Джоэл Лейн - От голубого к черному
Я пожал плечами.
— Долгий разговор? Развод и девичья фамилия? Сольные проекты? Твоя запоздалая трагически-преждевременная смерть?
— Я имею в виду сейчас. Мы ведь не заснем. Пойдем пройдемся.
Я посмотрел на часы, время близилось к полуночи.
— Здесь есть бары, работающие допоздна, со свободным входом. Это тебе не бирмингемские пуритане-трезвенники.
— У меня есть идея получше. Почему бы мне не разбить твою гитару напополам и не засунуть тебе в задницу гриф?
Карл улыбнулся.
— Обычно ты не столь изобретателен. Он встал и взял меня за руки.
— Прости, я правда сожалею, ты же знаешь. Если бы я так не нажрался…
— Да ты все время нажираешься.
Мы держались на расстоянии друг от друга в лифте и в молчании вышли из отеля. Я пытался успокоить себя: сохраняй спокойствие, точно меня только что отшил самодовольный педик в «Соловье» и нужно спасти свое лицо, игнорируя его. Это не помогало.
Мы пересекли Лиффи и прошли через Темпл-роу: длинную мощеную улицу с гниющими остовами кораблей, отбрасывающими тень на кафе и бары. Музыка сочилась из дверей; на углу под дождем бродячие музыканты играли модерн-джаз. Здесь не было ни луж блевотины, ни парочек, приготовившихся выяснять отношения на кулаках, ни любовных игр под кирпичными стенами. Карл привел меня в бар под названием «Туманный рассвет», который показался мне невероятно переполненным, когда мы вошли, но когда мы добрались до главного бара, оказалось, что здесь не хуже, чем в ночном клубе. Запасшись терпением, можно было пробиться в любом направлении. Карл взял нам обоим по большой порции виски в дальнем баре, пока я в изумлении глазел по сторонам.
«Туманный рассвет» состоял из лабиринта обшитых деревом залов и ниш с картинами в рамах. Над ступеньками я заметил де Валера, хмурившегося на свое собственное отражение. Повсюду, на каждом квадратном сантиметре этого огромного паба, кто-то был. Напитки наливались, оплачивались и выпивались залпом с лихорадочной скоростью. Но никто не терял над собой контроля. Охранники, одетые в черные куртки, спокойно стояли возле бара. Музыка была менее громкой, чем в любом бирмингемском баре после захода солнца. Толпа по большей части состояла из молодежи, но не только. Одежда самая обычная, ничего дорогого или вульгарного. Лишь одна деталь меня обеспокоила. Здесь не было ни одного черного или азиатского лица.
— Невероятно, — сказал я Карлу. — В Бирмингеме никто не позволит вот так набиться в паб. Там обязательно начнется драка… Совсем не похоже на бирмингемские ирландские пабы.
Карл улыбнулся, слегка печально.
— Тут люди умеют пить. Питейная культура здесь глубже реки. Здесь, если тебя вышибли из паба, с твоей общественной жизнью покончено. Так что все долбоебы, тупицы и крикуны валят в Англию. Там они больше к месту.
Он глотнул «Джеймисона», поморщившись от резкого вкуса. Глаза у него были совсем красные.
— Люди тут выглядят потрясающе, — сказал я, бессознательно предлагая ему перемирие. — Такие расслабленные, и все они такие симпатичные. Но разве в Дублине нет черных?
— Немного, главным образом потому, что здесь нет работы. Но с другой стороны, они все время твердят, что Ирландия — единственная страна, где никогда не преследовали евреев. Их сюда просто не пускали. Может, сейчас так. Едва ли я могу назвать это место своим родным домом.
— А где же тогда твой родной дом?
Он ничего не сказал и посмотрел так печально, что я взял его за руку.
— Эй, успокойся.
Было уже заполночь, толпа немного поредела. Я купил еще два больших виски, мы обсудили концерт. Нам обоим понравились упрощенные версии «Его рта» и «Города комендантского часа», но Карл считал, что «Из глины» нужно сделать более инструментально насыщенной. Я сказал, что не думаю, что текст удалось бы так растянуть.
— И, кстати, о чем она?
Карл смущенно посмотрел.
— Я не люблю объяснять слова, — сказал он. — Они значат лишь то, что ты в них услышал.
Не помню, о чем мы еще говорили. На сей раз Карл покупал выпивку, потом, кажется, снова я. Не знаю, как мы добрались до отеля, но помню, что Карл сознательно лег в мою узкую односпальную кровать и обнял меня сзади. Вообще-то я не люблю спать в обнимку, но в ту ночь этого нельзя было избежать.
Когда я проснулся через несколько часов, было все еще темно. Рука Карла лежала на моей талии, его дыхание звучало в унисон с моим. Я медленно высвободился, прошел в смежную ванную, налил стакан воды и выпил его. Затем услышал хриплый голос из комнаты:
— Дэвид? Ты не принесешь мне воды? Пожалуйста.
Он звучал сухо, как бумага. Я наполнил стакан наполовину, подошел к кровати и выплеснул воду ему в лицо.
— Ублюдок!
Он притянул меня к себе и яростно поцеловал. Я впился ногтями в его тощие ребра, ударил его по шее так, что, я знал, останется синяк.
— Продолжай, — спокойно сказал он.
Я перевернул его на спину, согнул колени и трахнул его — без лубриканта, без презерватива. Это должно было быть адски больно, но он кончил в мою руку меньше чем через минуту. Я не почувствовал своего оргазма, но я знал, что он был.
Затем я вышел из него и спросил:
— Ты в порядке?
Он что-то пробормотал. Я лег на другую кровать и заснул.
Во сне я искал тело Карла. Это было где-то на станции Нью-стрит. Я все время находил тела, спрятанные, как бомбы, скрюченные за автоматом с шоколадками, в кабинке туалета, в вагоне пустого поезда, в громкоговорителе над вестибюлем вокзала, где пассажиры спрашивали о своих рейсах, не обращая внимания на то, что происходит. Все тела, что я находил, со спины походили на Карла, но их белые, обескровленные лица были чужими. Когда я проснулся во второй раз, дневной свет подсветил занавеску, точно киноэкран. Лицо у меня было мокрым. Я подумал, что это должно быть от воды, пролившейся на подушку. Затем я вспомнил, что спал на другой кровати, похоже, я плакал. Смущенный, я посмотрел на кровать Карла. Она была пуста.
Я допивал третью чашку кофе в зале для завтраков, когда туда вошел Карл вместе с Йеном и Рейчел. Они вышли проветриться и прогулялись по О’Коннел-стрит.
— Мог бы записку оставить, — сказал я.
В очередной раз я понял, что Карлу проще ладить с самим собой, чем мне ладить с ним. Нам нужно было убить полдня до отъезда домой: Йен и Рейчел хотели поехать на побережье. После оживленной перепалки было решено, что никто не хочет оставаться вдвоем со своим партнером. Так что мы отправились на поезде всей группой.
Дождливым утром променад в Брее выглядел блеклым, но странным образом умиротворяющим. Мелкие брызги хлестали по ступеням причала. Волны накатывались и разбивались, точно отголоски гитарного соло. Чайки выкрикивали обрывки мелодии. Мы шли все вместе, разговаривая о вещах, далеких от музыки: наших семьях, любимых местах, убеждениях. Я помню, как Карл уставился на завесу брызг и сказал:
— Никто ничему не принадлежит. Не думаю, что мы попадем по назначению после смерти. Это больше похоже на… на радиоволны, послания, что витают в воздухе. Вот что останется от нас, послания. Шифр.
Большую часть времени Карл молчал, мне показалось, что он в порядке, но с ним толком никогда не поймешь, он может вдруг заговорить, и ты поймешь, насколько ему плохо. Я никогда не знал, как реагировать. И смех, и участие казались одинаково неуместными.
Позже мы пообедали в старомодном пабе. Когда Карл поднял стакан, я заметил, что у него трясется рука. Губы у него пересохли. Рейчел сфотографировала нас троих, затем заставила меня снять их с Йеном. Думаю, она пыталась подчеркнуть, что она здесь с ним, а не с «группой». Через дорогу от паба был вход в крытый рынок — огромный, слабо освещенный амбар с ларьками, торгующими старыми книгами, пластинками и тому подобным. У одного торговца нашлось несколько подержанных гитар, акустических и электрических. Карл купил «Фендер Стратокастер» за двести фунтов, у него не хватило ирландских денег и пришлось использовать кредитную карточку, но торговец не возражал.
— По-настоящему эту гитару ты можешь купить только за доллары.
Эта ремарка стала поводом для дискуссии в поезде по дороге обратно в Дублин. Рейчел пыталась нас убедить, что ты не можешь по-настоящему играть на «Страте» до тех пор, пока ты не отработаешь смену на автомобильном заводе в Детройте, уделав масляными пятнами свою клетчатую рубашку. Йен предложил написать на обложке нашего следующего альбома: «На гитаре играли Карл Остин и дух Джима Моррисона». Я сказал, что мы можем назвать альбом «Центральные графства снова восстанут». Йен спросил:
— Ты о чем это?
Карл заявил, что лучше бы он и не прикасался к этой штуковине. Я хмыкнул, что ему придется это сделать, когда он потащит ее домой, вместе со всем своим прочим добром. Рейчел сказала, что по-настоящему ее нести он сможет, только если самолет упадет и все погибнут.
