Джек Керуак - Море – мой брат. Одинокий странник (сборник)
Проклятый дурак Мид!.. Но все же, кто из них двоих дурее? Эверхарт, конечно… надо вернуться и высказаться. Выйдет перебранка, и, видит Бог, перебранки и споры не очень приятны, но ничего, кроме честного поединка, не положит конец унижению! Этот дурак специально его раздражает…
Не успев сообразить, что делает, Билл уже зашагал обратно в каюту Ника.
Тот взглянул на него с вежливым удивлением:
– Что будешь делать, плевать за борт?
Билл заметил, что нервно дрожит, ноги его не держали. Он снова молча плюхнулся на стул.
Ник вернулся к чтению, словно ничего не происходило, словно присутствие Билла – явление такое же повседневное и естественное, как нос на лице. Билл, между тем, сидел, нервно трясясь, на стуле. Дрожащей рукой поправил очки.
– Я встретил на борту парня из Йеля, – в отчаянии сказал он Нику. – Удивительно красивый парень.
– Правда? – пробормотал Ник.
– Да.
Повисло тяжелое молчание, внизу вибрировал двигатель.
– Слушай, Мид! – услышал Билл свой крик.
Вздрогнув, Ник поднял глаза, откладывая книгу.
– Что?
– Ты на меня взъелся за мои теории… мне-то что… но ты выглядишь глупо! – с запинкой сказал Билл.
Голубые глаза Ника расширились в оцепенелом негодовании.
– Ты слишком солиден, а ведешь себя как ребенок…
– Ладно, – перебил Ник. – Я тебя услышал.
– Ну, ты согласен? – воскликнул Билл со своего стула. – Согласен? Если нет, то ты первоклассный дурак!
Спокойные глаза Ника остановились на Билле, заледенев голубым холодом.
– С прошлой ночи ты строишь из себя гневного благородного мученика. – Билл тараторил в нервном возбуждении, и руки у него ходили ходуном. – Ей-богу, я хочу, чтобы ты знал: я не меньше антифашист, чем ты, хоть у меня и не было возможности стрелять по фашистам в Испании!
Лицо Ника вспыхнуло, но глаза пребывали неподвижны и равнодушны, гнев пополам с испугом… и правда, дрожащий голос Билла звучал слегка маниакально.
– Ну? – задыхаясь, крикнул Билл.
– Не знаю, не знаю, – с пренебрежительным подозрением мурлыкнул Ник.
Билл вскочил на ноги и ринулся к двери.
– О, – воскликнул он, – ты у нас привилегированный антифашист, а! Единственный в мире!
Ник сурово смотрел на него.
– Ты не знаешь, – в ярости передразнил Билл. – Ей-богу, ты не достоин движения… ты отъявленный дурак!
Билл рывком распахнул дверь, грохнул ею и нырнул в темноту.
Спотыкаясь, он спустился на палубу, задыхаясь от злости и унижения; безумное удовлетворение наполняло его, несмотря ни на что, кровь стучала в висках и опьяняла все его возбужденное существо горячим духом блаженных терзаний.
Голос позвал его по имени. Билл остановился и обернулся… Ник.
– Не дури, – кричал тот из двери своей каюты. – Возвращайся!
Билл стоял, конвульсивно сжимая кулаки.
– Ну же, Эверхарт! – смеялся Ник. – А ты у нас реакционер с горячей головой!
– Я не реакционер, – почти завопил Билл.
Ник зашелся в хохоте. Билл обернулся и поплелся прочь, бормоча себе под нос.
– Куда пошел? – крикнул Ник, все еще хохоча. – Сам же понимаешь, я просто пошутил!
Билл почти добрался до полуюта.
– До завтра! – гогоча, крикнул Ник.
Билл спустился через люк и вернулся в свой кубрик, запнувшись за банку при входе.
Палмер курил сигарету на своей койке.
– Не убейся! – вежливо засмеялся он.
Билл прорычал что-то и запрыгнул на койку. Через пять минут он снова заснул глубоким сном истощенного и удовлетворенного человека…
Всю ночь ему снились беспорядочные трагикомедии: Дэнни Палмер в платье приглашал его на свою койку; Ник Мид раскачивался на мачте, повешенный разъяренной шайкой профашистов; и худшим кошмаром из всех стали похороны Уэсли на полуюте, его тело, обернутое в пестрое покрывало, спустили за борт, и Эверхарт в завороженном страхе смотрел, как оно тонет; кроме того, «Вестминстер» как будто шел под парами мимо крошечного острова, где сидел довольный и невозмутимый Джордж Дэй, и когда Эверхарт помахал и окликнул друга, судно с жуткой скоростью рвануло от острова. Голос разбудил Билла. Тот был в холодном поту.
– Эй, парень, ты Эверхарт?
Билл быстро сел:
– Да!
– Утро понедельника. Ты дневальный. Одевайся и спускайся на камбуз, расскажу, что надо делать.
Билл потянулся за очками:
– Конечно.
Человек ушел, но Билл успел его рассмотреть. Он был в синей униформе буфетчика. Билл спрыгнул с верхней койки и умылся, поглядывая в иллюминатор. Было очень раннее утро, прохладный туман расстилался над неподвижным голубым зеркалом воды. Чайки кричали и пикировали в утреннем морском воздухе, беспокойно ища завтрак, ныряли в воду, щелкая клювами, а затем, трепеща, выныривали с серебряными ошметками. Билл, высунув голову в иллюминатор, три раза глубоко вдохнул волнующий аромат. Красное солнце только поднималось над гаванью.
Билл натянул старую одежду и отправился на камбуз в хорошем настроении. Было прекрасное утро… и жизнь жужжала и грохотала по всему «Вестминстеру». На палубе сонный моряк койлал канат под руководством здоровенного первого помощника в очках. На причале у сходен кричащие портовые грузчики закатывали новые бочки с мазутом, завозили армейские джипы и таскали всякие ящики и коробки. Билл огляделся в поисках знакомых лиц, но не заметил ни одного. Он пошел вниз.
На камбузе перед завтраком была суматоха. Собрались коки и помощники, которых Билл никогда раньше не видел на борту, – все в белых фартуках и фантастических поварских колпаках; все гремели кастрюлями, кричали друг на друга, жарили на плите яйца и бекон, рычали и смеялись в парком кухонном тумане, дребезге посуды, грохоте сковородок и пульсирующем гуле двигателя внизу; бросались туда и сюда в неистовой спешке, какая бывает только на кухнях. Интересно, откуда они все взялись.
Посреди этого шума негромко стонал мощный голос Глори – тот спокойно прохаживался по камбузу, с достоинством и проницательностью, каких другие были лишены, проверял шипящий бекон, громко хлопал дверцами духовок, открывал кастрюли и задумчиво взирал внутрь. Его рокочущий бас распевал снова и снова: «Все хотят попасть в рай, но никто не хочет умирать!» Он постоянно твердил этот напев, словно литанию новому дню.
Билл осмотрелся и заметил буфетчика, который его разбудил: тот стоял и наблюдал за безумным кухонным спектаклем с мрачным одобрением. Позади него в иллюминатор уставился луч раннего солнца. Билл подошел:
– Я здесь, – улыбнулся он.
– Дневальный? Накроешь стол девяти матросам, принесешь их порции отсюда, с камбуза. – Буфетчик поманил Билла за собой и провел его вниз по трапу в маленькую комнату по правому борту.
В центре стоял стол, накрытый клетчатой скатертью, в углу – старый помятый ледник.
– Накрываешь им здесь, три раза в день. Посуду бери на камбузе. Сахар, масло, уксус, кетчуп и остальное – в леднике. Следи, чтоб холод был, лед в холодильной комнате у камбуза. Возьми фартуки у кладовщика дальше по левому борту.
Буфетчик быстро зажег сигарету.
– Понял, – сказал Билл. – Пожалуй, мне понравится эта работа.
Буфетчик улыбнулся сам себе и ушел. Билл на секунду остановился в нерешительности.
– Что ж, профессор Эверхарт, накрой этот клятый стол к завтраку! – радостно пробормотал он и приступил к работе с восторженным проворством. Буфетчик мог позволить себе улыбку, он очень мало знал о незначительном «дневальном», ей-богу!
Когда первый матрос пришел на завтрак, громко зевая и потирая бока в утреннем унынии, у Билла все было готово.
– Что будешь? – улыбнулся он.
– Яйца и бекон, дружище. Кофе и сок.
Когда Билл вернулся с завтраком, моряк заснул на скамейке.
После завтрака – все прошло гладко – Билл начал убирать со стола, довольный жизнью и особенно своей новой работой. Ему платили под двести долларов в месяц, предоставляя жилье и питание, и надо только накрывать на стол трижды в день! Матросы оказались неплохой компанией и к тому же тихой. Беспокоило Билла лишь то, что Уэсли среди них не было, а ведь это его соседи по кубрику. Очевидно, он не вернулся – и, возможно, не вернется. Хотя работа понравилась ему, Билл не одобрял идею плыть в одиночестве – то есть без Уэсли; среди незнакомых недружелюбных лиц он терялся. Эти моряки, рассуждал он, принимали друг друга как есть, без фанфар и критики. Все это так сильно отличалось от острого осознания различий и вкуса, составляющего общественную жизнь в академических кругах. Возможно, старый афоризм «мы все в одной лодке» воплотился в торговом флоте по-настоящему, и моряки философски друг с другом мирились. И конечно, согласно девизу, о котором он слышал, – знаменитый плакат над дверью Бостонского клуба моряков, где говорилось буквально, что каждый, кто ступает под свод двери, отныне в Братстве Моря, – эти люди считали море великим уравнителем, единой силой, старшим товарищем, что поддерживает их общую преданность.
