Чарльз Буковски - Возмездие обреченных: без иллюстр.
Никто не заговаривал о цели собрания. Они ворчали на погоду, на трудные времена, и их неприязнь друг к другу, казалось, вот-вот перерастет в перепалку. Мой отец, каменщик, очень презирал работу Паскуале — камнереза. Дядюшка Тони, водитель грузовика, взял себе за правило ничего не перевозить родственникам. За это все его ненавидели. Дядюшка Джулио, мясник, считался хвастуном и лицемером. Дядюшку Аттилио, рабочего, приводили в бешенство жалобы всех на огромные долги, поскольку это лишало его возможности занять денег. И только две вещи объединяли их: они боготворили дядю Минго, потому что он был свободным артистом и ничем не обремененным холостяком; и они ненавидели дядюшку Клито за его бесовский язык. Никто не знал, что чувствует и переживает дядюшка Клито, потому что он был всецело поглощен жизнью окружающих.
Дядюшка Тони снял нарастающее напряжение текущей беседы:
— Ох, как пахнут равиоли-то!
— Какие равиоли? — спросил дядюшка Джулио. — Я что — из золота сделан? Это спагетти.
— Да? А я думал…
— Мне без разницы, что ты думал! Все знают, зачем мы здесь собрались. Что с женщинами-то делать будем?
— Я поговорю с Минго сам, — сказал Паскуале. — Я знаю, как его урезонить.
— Ты?! — крякнул Джулио. — Да не смеши ты меня!
— Я не хочу ни во что вмешиваться, — сказал дядюшка Тони, никогда не перевозивший родственников.
— Может, ты и прав, — сказал папа. — Может, нам не стоит вмешиваться.
— Замечательный способ, — усмехнулся Паскуале. — Я полагаю, ты будешь просто в восторге от такой невестки.
Голос папы заклокотал:
— Да уж не меньше, чем от некоторых, что у меня уже есть.
Паскуале вскочил на ноги. Папа тоже. Они бросились друг на друга. Их тела безобидно столкнулись, но их тут же принялись растаскивать в разные стороны. При этом они очень эффектно дискутировали.
Папа:
— Да он не камнерез, а рвань подзаборая!
Паскуале:
— Ну, а ты-то уж самый что ни на есть каменщик, без сомнения!
Женщины выскочили из кухни и поспешили к своим ряженым.
Порхая вокруг, как колибри, они умоляли их успокоиться. Схватка обошлась без мордобития. Мужчины выпроводили женщин из гостиной.
Мужское корпоративное сознание вновь сплотило их ряды. Они снова расселись по местам, и конфликт был исчерпан. Папа ослабил галстук, Паскуале снял пиджак, Тони забросил ноги на чайный столик, а дядюшка Аттилио скинул ботинки. Мощное благоухание его ступней разлилось по комнате. Дядюшка Клито наполнил стаканы, и беседа была продолжена.
Кузина Делия, младшая дочь дядюшки Тони, на неокрепших еще ножках вбежала в комнату и положила головку на колени дядюшки Джулио.
— Скоро плохая-плохая тетя придет? — спросила она.
— Нет, — ответил Джулио.
— Почему?
Ворвалась тетушка Луиза, схватила Делию, подтянула к стулу, перевалила себе через коленки и стала звонко шлепать по попе. Крик Делии разносился по всему дому.
— Я покажу тебе, как говорить здесь о плохих женщинах! — горланила еще пуще Луиза. — Я научу тебя, как себя вести!
— Ты тоже плохая! — вопила Делия. — Ты ужасная!
Я взял Делию за руку и отвел в подвал, где собрались мои братья и сестры. Это был недружелюбный лагерь: девочки — против мальчиков. Девочки были высокомерны и слишком горды, чтобы драться, и мальчики позволяли себе гадкие замечания.
Наверху на кухне хлопотали женщины. Макароны были готовы, разложены по тарелкам, политы соусом и посыпаны сыром.
Накрыли столы: в обеденной зале для взрослых, и на кухне — для детей. На часах было час тридцать.
— Ему стыдно приходить, — сказала Луиза.
— И это неудивительно, — заметила Роза.
Мужчины с забрызганными вином животами были угрюмы. Только дядюшка Клито выглядел беззаботным. Он сидел у окна, не пил, а, деликатно мусоля палец, перелистывал дамский журнал. Папа заснул на софе с широко открытым ртом.
В два часа дядюшка Джулио сказал:
— Давайте есть.
Мужчины, потрескивая костьми, поднялись, переместились в обеденный зал и расселись тесным полукругом за столом. Напротив расположились жены и стали настаивать, чтобы мужья сели напротив жен. Мужчины нахмурились и отказались пересаживаться. Дети на кухне были рассажены за столом и столиками для бриджа, сдвинутыми в центр. Макароны были горячими и слипшимися, томатный соус уже высох, и сыра было явно недостаточно. Когда же мы узнали еще, что кроме мороженых яблок на десерт больше ничего не будет, все стало совсем плохо. За столиками для бриджа началась драка.
