Павел Тетерский - Muto boyz
Всё могло бы сложиться по-другому, нам просто не повезло. Грустный мог бы не полениться прийти на работу, и мы бы быстро разгрузились и уехали, не мозоля никому глаза. Или наш улов мог поместиться в одном багажнике — тогда Пивной проглядел бы все органы зрения, но ничего не увидел бы сквозь металлический кузов. На худой конец, Чикатилу могло не приспичить именно в тот момент, когда Пивной неизвестно зачем вышел во время рабочего дня на улицу, и тогда мы бы просто проехали мимо на большой скорости.
Это называется стечением обстоятельств, и к этому надо относиться философски. Ни в коем случае нельзя бросаться на стенку и плеваться в зеркало, ненавидя свое невезение. Это может случиться с каждым, и при этом не факт, что ты делаешь что-либо неправильно. Ты можешь сделать всё как следует и всё равно окажешься в некий момент именно там, где тебя быть не должно.
Это делается не для того, чтобы чему-то тебя научить, а для того, чтобы над тобой посмеяться. Потому что те, кто этим всем заведует, весёлые ребята, они всегда не прочь расставить фишки так, чтобы кто-нибудь попал впросак. Они как режиссёры реалити-шоу, подстраивающие своим подопечным всякие каверзы. «Последний герой», блин.
Ты никак не помешаешь такого рода вещам, и всё, что ты можешь сделать, — это посмеяться вместе с высшими силами. Так что нам обоим было смешно — и мне, и Чикатиле, который вылезал из-за ракушки и уже всё понял.
Мы не могли сказать ему, что это наши журналы, которые мы везём на рынок, — слишком явным было несоответствие объёма, там была наша пятидневная доза. Мы почти никогда не брали у Пивного больше необходимого минимума, чтобы не бросаться в глаза, и Пивной это знал. Мы ведь работали уже два месяца, он изучил наши повадки. К тому же у него всё было отмечено: кто сколько взял, сколько продал, куда понёс. Да и вообще — он наверняка засёк нас с самого начала, когда мы стояли напротив вотчины Грустного, эту «копейку» трудно было не узнать с её противотуманными фарами, экспортными молдингами и буквой «D» на заднем стекле.
Да на самом деле мы и не собирались оправдываться, хотя при желании изворотливый ум Чикатилы наверняка выдал бы на монитор какую-нибудь отмазку, состряпанную на ходу под влиянием спонтанного вдохновения. Если тебя прищучили с поличным, поймали за руку, застукали за мошенничеством или другим порицаемым занятием — лучше признать всё сразу, встать в позу и сказать: да, я такой. Как Джордж Майкл, которого поймали, когда он дрочил в общественном туалете. Мастурбирующим гомиком быть обломно, но раз оно есть, то лучше уж держать марку, не оправдываться и не врать, что я, дескать, всего лишь писаю, отстаньте от меня.
Мы пожали плечами и почти синхронно сказали: — Вы же не думаете, что это действительно кто-нибудь купит.
Он так, разумеется, не думал. Чтобы так думать, надо быть достаточно глупым человеком, а Пивной, хотя и пил, как колхозник, глупым не являлся. Просто он находился на работе, и он зависел от нас. Потому что из-за нас могли погнать и его, а у него ведь стопудово висели на содержании куча маленьких злобных спиногрызов и жена-домохозяйка, которых приходилось кормить. А может быть, у него ещё была и собака — гигантских размеров ирландский волкодав, баскервильский пёс, сжирающий тонны «Роял канина».
Ему не хотелось нас увольнять, потому что он помнил, как Чикатило подарил ему бутылку пива. Но он боялся за своё будущее, и это было написано у него на лице — все эти страдания юного Вертера, все олимпийские виды борьбы противоположностей. Может, это покажется странным, но он опять ненадолго одолжил нам веру в человечество. Не потому, что собирался оставить нас на этой работе — он бы нас всё равно не оставил, — а просто из-за этих мук, из-за страданий хернёй, которые были написаны на его уставшем одутловатом лице. Он делал гадости без удовольствия — вот что отличало его от общей массы людей в целом и боссов в частности.
Он был хороший человек, этот Пивной. Работа заставляла его совершать плохие поступки, но работа всех заставляет совершать плохие поступки, потому что работа — это такой вид шантажа. Она оказывает давление на людей, поэтому дежурная фраза «Извини, я на работе» считается самой стопроцентной отмазкой для всего дерьма, которое ты делаешь по долгу службы. Поистине святая фраза, оперативно и оптом искупающая все ваши грехи.
Мы не обижались на Пивного. Он был нам симпатичен даже в роли вынужденного врага. Даже когда он конфисковал наш «Мир оптом», забыв спросить про багажник — скорее всего, специально, в качестве компенсации за увольнение.
