Ирвин Уэлш - Преступление
— Я не могла заснуть, — тянет девочка. — Услышала, как вы вошли. — Она толкает мать локтем, требуя объяснений.
— Солнышко, это Рэй. Мой друг из Шотландии.
— Где мужчины ходят в юбках, — сладкакривится Стэрри. — Верно, Рэй?
— Верно. — Леннокс отвечает машинально, его внимание приковано к девочке. Руки и ноги у нее непропорционально длинные. Волосы жидкие. Она худенькая, угловатая, типичный гадкий утенок. Но глаза... Он перехватывает промельк противоестественной, недетской осведомленности. Целую секунду у Леннокса сосет под ложечкой от ощущения, что эти глаза молят о помощи, мольба адресована всем — и никому. Потом ощущение проходит, десятилетняя Тианна снова просто хронически невысыпающееся, обделенное заботой дитя.
— Доченька, иди спать, моя хорошая, — уговаривает Робин.
Позевывая, девочка пятится из гостиной, не то прикрывает рот рукой, не то вяло машет на прощание. Едва дверь за ней захлопывается, Стэрри меняет диск и прибавляет громкость. Звучат кубинские ритмы. С этим жанром Леннокс знаком исключительно по фильму «Клуб «Буэна Виста»» — они смотрели фильм с Труди, Ленноксова политкорректная невеста потом еще диск ему купила. Ленноксу нравились мелодии, несмотря на то что Олли Нотмен, энергичный молодой полицейский с замашками ловеласа, пронюхал про диск и обозвал Леннокса либералом, читающим «Гардиан». В тот вечер ребята из отдела зашли к Ленноксу промочить горло. Среди них был мрачный Даги Гиллман, взявший на себя роль Ленноксовой Немезиды; он весь вечер с Леннокса ледяных глаз не сводил. Однако эта музыка ничего общего не имеет с буэнавистовским диском. Судороги ударных, перекаты струнных, полушепот духовых — Леннокс в жизни ничего печальнее не слышал. Вокал на испанском, исполнители — кубинцы, но Леннокеа не отпускает ощущение, что и музыка, и слова сочинялись здесь, в этом районе Майами. Он хочет спросить, как называется группа, — и душит порыв: пока не знаешь рокового слова, оно, даже и случайно услышанное, для тебя безопасно.
Неровно пульсируют мысли о Труди. Что она сейчас делает? Конечно, она в отеле. Тешится одной из двух своих любимых мантр: «я до смерти устала» и «мне параллельно». Может, повторяет их по очереди, для пущего эффекта.
— К черту, — шепчет Леннокс, дергаясь на диване от смеха.
Стэрри нависает над ним, поднимает на ноги. Некоторое время, пока Робин в туалете, они танцуют. Обе женщины из кожи вон лезут. Леннокс прикидывает, каков был бы секс втроем. Разве не экстрим ему нужен, чтобы снова почувствовать себя мужчиной? Конечно, экстрим. В прошлый раз, когда работа и наркотики обездвижили его тело и душу, помог именно экстрим. Но между Стэрри и Робин повисает напряжение. Они оспаривают Леннокса, борьба жестокая и неприкрытая. Наступают друг на друга, глаза бешеные, зрачки широкие от вожделения, губы плотно сжаты. Ленноксу вспоминаются «Зажигательные танцы». Робин прижалась лобком кего лобку, обнимает за шею. Висит на нем, как пиджак от Армии спасения, предъявляет права, пытается задвинуть Стэрри.
Звонит домофон. Леннокс соображает: еще кого-то принесло, в то время как ноздри его, хоть и забиты так, что аж булькают, улавливают запах волос Робин. Кокаин в совокупности с вожделением, спиртным и разницей во времени составляет зловещую квадригу. По глазам бьет изнеможение, дыхание перехватывает. Несколько секунд — или минут — с изнанки век лопаются лиловые кляксы, закручиваются воронками, утекают во тьму извилин.
Робин отстраняется. Леннокс открывает глаза. Прямо перед ним морщинистое серое лицо, коротко стриженные бесцветные волосы словно налеплены на череп и до окаменелого состояния смазаны гелем. Лицо принадлежит тощему, но жилистому и с виду сильному белому мужчине, его змеиные глаза язвят Леннокса, и Робин тоже. Леннокс невольно отшатывается. Он отмечает, что джинсовая рубашка заправлена в джинсы, а спортивные туфли, или, как принято говорить по эту сторону океана, кроссовки, ослепительно-белые. Отрывисто кивнув Ленноксу и скроив улыбку столь мимолетную, что зафиксировать ее смогла бы только видеокамера, вновь прибывший обращается к Робин.
— Снова приключений искала? — Артикуляция как у деревенщины, близка к нулю.
— Это Рэй, — лепечет Робин. Ленноксу ясно: здесь не только прошлое, здесь еще и незавершенное настоящее.
