Филип Рот - Случай Портного
– Ты знаешь, что я прочитала в «Космополитен»? – говорит моя мама. – Оказывется, и женщины занимаются гомосексуализмом!
– Да брось ты, – бурчит папа-медведь. – Это ерунда какая-то.
– Ей-богу, Джек, в «Космо»! Хочешь, я тебе дам почитать?
– Не обращай внимания, они специально печатают всякие глупости, чтобы поднять тиражи.
Эх, родители! Это что! Есть люди, которые насилуют куриц, есть, которые совокупляются с трупами! И это, между прочим, оттого, что кто-то когда-то решил их воспитывать как маленьких джентльменов, а потом им пришлось расплачиваться за чьи-то представления о приличии двадцатилетними сроками тюремного заключения. Ты, мама, благодари Бога, что я тебя пинал ногами и, подумаешь, прокусил руку, потому что в противном случае ты когда-нибудь нашла бы своего прыщавого отпрыска на своем душевом рожке на папином ремешке. Или случилось бы еще что-нибудь почище, например, вместо моей поездки в Европу я бы принимал вас с папой у себя на Файер-Айленде. Представляешь компанию? Ты, папа, Шелдон и я! Ты помнишь, как тебя тошнило после того гойского лобстера? Ага, так вот, можешь вообразить, что с тобой будет после беарнского соуса, приготовленного моим милым Шелли.
То-то.
Вы знаете, что за представление мне пришлось разыграть, прежде чем вынуть член в автобусе. Шофер-то оказался поляк, и он мог в любой момент включить свет – ни за чем, просто так, – и тогда все годы отличной учебы и примерного поведения, в том числе регулярная чистка зубов и мытье шеи, пошли бы насмарку. Папа говорит, что ни один поляк дня не закончит, пока не затопчет в грязь какого-нибудь еврея. «Фу-у, какая жара! Придется снять ветровку!» – «Что ты делаешь, идиот? Что с тобой сделают, если тебя поймают?» – «Нет, кажется, придется снять!»
И я все это снял и развернул на коленях. Примерно к середине тоннеля мне удалось незаметно расстегнуть ширинку, причем он тут же высунулся, как постоянно голодный головастый кукушонок, превративший в ад жизнь своих приемных родителей бесконечными требованиями.
– Дрочи! – приказал он.
– Что, прямо сейчас?
– Конечно, а чего тянуть? Когда у тебя еще будет такой шанс? Ты что, не видишь, кто у тебя на соседнем сиденье? Ты видишь ее нос?
– При чем тут нос?
– Да при том, что он у нее малюсенький. А волосы видишь? Волосы – белый лен! Ты хоть знашь, что такое лен? Проходил в школе? Дурачок, она же «Настоящий Маккой»[23]! Смотри, рядом с тобой шикса! Спит! Верней, притворяется, что спит, а сама про себя говорит: «Эй, классный парень, иди ко мне. Сделай же что-нибудь!»
– Что, правда?
– Дорогой мой, неужели ты не знаешь, чего она хочет? Она хочет, чтобы ты приласкал ее маленькие титечки.
– Потискал?
– Да, а потом погладил пизду и ввел туда пальчик, и трахал, трахал ее пальчиком, пока она не сойдет с ума!
– Сойдет с ума?
– А ты думал! Да у тебя такой шанс, какого, может, уже не будет! Никогда в жизни!
– Знаешь, если я тебя буду слушать, то и вправду у меня в жизни уже не останется никаких шансов. Ты посмотри на шофера – да у него одна фамилия чего говорит, «пшеки» и «овски»! А мой папа уверял меня, что эти поляки тупые и злобные, как бизоны.
Но спорить с членом – пустое дело, особенно когда он стоит. В народе говорят: когда хер просыпается, ум засыпает. Это точно! Тут и глазом не успеешь моргнуть, а он уже запрыгает в руке, как собачка на арене. Сейчас мы ему накинем ошейник. Тут ему хватит легонького колечка из трех пальцев, а чтобы не выдать себя, будем двигать по нему медленно и печально. Мало ли от чего у меня на коленях курточка шевелится, может, от тряски. Он, конечно, будет не очень доволен, но ведь всем известно, что нужно уметь держать себя в руках. Я этот способ применяю только в общественных местах, например, в «Импаер-бурлеск», в Ньюаркском даунтауне. Мне это гнездо разврата порекомендовал Смолка, который уже все облазил, как Том Сойер, и я как-то воскресным утром вышел из дому с бейсбольной рукавицей и направился было в сторону школьной площадки, а сам незаметно (можно подумать, что такое возможно) юркнул в проходящий 14-й автобус, затаился и всю дорогу притворялся невидимым. По воскресеньям в центре Ньюарка народу не больше, чем в пустыне, и только возле «Импаер» слонялись какие-то личности, смахивающие на матросов, изъеденных цингой. Уже издали было ясно, что никто, находящийся в здравом уме, к этой компании не примкнет. Как можно заходить в такие заведения? Первое из удовольствий, которое там можно получить, это сифилис, но одержимый из моей ширинки тут же заорал:
– Вперед! Ну и что, что сифилис, зато ты там увидишь пизду!
