Сергей Герман - Фраер
Через пару месяцев, прокуратура пришла к выводу, что совершённое мною преступление относится к категории тяжких и внесла протест. Меня снова этапировали в СИЗО для замены режима на более строгий.
* * *Я вновь оказался в следственном изоляторе. Не скажу, что я почувствовал радость от возвращения в знакомые места.
Тюрьма абсолютно не изменилась за несколько месяцев моего отсутствия. Я даже не успел по ней соскучиться.
Меня вели какими то коридорами, я поднимался и спускался по ступеням каменной лестницы.
Мелькали ряды серых железных дверей с глазками и засовами.
В тишине был слышен лязг открываемых передо мной решёток, гулкий топот шагов по бетонному полу.
Плотный лысоватый прапорщик подвёл меня к железной массивной двери.
Приказал:
— Стоять! Лицом к стене.
Коридорный поднял задвижку и приник глазом к глазку. Потом повернул в замке ключ, отбросил со звоном засов. Я шагнул через порог и остановился в шаге от двери.
Скрипнула закрываемая дверь, с лязгом защелкнулись замки.
За спиной осталась дверь, с вбитым в неё глазком — пикой. Чуть ниже — с артиллерийским грохотом откидывающаяся форточка — кормушка.
Душу вновь охватило пугающее, настороженное чувство, которое усугублялось тем, что после относительного светлого коридора камеру было почти невозможно разглядеть. Она освещалась тусклой лампочкой, спрятанной за решеткой в маленьком вентиляционном окошке над дверью и бросавшей узкий луч тусклого света куда-то на потолок и стенку выше верхнего этажа «шконки».
По недосмотру спецчасти или по оперативным соображениям меня вновь поместили в камеру для подследственных.
На шконках и за столом сидело человек десять. Двое, голых по пояс и татуированных арестантов тусовалось по небольшому проходу между столом и дверью.
На плече одного из них синела татуировка в виде эполета с толстой бахромой.
И ниже слова: «воровал, ворую, и буду воровать!»
Татуировка означала, что её обладатель идёт «правильной», то есть воровской дорогой.
Меня окружали серые стены, грубо замазанные не разглаженным цементом.
Один из сидельцев крутил в руках арестантские чётки, деревянные пластины, нанизанные на нитки.
Вдумчиво и поступательно, как у музыканта перебирались пальцы. Слышались щелчки.
Заметив мой взгляд музыкант подмигнул:
— Четки крутим, чифир пьем, по понятиям живем.
Тяжкий дух. Накурено. Пахло бедой. И люди вокруг — тяжёлые. Пара рож — примитивно-уголовные.
После того как заходишь в камеру сразу же начинаешь ценить воздух, которым дышал совсем недавно.
Я бросил матрас на металлический скелет железной шконки.
— Здорово бродяги!
Тут же раздался нервный голос:
— Ты куда свои кишки ложишь? Ты сначала скажи, кто по жизни? Мужики пусть скажет, кто он по жизни!
Я уже знал о том, что человеку, переступающему порог тюремной камеры необходимо помнить о том, что люди, находящиеся под следствием всегда на нервах. У них в сердцах тоска, страх, агрессия и ненависть. Но они коллектив. И тут приходит какой-то незнакомый хер…
Первая их реакция — любопытство. Интерес. Можно ли с него что-нибудь получить. Материальное — чай, сигареты. Или какой то другой интерес. Ну, а потом с тобой либо свыкнутся, либо нет. Если поведёшь себя правильно и не будешь «пороть косяки» тогда ты станешь своим. А если допустишь какую-то ошибку тогда станешь изгоем, «косячной рожей».
И это тоже надо сознавать отчетливо.
Я повернулся на голос. Молодой, прыщавый парень, с какими-то белыми глазами.
— Чёрт, я. — сказал я доверчиво, словно соседу через забор.
— Чёрт!?..
— Ага…чёрт. Только хвост у меня спереди.
— Га-ааа! Кипеш, отвали от человек. Завари лучше чайку.
За столом хлебал супчик из «бич» пакетов, шустрый старичок лет шестидесяти. Широко улыбался, словно акула.
— Откуда будешь?
— Восьмёрка.
— Первоход? Лютый спец?
— Он самый.
— Такая же канитель. В первый раз чалюсь. На общий режим собираюсь! Га-ааа!
Из под серой застиранной майки выглядывали русалки, солнце, профиль Сталина, похожий на усатую женщину. На кисти руки лучи заходящего солнца, имя — Витя. На пальцах татуированные перстни.
Мда-а…Богатая видать была биография у этого Вити — первохода.