— Меня зовут Ланс, Ланс Диринг. Рад познакомиться, Рэй. — Диринг склабится, протягивает руку. Леннокс на всякий случай пожимает ее здоровой рукой, это неудобно, но он чувствует облегчение: у Диринга рука сильная, пусть знает, что Леннокс тоже не слабак. — Где это тебя угораздило? — спрашивает Диринг, кивая на Ленноксову правую руку, болтающуюся на перевязи.
— Производственная травма, — бодрится Леннокс.
Однако Ланс Диринг явно прочел на лице Леннокса замешательство. Голос его звучит мягко:
— Расслабься, Рэй, ты тут никому дорожку не перешел. Мы все взрослые люди и развлекаемся, как считаем нужным. Вопросов друг другу не задаем. Верно, девочки?
Стэрри сверкает жемчужными зубами, брови ее ползут вверх, как у фастфудовского менеджера среднего звена, который и лицо, и душу продал родной забегаловке. Робин улыба-ется кисло, с виноватой поспешностью наливает Лансу и еще какому-то типу. Этот; второй — коротконогий, коренастый латинос, волосы у него сальные, до плеч, подбородок сизый. На Леннокса смотрит с неприкрытой враждебностью.
— Познакомься, это Джонни, — улыбается Ланс.
— А ты, верно, не местный, — скрежещет Джонни.
Лицо у него великовато: глаза, нос, рот будто со шпателя метнули в середину жалкой кляксой. С возрастом, думает Леннокс, эффект будет только усиливаться, время ведь — оно храповик, только в одну сторону движется, усугубляет, было бы что. Огромные, как у мясника, ручищи выглядят устрашающе; плюс плотно сбитый торс и бегающие глазки — и мы имеем человека, привыкшего брать что захочется, в уверенности, что возражений не последует. Впечатление разрушает дряблое брюхо, обтянутое футболкой со слоганом «Трахаюсь за дозу».
— По-моему, он не тот парень, о котором ты, Джонни, подумал. — Ухмылка Ланса адресована Ленноксу. — Но мне тут сказали, ты продажами занимаешься.
Дались им эти продажи, думает Леннокс. Шифр у них такой, что ли?
— Нуда.
— Я тоже, — улыбается Ланс. Стэрри сдавленно хихикает.
— Задницей чую, этот парень совсем не такого рода коммерсант, как ты, — смеется Джонни.
— Пожалуй, — скорбно произносит Ланс Диринг. — И все же я считаю, что существуют только два вида коммерсантов: хорошие и плохие. Верно, Рэй?
Леннокс молчит, по тому как Стэрри покусывает губы, ясно: именно с Дирингом и Джонни она и разговаривала по телефону. Для Робин их приход полная неожиданность, причем не из приятных. Леннокс самоустраняется, садится на пуф. В подобных ситуациях всегда лучше молчать, это он давно понял.
Леннокс шарит глазами по комнате, и всякий раз взгляд его возвращается к ногам, бедрам или заднице Робин. Он понимает, что хочет переспать с ней, но, к стыду своему, уверен: хочет только из-за того, что шансы с появлением Ланса и Джонни резко сократились. Этак у любого встанет. В условиях конкуренции.
От внушительной белой горки на столике Леннокс отделяет себе очередную дорожку. Товар принадлежит Стэрри; она водрузила пакет на стол, хотя вероятность, что девочка придет снова, остается. Леннокс втягивает дорожку. Смотрит на стену: там висит принт с изображением полуобнаженной женщины. Снова прикидывает, что связывает Робин с Лансом и Джонни. Тревога, вызванная их появлением, улетучилась. Страх испаряется, Леннокс с наслаждением добивает остатки. Теперь в нем только черная ярость, ледяная, однородная. Он больше не думает о Бритни Хэмил, хотя и знает: если эта мысль явится снова, за смерть девочки он убьет всякого.
Он хочет кого-нибудь убить. Тумак, пинок, даже травма его не устроят. Бешенство разливается по венам подобно яду. О, такие лица ему не раз встречались: у Диринга насмешливая, безгубая улыбка, так мог бы улыбаться ящер; у Джонни несытый взгляд. Этим двоим и невдомек, какая опасность над ними нависла. Леннокс скрипит зубами, прекращает это занятие, только вообразив, как трескается эмаль. Но он полицейский. Да еще за границей. Успокойся, мать твою,
Леннокс идет на кухню, тащит из холодильника очередное пиво. Пиво нивелирует приступы кокаинового бешенства. Робин плетется следом. Он хочет трахнуть ее и поубивать остальных. Даже Стэрри. Стэрри первую. Что-то в ней подозрительное. Она как Протей: вот только что предлагала себя, а вот уже исходит злобой и выпитого ни в одном глазу. Контролирует ситуацию. С приходом Диринга и Джонни Стэрри изменилась. Леннокс это физически чувствует. В глазах у нее читает. Может, все из-за кокаина. Хороший товар. Почти без химии. Может, все потому, что он, Леннокс, больше других вынюхал. Не предложить ли Стэрри денег? В кармане пачка двадцаток.