– Настоящую?
– Конечно, настоящую – живую, тепленькую и мокренькую!
– А если все-таки сифилис? Тут как только потрогаешь билет – уже заразишься! И дома все заразятся, потому что бациллы прилипнут снаружи к одежде и обуви! Или меня эти подонки убьют и ограбят! Или притон накроет полиция – начнут палить и застрелят меня по ошибке! Несовершеннолетнего! Или меня арестуют! Бедные мои родители!
– Что-то я не понимаю: так ты хочешь посмотреть на пизду, или не хочешь?
– Ой, хочу! Ой, хочу!
– Еще бы! Здесь одна шлюха буквально трахается с шестом абсолютно голой пиздой!
Эх, была не была! Пускай спирохеты сделают меня идиотом, пусть я до конца жизни буду лепить зайчиков из собственного говна в сумасшедшем доме, но я это увижу! А вот что делать, если полиция устроит облаву: «Попались, ублюдки!»– заорут они и всех заметут, а потом мое фото поместят в «Ньюарк ивнинг ньюс»? Это мое-то, вместе с этими подонками! Позор! А я в школе – президент Клуба международных связей! Меня перевели сразу в старшие классы. Это я подговорил одноклассников бойкотировать конкурс на самое патриотическое сочинение, когда в 1946 году Мариан Андерсон запретили петь в «Конститьюшн-холле»[24]. Это меня в Ньюаркском «Эссекс-хаусе» благодарил на сцене доктор Фрэнк Кингдом за мою борьбу с ксенофобией и расизмом – мне было тогда двенадцать лет! «Мой юный друг, – сказал он, – вы увидите демократию в действии этим утром!» – знаменитый доктор Кингдом! Вместе с Мотей Фейбишем я ходил на собрание А. V. С.[25], я помогал Моте, который там назначен расставлять стулья перед началом. Я читал «Гражданин Том Пейн» Говарда Фаста и «Взгляд назад» Беллами, «Финли Рен» Филипа Уайли. С Ханной и Мотей мы слушали на пластинке хор Красной Армии. Все фашистские сволочи, вроде Рэнкина, Бильбо, Мартина Дейса, Джеральда Л. К. Смита и Папы Куфлина – мои лютые враги! Как, как я после этого оказался здесь? Что я делаю тут, где кругом инфекция? Понятно, понятно, но вдруг эта, с огромными грудями… – за мгновение я могу представить, что значит «вдруг» – оказывается со мной в гостиничном номере. (Эта потаскуха будет носить имя Маккой). За окном горит неоном вывеска «Отель». Она выжимает из конфетки шоколадную и сливочную начинку мне на член и втягивает его губами, она обливает мою мошонку кленовым сиропом и слизывает его язычком. Она шепчет:
– Давай, классный парень, еби меня в пизду, еби до тех пор, пока я не потеряю сознание!
Я ложусь в ванну и начинаю пукать, а она ловит ртом пузырьки. Она садится ко мне на член, а я – на унитаз и зарываюсь лицом в ее сладостные титьки, и при этом она шепчет мне на ухо все самые восхитительные похабные словечки, которые выработало человечество! О! Потом она кладет в рот лед и сосет мой член. Потом горячий чай! Все, все, о чем я только мог мечтать, она мне делает! Ну, сука! Она – самая великая сука! Я ее!…
– Я кончаю, Маккой, я кончаю! – и я кончаю.
Первым в истории «Импаер-бурлеск» я кончаю в бейсбольную рукавицу, потому что тут принято кончать в шляпы. Вон, прямо передо мной, какой-то коллега чуть постарше, лет на пятьдесят, спускает в шляпу! Кошмар! Вы представляете, доктор, в собственную шляпу! Мне хочется крикнуть ему:
– Опомнись! Только не в шляпу! Говнюк, что ты делаешь? Как ты потом ее наденешь? У тебя же все потечет по морде! Как ты в ней будешь обедать?
Как только моя сперма скатывается в бейсбольную рукавицу, я погружаюсь в депрессию. Мне становится тошно, и даже ненасытный головастик не решается пикнуть.
– Тьфу, какая гадость, – повторяю я, и у меня такое ощущение, что я вляпался в дерьмо, причем не только ногой. Это же надо: кончить в шляпу! А потом надеть на себя! Воистину – ум засыпает!
Я вдруг вспомнил, как мама учила меня писать в унитаз. Кстати, может быть, это то, до чего мы должны докопаться, может, это ключ к тому, что определило мой характер и мои страдания? Может быть, через это мы с вами раскумекаем, отчего мои желания отвратительны моему сознанию и наоборот? Вот как это было. Я стою, и моя маленькая штучка торчит над горшком. Мама сидит рядышком и одной рукой крутит кран, чтобы из него, как пример для меня, текла струйка, а другой щекочет мою пи-письку. Ей-богу, она щекотала мой член! Она, верно, думала, что это действие поможет что-нибудь извлечь из него:
