Андрей Ханжин - Глухарь
Сейчас, братуха, я поведаю тебе одну замечательную историю, которая и выразит саму суть возникшей в Осиновке должностной драчки.
Несколько лет тому, в том же самом управлении, но в другом лагере, в Баково, работал очень шустрый опер. Как и у всех лагерных оперов, была у него кликуха женским именем — Ира. Ну ты знаешь, что всех кумовьев (за исключением тех, кто сразу в морду бьет), по бабски кличут. Так вот, оперок этот мыслил прогрессивно и имел самые далеко идущие фантазии, которые постепенно превращал в конкретные планы. Баково от него стонало… (кого бы ни встречал оттуда, каждый поминал этого Иру словом недобрым). Однажды собрал он в ленкомнате всех лагерных козлов, отвесил им пять килограммов индийского чая, добавил московской «Примы» и заключил договор, что с этой минуты они будут называть его Штирлиц. Козлы быстро распространили эту кликуху по лагерю — «Штирлиц вызывает!», «Штирлиц лично на шмон пошел!», «Штирлиц, Штирлиц…» Короче, через пол года его уже и не называли иначе, а само имя Штирлиц стало вызывать достаточно болезненные ассоциации. Со взятками он не ловился, в панибратстве с уголовниками и прапорами зоновскими не замечался, да и вообще ни с кем дружбы не водил. С такой позицией изжили бы его вскоре из рядов, но угоден оказался Штирлиц областному начальству. Обо всем происходящем в лагере он докладывал напрямую начальнику управления, совета испрашивал там же и, как следствие, по велению свыше возглавил вскоре Баковскую режимно-оперативную часть. Там, братуха, после его командования мусора вместе с зеками по сей день строем ходят на все пуговички застегнутые.
Через два года переместился Штирлиц с этого поста на должность начальника областной тюрьмы и уже в этой должности я его хорошо запомнил! Заходил он в белоснежном халате, а поскольку в лицо его зеки еще не знали, то думали что это доктор их посещает и грузили его какими-то претензиями на то, что их не лечат, что фельдшеры таблетки крадут, а от любых заболеваний выдают только бинты и шпатели… Короче, он внимательно выслушивал весь этот бред, понимающе кивал головой, сочувственно вздыхал и, как только выходил из хаты, туда сразу же заскакивали омоновцы в оранжевых мотоциклетных шлемах, удовлетворяя все жалобы одновременно, при помощи дубиналов и киянок, которыми обстукивают решетки во время шмонов. Вобщем, этот устремленный вертухай бил тюрьму три года без малого, после чего получил полковника и должность заместителя начальника областного Управления по Исполнению Наказаний. А еще через год сдал начальника со взяткой в управление собственной безопастности и возглавил наконец областное вертухайство.
Целеустремленный — устремил он свои цели на полное подчинение лагерей, которые, ты знаешь, живут по собственным законам и вся связь между зоновской админситрацией и областной управой заключалась в ежемесячном подношении мзды, да ежеквартальной попойкой в бане с местными сельскими девками и с последующей охотой, пока привезенная комиссией бригада охраны грабит зеков под видом «планового обыска». Уж эту схему он изучил досканально! И происхождение начальничьих усадеб с бассейнами и павлинами не было для него загадкой. И о том, что с развалом новой плановой системы производства, каждая зона стала своебразным коммерческим предприятием и более того — барщиной с бесплатной рабской силой, он тоже знал. И цифры складывал неплохо. В общем, под руководством Штирлица, встрепенулись тихие омуты. Каждый лагерь в пределах своего управления (таковых насчитывалось одиннадцать) он старался подчинить уже не формально, а материально и противящихся такому подчинению сплавлял в бесславные пенсии при полном разорении, а смирившихся провожал с почестями, с банкетами и памятными грамотами. Потому что во всех вверенных ему лагерях возводил он на должности начальников только своих и только своих, и только обязанных ему лично.
Осиновское руководство не сдавалось. И охомутать Осиновку было очень сложно. Дело в том, что зона находилась в такой глухомани, где ближайшая железнодорожная станция в семидесяти километрах, считалась центром цивилизации! Вокруг лагеря протухла деревенька, которая собственно и называлась Осиновкой. Ясное дело, что все жители этой деревни и были работниками колонии, от самого младшего прапорщика до начальника лагеря. Они же охраняли зону с вышек, с тех пор как от этой работы отстранили призывников вэвэшников и охранники стали набираться по контракту. Короче, круговая порука от и до и казалось, что разрушить эту систему способен лишь глобальный катаклизм конца света.
Две тысячи зеков постепенно скалывались, в то время как две сотни мусоров вели привычный образ жизни — глушили самогон, колошматили жен и готовили детишек к неминуемой преемственности проведения жизни от первого и до последнего дня в зоне и не по приговору суда, а потому что лишь, что пьяный мусор папа кончил в пьяную мусоршу — маму и вспомнили об этом только в тот момент, когда у мамы случилась задержка, а аборт в той местности был моветоном, потому как фельдшер со станции брал за процедуру три стольника-то есть ровно столько, сколько стоит мешок сахара украденный со свеклозавода, а мешок сахара — это минимум сорок литров самогона! Так что плодились люди. Отвлекся я…
Короче, торговля маком, именуемым в тех местах «соломой», налажена была основательно. Казалось что весь воспитательно-социальный смысл этого Осиновского места лишения свободы заключался в том, чтобы любыми силами подсадить каждого вновь прибывшего зека на иглу, сделать из него законченного наркомана, чтобы по своему освобождению (если конечно не сдохнет от передоза), тот смог бы сотворить максимальное количество гадостей окружающему миру, и вновь вернуться с очередным сроком для повышения квалификации. Скажу тебе, брат, что таких мутантов у которых головы превратились в маковые бутоны я и раньше встречал. Но в таком массовом и сплоченном состоянии в котором они находились в Осиновке, я видел их впервые.
Опийный рай. Уральский Пешвар… Стакан молотого мака стоил один доллар (у них все почему-то за доллары). Или эквивалент — охотничий нож — два стакана, блок LM — три стакана, выкидуха — тоже три. Остальные предметы зоновского обихода — по договоренности с лагерным барыгой, который лавировал между Чужаком и оперчастью, осознавая видимо что различия между ними исключительно формальные. Так что в силу ясности мышления вышел из этой трехлетней торговли с минимальными потерями — всего-то два выбитых зуба, да единожды свернутая челюсть!
Конечно администрация пыталась пополнить свое материальное благополучие не одной лишь наркоторговлей, ведь запылившаяся, но готовая у производству хоть чего-нибудь промзона воспаляла застывшее воображение. Но никто из погононосцев так и не смог проникнуть в тайну честного труда на взаимовыгодных условиях и после нескольких провалившихся попыток поставить производство на пользу собственному карману легавые вернулись к прежней схеме: солома-деньги-сахар-самогон. Тем более что мак они выращивали сами в собственных огородах и на стрельбище (не пропадать же казенным гектарам), которое было превращено в натуральную плантацию. В общем, при дозированном потреблении, от сезона до сезона вполне хватало. Впрочем это самое «дозированное потребление» поддерживалось мусорами умышленно, чтобы не делали зеки запасов, чтобы каждое утро отправлялись к вышкам, осознавая что вся их жизнь зависит от того, в каком настроении проснулся сегодня начальник оперчасти, чтобы ни одним лишним движением не потревожить его вялотекущего похмелья… Чтобы наркотическая зависимость породнилась в зековских мозгах с зависимостью административной. Так что время от времени создавался дефицит, при котором мак становился не источником кайфа, а вечным напоминанием о муках кумара-абстенентной ломки перед которым все равны, но кто блатнее тот, все-таки, равнее. И в матрасе Чужака всегда были зашиты стратегические запасы на случаи таких вот оперативных перебоев, потому что он знал что человеческие отношения развиваются по первому Дарвиновскому принципу борьбы за выживание, при котором лучший кусок всегда достается тому, у кого мощнее мышцы, острее зубы и быстрее реакция на происходящие события. И вся цивилизация прогрессирует по спирали, увеличивая с каждым витком желания и совершенствуя способы их удовлетворения. И любая новая идея, какой бы милосердной она не представлялась, рано или поздно подчиняется праву сильнейшего. Глубоко законспирированные кланы… Останавливаюсь, брат! Ибо рискую заблудиться. Вернемся к Осиновским невзгодам, пришедшим не с апокалипсисом, а с начальником местного УИНа Штирлицем. Кажется его фамилия Цвик…
Деревня эта делилась на два семейства со всевозможными ответвлениями, переплетениями и скрещиваниями, но в общем сводилась к двум фамилиям — семья Прилипок и семья Музык. Верховодили Прилипки и с тех пор, как в пятидесятые годы Провидение осчастливило селян колонией строгого режима, ее начальники неизменно носили фамилию Прилипко. Музыки пребывали в вечной оппозиции, и ни одному представителю этого рода не удавалось подняться выше должности начальника отряда. На этих пьяных противоречиях и построил Штирлиц свой замысел переподчинения зоны. Избрав объектом протекции малоприметного мастера литейного цеха — Колобка — естественно из Музык, Штирлиц приступил к методичному продвижению оного к вершине лагерной власти. Каждую неделю он засылал в Осиновку комиссии подкрепленные омоновцами, которые отказывались от искушения банных застолий, а мелочно и раздраженно придирались ко всему что не правильно стояло, криво лежало и нестройно ходило.