В обеденном зале горько сетовал дядюшка Джулио: никогда он не едал более похабной пищи. Он осведомился о мнении других мужчин на этот счет. Их набитые макаронами уста засвидетельствовали его совершенную правоту. Тетушка Тереза расплакалась, и женщины принялись утешать ее. Это все из-за этой рыжеволосой, несомненно, она была причиной всему. В конце концов все успокоились, и стало слышно только чавканье, посасывание, глотание и рыгание.
И тут входная дверь открылась, и вошли дядя Минго и женщина. Минго был высоким, с золотистыми глазами забияки. У него были кукурузного цвета шелковистые волосы и свисающие по бокам длинные руки, покрытые рельефными голубыми венами. Он напоминал моего прадедушку, чья мать была русской, и был единственным среди родни не смуглым, не черноглазым и не толстым. Он был морковкой среди картошек.
Женщина была маленькой, с нарумяненным лицом. Минго успокаивающе прижимал ее к себе. Ей было около тридцати двух, высокие скулы и раскосые метисские глаза на приятном лице, бывшем когда-то прекрасным.
— Не бойся, — улыбнулся ей Минго.
Женщины за столом обменялись взглядами отвращения, а в лицах мужчин можно было заметить некоторое замешательство. Дядя Минго снял пелерину из красной лисицы с плеч женщины. Под ней была зеленая блузка, заправленная в оранжевую юбку. Стройная, с худыми ногами и розовыми от мороза руками. Дядя Минго взял ее кисти и слегка помассировал.
Это было уже слишком для женщин. Они встали, задрали подбородки, вышли друг за другом в спальню и захлопнули дверь за собой. Дядя Минго рассмеялся.
— Что я тебе говорил? — сказал он.
Женщина испуганно посмотрела на него.
Тут двери спальни открылись, и выглянула тетушка Роза.
— Аттилио, — сказала она, — зайди-ка. Я не хочу, чтобы ты оставался там. Ты слышишь меня?
Аттилио почти встал со стула, но, глянув на дядю Минго, опять сел. Женщина улыбнулась. У нее были белые, как у собаки, зубы. Тетушка Роза громко хлопнула дверью. Дядя Минго положил руку на талию женщины, подвел ее к столу и представил ей мужчин. Избегая ее взгляда, они холодно кивали. Она же улыбалась каждому и говорила:
— Очень рада знакомству.
Когда очередь дошла до дядюшки Клито, она воскликнула:
— О, а вас я знаю! Вы — мой парикмахер!
Клито сощурился и ничего не ответил.
Дядя Минго повернулся к нам, детям, сгрудившимся в дверях на кухню, и сказал:
— Дети. Это мисс Каваноф.
Одновременно с этим двери спальни распахнулись, и женщины набросились на свое потомство, собирая нас, как несмышленых котят, кого за шею, кого за шиворот, и утаскивая за собой в спальню. Мы с Альбертом избежали этой участи. Мама воззвала к отцу, и тетушка Филомена приказала Паскуале удалить Альберта. Мужчины пожимали плечами, боясь обидеть дядю Минго.
Из спальни доносились звуки ударов, воспитательных шлепков, и вопли возмущения и боли. Яростные женские крики пронизывали стены, как колючий ледяной ветер: эта шлюха, эта уличная девка, эта хулиганка…
Мужчины смущенно покашливали, но Минго и мисс Каваноф казались невозмутимыми. Они даже сели, в то время как тетушка Тереза вопила:
— Я перебью всю посуду, к которой она притронется!
— А я вырву ей глаза! — визжала Луиза.
Затем последовали нечеловеческий рев, топот шагов, дверь с грохотом распахнулась, и Луиза — со всклоченными волосами, в почти расстегнутой блузке и со щеткой для волос в руке — бросилась к мисс Каваноф. На ее пути встали папа и дядюшка Джулио.
— Я убью тебя, если ты сейчас же не уберешься отсюда! — орала она. — Я вышибу тебе мозги!
Женщина в ужасе скрылась за дядю Минго. Папа и дядюшка Джулио с трудом выпроводили Луизу назад в спальню. Щетка для волос была с хрустом сломана о голову Джулио. Они закрыли дверь и вернулись к столу. Дядюшка Джулио потирал свой череп. Челюсти дяди Минго были крепко сжаты, глаза полны негодования, но он все еще пытался улыбаться.
— Не беспокойся, дорогая, — говорил он женщине.
— Давай уйдем, — сказала она, — они ненавидят меня.
— Тебе здесь рады, — сказал Минго. — В доме моих братьев рады каждому гостю. Так ведь, Джулио?
— Да-а, — ответил Джулио, — полагаю, что так, Минго.
— Никто тебе здесь не рад! — закричала Филомена из спальни.