Я уже слышал о том, что по поручению следователя тюремные кумовья-опера проводят оперативные разработки.
Не верьте сериалам, в которых преступления раскрываются при помощи экспертов, дедукции и экстрасенсов. Это блеф. Большинство висяков раскрывается старым проверенным дедовским способом. При помощи наседок.
Почти в любой следственной камере находится какой — нибудь Витя, Коля, Саня, всегда готовый дать дельный совет, поддержать в трудную минуту, поговорить за жизнь, а между делом выяснить кое-какие детали, интересующие оперчасть.
Человек, никогда не соприкасавшийся с тюрьмой и нахватавшийся верхушек о том, что блатные не сдают и не сотрудничают с ментами неизменно тянулся за советом к бывалому сидельцу.
Он был не способен быстро определить зыбкую грань между теми, кому можно доверять, а кому верить нельзя. Между действительностью и иллюзией, между друзьями и врагами, между настоящей жизнью и видениями.
Ему было необходимо поделиться теми мыслями, которые как паразиты грызли его день и ночь. Для психологической разрядки ему необходимо было выговориться. Неважно перед кем.
Редко встречаются люди, способные держать в себе то, что беспокоит их в данный момент больше всего.
И тут очень вовремя подворачивался взрослый опытный человек, прошедший Крым и Рым, сочувствующий твоей беде, не жадный на сигареты и советы.
Он говорил очень важные в тот момент слова — «Не ссы! Нагонят тебя с суда. Получишь условно».
И становился отдушиной, куда сливалась вся интересующая мусоров информация. Такие люди умели расположить к себе.
Прыщавый достал кусочек мыла, натер им снаружи кружку. Перевязав её куском полотенца, подвесил над унитазом, так, чтобы её не было видно через глазок в двери. Потом, присев на корточки поднёс к кружке кусок вафельного полотенца, свёрнутый вместе с полиэтиленовым пакетом. Получилось пламя, как у настоящего олимпийского факела.
Через несколько минут чифир был готов.
Тут же к закопченной кружке, называемой чифирбаком подсело человек пять. Дед — первоход несколько раз перелил тёмно — коричневое зелье из чифирбака в эмалированную кружку и обратно. Потом протянул кружку мне.
— Ну понятно, как первоход, так сразу вместо холодильника. На вашей командировке, как пьют?
Чифиристы переглянулись, первоход понял.
— По два. Не ошибёшься.
На разных зонах и тюрьмах чифирят по разному, иногда пьют по три, но чаще по два глотка.
Кружка пошла по кругу. Было видно, что уже после первых глотков некоторых начало тошнить, но они продолжали делать вид, что мама с детства давала им эту гадость вместо молока.
После лагеря, с его относительной свободой вновь оказаться в душной, воняющей парашей и капустной баландой камере, было смертельно тоскливо.
Серые бетонные стены камеры наводили тоску. Однообразие сводило с ума.
Каждое утро, в 6 часов, подъем. В 7 часов — завтрак. Откидывалась кормушка и через нее в мятых алюминиевых тарелках подавались баланда.
Режим и питание во всех тюрьмах один и тот же. Перловая каша или мутная баланда из рыбьих голов. Вместо десерта, чай — хозяйка, со вкусом половой тряпки.
Через ту же кормушку дежурный фельдшер ставил диагноз и выдавал всем больным одинаковые таблетки.
* * *Это общеизвестный факт, что на тропу преступлений мужчины часто становятся именно из-за женщин. Любовные истории очень часто заканчиваются тюрьмой.
Я познакомился с Леной на работе. Зашёл в отдел кадров оформлять документы и потерял голову.
Она не была красавицей, но у неё совершенно по особенному пахли волосы, кожа. Как то иначе светились глаза. Была совершенно иная походка, чем у других женщин. Короче, совпали обе половинки одного целого. Она была старше меня на два или три года, замужем. Воспитывала сына лет десяти.
Я желал её страстно, не мог даже думать о других женщинах. Той последней, окончательной близости, которая дала бы толчок новым отношениям, еще не было, хотя я часто заходил в её кабинет и просто пожирал её глазами.
Однажды на праздники я остался ответственным по нашему строительному тресту. Я сидел у себя в кабинете и что-то писал. В здании была только диспетчер.
Вошла Лена.
— Я хотела с тобой поговорить, — сказала она, — ну, ладно…если ты занят, тогда потом…
Я отложил в сторону исписанные листки. Вскочил со стула.
— Пойдём в кабинет к управляющему, — сказала она. — Там диван. У меня есть ключи.
