Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль
По большому счету, по государственному – не повезло Государю нашему. Не повезло страшно. Одно темное пятно в Новой России нашей – Государева супруга. И пятно это никак ни смыть, ни залепить, ни вывести. Токмо ждать, терпеть да надеяться…
Свист-удар-стон.
Красный сигнал мобилы.
Государыня!
Легка на помине, прости господи… Всегда звонит, как только я об ней задумаюсь. Мистика! Крещусь, включаюсь, отвечаю, голову склоняя:
– Слушаю, Государыня.
Возникает в машине лицо ее дебелое, волевое, с усиками вповерх алых губ плотоядных:
– Комяга! Где ты?
Голос у нее грудной, глубокий. Видно по всему, что только что проснулась мама наша. Глаза красивые, черные, в бархатных ресницах. Блестят глаза эти всегда сильным блеском.
– Еду по Москве, Государыня.
– У Прасковьи был?
– Был, Государыня. Все исполнил.
– Почему не докладываешь?
– Простите, Государыня, только что прилетел.
– Лети сюда. Мухой.
– Слушаюсь.
Опять в Кремль. Сворачиваю на Мясницкую, а она вся забита – вечер, час пик, ясное дело. Сигналю госгипертоном, расступаются перед моим «мерином» с собачьей головой, пробиваюсь неуклонно к Лубянской площади, а там встаю намертво: пробище-уебище, прости господи. Постоять придется.
Снежок припорашивает, на машины оседает. И по-прежнему на площади Лубянской стоит-высится Малюта наш бронзовый, сутулый, озабоченный, снежком припорошенный, смотрит пристально из-под нависших бровей. В его времена пробок автомобильных не было. Были токмо пробки винные…
На здании «Детского мира» огромное стекло с рекламою живой: байковые портянки «Святогор». Сидит на лавке кучерявый молодец, девица-краса в кокошнике опускается перед ним на колено с новою портянкой в руках. И под треньканье балалайки, под всхлипы гармоники протягивает молодец босую ногу свою. Девица оборачивает ее портянкой, натягивает сапог. Голос: «Портянки торгового товарищества «Святогор». Ваша нога будет как в люльке!» И сразу – колыбельная, люлька плетеная с ногой, в портянку завернутой, покачивается: баю-бай, баю-бай… И голос девицы: «Как в люльке!»
Взгрустнулось чего-то… Включаю телерадио «Русь». Заказываю «минуту русской поэзии». Нервического склада молодой человек декламирует:Туманом залиты поля,
Береза ранена.
Чернеет голая земля —
Весна не ранняя.
Березе раскровили бок —
Топор зазубренный.
По лезвию стекает сок,
Зовет к заутрене.
Поэт из новых. Ничего, с настроением… Одно непонятно – почему сок березовый зовет к заутрене? К заутрене звон колокольный звать должен. Замечаю впереди регулировщика в светящейся шинели, вызываю его по госсвязи:
– Старшина, расчисти мне путь!
Вдвоем с ним – я госгиперсигналом, он жезлом – прокладываем дорогу. Выруливаю к Ильинке, пробиваюсь через Рыбный и Варварку к Красной площади, въезжаю через Спасские, несусь к хоромам Государыни. Бросаю машину привратникам в малиновых кафтанах, взбегаю по крыльцу гранитному. Стражники в ливреях раззолоченных отворяют первую дверь, влетаю в прихожую, розовым мрамором отделанную, останавливаюсь перед второй дверью – прозрачной, слабо сияющей. Дверь эта – сплошной луч, от потолка до пола зависший. Стоят по краям двое сотников из Кремлевского полка, смотрят сквозь меня. Привожу в порядок дыхание и мысли, прохожу сквозь дверь светящуюся. От луча этого широкого ничто утаить невозможно – ни оружие, ни яд, ни умысел злой.
Вступаю в хоромы Государыни нашей.
Встречает меня поклоном статная приспешница Государыни:
– Государыня ждет вас.
Ведет сквозь хоромы, через комнаты и залы бесчисленные. Раскрываются двери сами, бесшумно. И так же бесшумно закрываются. И вот – сиреневая спальня Государыни нашей. Вхожу. А передо мною на широком ложе – супруга Государя нашего.
Склоняюсь в долгом поклоне земном.
– Здравствуй, душегуб.
Она так всех нас, опричных, именует. Но не с порицанием, а с юмором.
– Здравы будьте, Государыня Татьяна Алексеевна.
Поднимаю очи. Возлежит Государыня наша в ночной сорочке шелку фиолетового, под нежно-лиловый цвет спальни подходящего. Волосы черные у ней слегка растрепаны, по плечам большим ниспадают. Одеяло пуховое откинуто. На постели – веер японский, китайские нефритовые шары для перекатывания в пальцах, золотое мобило, спящая левретка Катерина и книжка Дарьи Адашковой «Зловещие мопсы». Держит в пухлых белых руках своих Государыня наша табакерку золотую, брильянтовыми прыщами осыпанную. Достает из табакерки щепоть табаку, запускает в ноздрю. Замирает. Смотрит на меня своими влажными черными очами. Чихает. Да так, что сиреневые подвески на люстре вздрагивают.
– Ох, смерть… – откидывает Государыня голову свою на четыре подушки.
Отирает ей приспешница нос платком батистовым, подносит рюмку коньяку. Без этого утро у Государыни нашей не начинается. А утро у нее – когда у нас вечер.
– Тань, ванну!
Приспешница выходит. Государыня коньячок лимоном закусывает, руку мне протягивает. Подхватываю руку ее тяжкую. Опираясь на меня, встает с ложа. Хлопает в ладони увесисто, идет к двери сиреневой. Открывается дверь. Вплывает туда Государыня наша. Дородна она телом, высока, статна. Телесами обширными, белыми не обделил ее Господь.
Стоя в опочивальне, провожаю взглядом широкую Государыню нашу.
– Чего встал, ступай сюда.
Иду покорно за ней в просторную беломраморную ванную. Тут уже две другие приспешницы суетятся, ванну готовят, открывают шампанское. Берет узкий бокал Государыня, садится на унитаз. Всегда так у нее – сперва немного коньяку, потом уже шампанского. Справляет нужду Государыня, отпивая из бокала. Встает:
– Ну, чего молчишь? Рассказывай.
А сама руки белые свои вверх подымает. Вмиг снимают приспешницы с нее сорочку ночную. Опускаю очи долу, успевая в очередной раз заметить, сколь пышно и белокоже тело Государыни нашей. Ой, нет такого другого… Спускается она по ступеням мраморным в ванну наполненную. Садится.
– Государыня, все исполнил. Прасковья сказала – сегодня ночью. Сделала все, как надо.
Молчит Государыня. Пьет шампанское. Вздыхает. Так, что пена в ванной колышется.
– Ночью? – переспрашивает. – Это… по-вашему?
– По-нашему, Государыня.
– По-моему, значит – в обед… Ладно.
Снова вздыхает. Допивает бокал. Подают ей новый.
– Чего просила ясновидящая?
– Сельди балтийской, семян папоротника и книг.
– Книг?
– Да. Для камина.
– А-а-а… – вспоминает она.
Входит без стука главная приспешница:
– Государыня, дети пришли.
– Уже? Зови сюда.
Приспешница удаляется и возвращается с десятилетними близнецами – Андрюшей и Агафьей. Близнецы вбегают, кидаются к матери. Воздымается Государыня из ванны, обнажаясь по пояс, грудь обширнейшую прикрывая, дети целуют ее в щеки:
– С добрым утром, мамочка!
Обнимает она их, бокал с шампанским не выпуская:
– С добрым утром, родные. Припозднилась я сегодня, думала, позавтракаем вместе.
– Мам, мы уже поужинали! – кричит ей Андрюша и бьет ладонью по воде.
– Ну и славно… – отирает она брызги пены с лица.
– Мамуль, а я в «Гоцзе» [7] выиграла! Я нашла баоцзянь [8] !
– Хаоханьцзы [9] . – Государыня целует дочь. – Минмин [10] .
Китайский у Государыни нашей довольно-таки старомодный…
– А я в «Гоцзе» уж давно выиграл! – Андрюша плещет водой на сестру.
– Шагуа! [11] – плещет ответно Агафья.
– Гашенька, Андрюша… – морщится, изгибая красивые черные брови, Государыня, по-прежнему прикрывая грудь и в ванну погружаясь. – Где папа?
– Папа у войнушкиных! – Андрюша вытаскивает из кобуры игрушечный пистолет, целится в меня. – Тью-у-у-у!
Красный луч наведения упирается мне в лоб. Я улыбаюсь.
– Пу! – нажимает Андрюша спуск, и крохотный шарик попадает мне в лоб.
И отскакивает.
Я улыбаюсь будущему наследнику государственности российской.
– Где Государь? – спрашивает Государыня у стоящего за дверью наставника.
– В Войсковом Приказе, Государыня. Нынче юбилей Андреевского корпуса.
– Так. Значит, некому со мной позавтракать… – вздыхает Государыня, беря с золотого подноса новый бокал с шампанским. – Ладно, подите все…
Дети, слуги и я направляемся к двери.
– Комяга!
Оборачиваюсь.
– Позавтракай со мной.
– Слушаюсь, Государыня.Ожидаю Государыню нашу в малой столовой. Честь мне невиданная оказана – разделить утреннюю трапезу с госпожой нашей. Завтракает Государыня вечером обычно если не с Государем, то с кем-нибудь из Внутреннего Круга – с графиней Борисовой или с княгиней Волковой. С приживалками своими многочисленными она только полдничает. А это уже сильно за полночь. Ужинает Государыня наша всегда с восходом солнца.
Сижу за столом к завтраку готовым, розами белыми убранным, золотой посудой и хрусталем сервированным. Стоят у стен четверо слуг в кафтанах изумрудно-серебристых.