Мы сказали, что все журналы — наши, а так много их потому, что мы их копили целую неделю. Сдавать мы никого не стали, естественно, хотя у Чикатилы и была шальная мысль шутки ради заложить блондинку с сиськами. Ей бы это только помогло: она с чувством выполненного долга просто сообщила бы папе, что сделала всё, что могла, но обстоятельства… И спаривалась бы спокойно со своим тонированным, не тратя время на всякую чушь.
— Вы за нас не переживайте, — говорил Чикатило, чуть ли не гладя Пивного по голове от сочувствия и участия. — Мы не пропадём. Честное слово, нам даже неудобно, что вы из-за нас впадаете в такой депресняк. Тейк ит изи, мэн, итс тонна би олл райт.
— Ай'лл трай, — вдруг неожиданно ответил Пивной, чем убил нас окончательно.
Утро следующего дня застукало нас в саду на улице Левитана. У нас оставался багажник, забитый потенциальными денежными знаками, и возможность ещё однажды собрать урожай с помойных ящиков — последний раз перед введением новой системы. Это рыбкой плавало где-то в подсознании и, может быть, положительно влияло на общий настрой — но на самом деле мы это уже обрубили, мы об этом не думали. Если тебе хорошо, нет смысла забивать голову всякой хернёй типа работы. Все считают её чем-то важным и основополагающим, но на самом деле она не стоит выеденного яйца.
Гораздо приятнее было сосредоточиться на месте действия. Под ганджей вся эта Аркадия посреди гудящего мегаполиса казалась нам главой из фэнтези, глюком или заблудившимся сном. Когда-нибудь посёлок художников снесут — он противоречит Москве. Он не вписывается в интерьер, потому что Москва хуже.
Были и стильные женщины с крашеными ирокезами, а у одной наличествовала даже татуировка на щеке. Татуированная досталась Чикатиле, уже под утро, когда дурь отпустила, а я от нечего делать профлиртовал всю ночь с первокурсницей соответствующего возраста. Ирокез у неё отсутствовал, зато в наличии имелись широкие штаны «на бёдрах», топик и штанга в пупке. Она мне понравилась, и я записал её телефон, чтобы позвонить через год, когда развести её на секс будет чуть-чуть посложнее. Что же касается Чикатилы, то он потом долго смеялся над своей пассией, которую завалил безо всякого желания, просто так, в коллекцию. «У меня никогда не было половой партнёрши с наколкой на щеке, — объяснил он. — Не было и больше не будет».
Телефон он у неё не брал — он вообще редко спрашивал у них телефоны, он обычно оставлял им свой.
ГЛАВА 95
ЗООПАРК: усатый менеджер
Карщик Игорь уже минут десять курил тугую «Яву» и посылал на х… усатого менеджера Михаила, который громко что-то мотивировал и тряс руками. Игорь всегда посылал на х… Михаила, потому что только так можно доказать таким людям нецелесообразность и беспонтовость их требований. А требуют они всегда настойчиво и кулаком по столу. Даже если дело происходит на убогом грузовом дворе, где никакого стола нет и в помине.
Сейчас бы Михаила назвали логистиком, потому что занимался он отгрузками-разгрузками-перевозками по железной дороге. Но в девяносто пятом году русский язык ещё не был настолько загажен, поэтому Миша был менеджером по перевозкам. Или ведущим специалистом, или что-то в этом роде — я не вникал, честно говоря.
— Дак я ж тебе чего говорю, — объяснял карщик Игорь, вяло стуча ногой по рогам своего агрегата. — Я говорю, что я не буду сейчас работать. Иди ты на х…
Чикатило высунул из вагона хитрое лицо и заворожённо смотрел на происходящее. Я нечто подобное видел только в школе, в учебниках по литературе — помните, там раньше в конце давались репродукции картин советских художников, чтобы по ним писать сочинения. Всевозможные портреты киргизских девочек, пионеры на зарядке, сенокос и зарисовки из жизни пролетариев. Это было просто здорово — попасть внутрь полотна советского художника. Мы работали уже третий день и всё никак не могли выбраться из этой эйфории.
— Этот человек прекрасен в своём спокойном упорстве, — говорил Чикатило. Он любил наблюдать за Игорем.
Зардевшийся Миша развернулся на сто восемьдесят и двинулся к нашему вагону. Послали его не туда, но он, видимо, перепутал адрес. Чик дал сигнал шуршать, и мы похватали с пола молотки и стали забивать по последнему гвоздю, специально припасённому на этот случай. Чикатило со своей стороны, я — со своей. Очень трудно забивать гвозди накуренным, но это лучше, чем делать то же самое на трезвую голову.
