Феликс Коэн - Жизнь как женщина (донос)
В ее серых глазах, которые иногда становятся зелеными, порой мелькает тревога — вдруг я куда-нибудь исчезну, пропаду, и тогда она погибнет.
(Она совершенно не видит меня: «Ты такой красивый!»)
Она видит какой-то открывшийся ей и неведомый мне мой особый мир, который ее потрясает, вырываясь наружу в глазах.
Мне это знакомо. Но я бесконечно изумляюсь, что же такого она во мне нашла.
Катастрофически хорошеет.
Весь ее поразительный мир обрушивается на меня.
И потом еще долго, очень долго после мучительного стона она в беспамятстве лежит на мне, и тело ее благодарно подрагивает.
Я завороженно смотрю на нее: «Неужели ты мне наконец это дала, Судьба?»
Когда придет время, я обниму ее и умру. («Сентиментально?») А может, она просто пойдет без меня, одна, куда-нибудь. Ну, и слава Богу. Пусть идет. Она и так намучилась со мной. А я буду умирать один… («Сентиментально!»)
«Так это любовь, Заславский, или нет?»
«Конечно, любовь», — ответит Заславский, делая ручками.
«Толя! Здесь противоречие. С одной стороны, безразличное, примитивное себялюбие, злобная простонародная упертость, с другой — нежность, преданность, тревога, открывшаяся тебе бесконечная, удивительная, сверкающая вселенная».
«Где любовь, Заславский, где она?! Там? Или там?»
«В единстве противоположностей?»
В этом «единстве» рождаются монстры. Их вряд ли можно любить. Неубедительно…
«Таким образом, любви нет, Заславский, нет! Есть только добро и зло. И никаких „единств“».
Этого достаточно.
«Бог-отец, Бог-сын, Святой Дух — все мужчины, — думал я, — а вместе — святая троица — женщина». (Как? Они тоже видят мир как я?!)
Этого понять нельзя. Это чудо. Видимо, любовь — тоже чудо. Чудес не бывает, Заславский. Мы их придумываем.
Ангелы скорее всего тоже мужеского полу.
То есть, как я понимаю, женщин «там» нет. Ну, и что мне «там» делать с моими сексуальными амбициями и традиционной ориентацией? Нечего. Подожду.
В ноябре израильтяне не купаются. Купальный сезон давно закончен.
На пляжах будки спасателей и перевернутые лодки. Безлюдно.
Вода еще теплая, и мы с моим шестилетним сыном приезжаем на пляж около Акко рядом с ливанской границей и плаваем. Сын у меня плавает с четырех лет, играет в теннис, катается на лыжах в горах. Джентльменский набор.
Мы разделись, вошли в теплую воду. Ветер косо дул с берега. Не очень сильно, и опасность его мы недооценили.
Отплыв метров на пятьдесят, мы повернули и беззаботно направились назад, к берегу. Волна подхватывала нас и с шипением несла к берегу на радость сыну, но гребень проходил, и откат возвращал нас на то же место. Я встревожился.
Положив сына на свою спину так, чтобы он держался за плечи и помогал ногами, я пытался двигаться один. Безрезультатно. Столь близкий берег практически не приближался.
Я понял — и на мгновение слабость и страх обессилили меня: «Мы не выплывем!»
На берегу сидит и читает совершенно беззаботная жена, а мы здесь рядом тонем.
«Главное, не испугаться и не испугать сына. Тогда все, — подумал я, — я с ним на плечах не выплыву».
— Давай поиграем в такую игру: как только волна нас подхватит, я тебя толкну изо всех сил, и мы будем плыть наперегонки, а когда схлынет — ты держись за мое плечо и отдыхай. Согласен?
— Давай, папа!
Во время отката я греб изо всех сил, чтобы остаться на месте. Берег если и приближался, то незаметно.
В двух шагах, на берегу, у воды, стояла жена и смотрела на нас.
Я ей крикнул: «Позови кого-нибудь!» Но звук относило ветром.
Я замахал руками. Она приветственно помахала в ответ. Она не волновалась — привыкла, что я в море плаваю часами, и была уверена, что мы дурачимся. В воде, по ее мнению, со мной ничего не может случиться.
Конечно, если бы я был один.
Доплыл бы куда-нибудь, на какой-нибудь риф или отмель — вода теплая, можно барахтаться хоть до вечера.
А с ребенком?
— Ты не устал?
— Немного устал, папа.
— Ты же мужчина! Держись! Уговор дороже денег!
Берег — вот он, его почти можно коснуться, но не приближается. Да и жену звать бессмысленно. Плавает она плохо. Утонем все.
«Так вот почему здесь так часто тонут даже умеющие плавать», — подумал я.
Волна тащила нас к берегу, но ветер, не менее сильный, относил назад.
Я посмотрел на море. Там, метрах в трехстах от нас, в стороне, по ветру, торчал коралловый риф. Без ребенка я бы доплыл до него, а с ним — нет. Нужно плыть к берегу.
Только бы он не испугался.
Подталкивая его и сопротивляясь откату, я продолжал плыть. Бесконечно долго. Устал. Усталость шептала: «Смирись!» Но смириться я не мог…
Наконец ноги коснулись дна. Могли быть еще ямы, но, к счастью, их не было.
Безучастный ко всему окружающему я свалился на песок прямо у воды.
Изредка непереносимая боль в спине сворачивает меня, и я падаю. В мучениях, с отброшенным в сторону зонтиком, пытаясь ощупать свое скованное болью тело, не в силах повернуться, я валяюсь в дождь в луже под водосточной трубой, за которую пытался ухватиться, падая. Из трубы на меня льется грязная вода с крыши. Я жалок.
— Вам помочь? Вызвать «скорую»? — спрашивали люди, глядя на мое измученное болью лицо.
— Не беспокойтесь. Это скоро пройдет.
И действительно, боль внезапно и надолго исчезала.
Временами нестерпимое жаркое белое пламя расплавляет мой мозг. Горячий песчаный ветер пустыни разрывает черепную коробку изнутри.
Смерть тогда кажется желанной, как женщина.
Приходи ко мне! Обними мою голову прохладными руками, нежно. И боль пройдет.
Приходи! Я готов.
Голова взрывалась, разлетаясь на куски. Становилось легче.
Мокрый от пота и обессиленный, я лежу во влажном белье с закрытыми глазами, боясь пошевелиться.
Боль не возвращается.
Перед глазами протекает жизнь. Женщины доступные, но непостижимые. Сначала непривлекательные и болезненные ввиду забывшего их Высшего разума из-за его тысячелетнего склероза, а затем красивые сделанной мною красотой.
«А может, наше существование в той неизвестной нам жизни бесполо и преследует более существенные высокие и неизвестные нам цели?» Возможно, но абсолютно непонятно.
Тогда вся эта суета вокруг любви становится бессмысленной. Нужно просто жить, как живется. На этом этапе. Тогда почему мы страдаем? Бессмысленно. Все бессмысленно и непостижимо…
Проплывают в памяти места, где я бывал, друзья, художники, счастливый пророк Заславский и Юля. Та Юля. Из доноса. Несчастное и постыдное проникновение в другой мир.
«Ты еще видишься с этой „пещерой“, бываешь в ней?» (Это Нина.)
«Брось думать об этой дуре! Прекрати ее спасать!» (Это Ира.)
«Не могу, я ответственен. Мне известно, что будет».
Говорил и той когда-то: «Одним позволено на этом „празднике жизни“ с первым встречным, „просто так“ с любым, с кем хочет, а тебе, видимо, нельзя! Ты не как все. Не судьба». — Не понимала.
Я давно не видел ее, а недавно и случайно узнал — смерть кивнула и ей, и ее минуты застучали быстрее. Она опять заражена. И серьезно. (Нашла, наконец, что искала.)
«Я не забыл ее, не забыл…
Но забуду!
И доплыву.
И выживу, сука!»
Послесловие
Список иллюстраций
«Толя» — А. Заславский, автопортрет.
«Завен» — 3. Аршакуни, автопортрет.
«Завен» — 3. Аршакуни, автопортрет.
«Маха» — Попытки неизвестного в будущем художника.
«Маха» — В. Ватенин, автопортрет.
«Ванечка» — И. П. Васильев, автопортрет.
«Герман» — Г. Егошин, автопортрет.
«Мурик» — М. Тажибаев, автопортрет.
«Лева» — М. Тажибаев.
«Робик» — Р. Лотош, автопортрет.
«Робик» — Р. Лотош, автопортрет.
