Андрей Бычков - Нано и порно
И смертоносная звезда почему-то все не чертила собой небосклон. Напротив, она словно бы поднималась все выше и выше. Алексей Петрович оторвал лоб от дерева, запрокинул голову и посмотрел в небо.
Демоний молчал.
Звезда насмешливо нанизала на свои лучи остатки слез Алексея Петровича. Он оттолкнулся от дерева и, постепенно трезвея, побрел в глубину парка, срывая стебли невидимых растений. В аллеях белели облупленные статуи пионеров, чуть вдалеке чернел пруд, а за деревьями, на дамбе глухо шумел водосброс. Одинокая лодка темной тенью кружила у пристани. Он остановился у калитки лодочной станции.
«Котенька, где ты? Разве не ты только еще и можешь спасти меня? Где ты, моя верная женушка? Ах, почему так глупо устроен мир. Разлады, болезни… Покалечил еще, вот дурак, врача своего. Может, еще и убил… Котенька, где ты?»
Он вспомнил, как, замерзая зимой под своим старым ватным одеялом, забирался к ней под байковое. Как прижимался и как в его тело проникало ее тепло. О, как блаженно Алексей Петрович погружался тогда в ее сны…
«Котенька».
Он вынул нож. На черное небо, покрытое звездной насмешливой солью, вышла Луна. С сарказмом заглянула она в окно урологической клиники. С грустью осветила она парк. В темных аллеях по-прежнему белели облупленные статуи пионеров. Лодка в темной воде поворачивалась, зацепившись за темный причал. В глубине парка, за куртинами темных кустов беззвучно дрожала осина. А здесь, у калитки за мусорным баком, полным разного хлама и сора, уже собирался убить себя один из последних русских людей.
Он все же решил, что не здесь.
Через горбатый мостик Алексей Петрович перешел на маленький остров посреди пруда, где стояло две лавочки. В урне белела газета. Осинин достал ее, расстелил на земле и прилег, положив нож рядом с собой. За дамбой по-прежнему глухо урчал водосброс. Избыток воды сливался через железный щит в каменный желоб и с грохотом убегал, давая начало маленькой новой реке.
«У меня могла бы быть совсем другая жизнь – сильная, яростная… Но почему же все всегда получается наоборот?.. Может, потому люди и придумывают мифы?.. Котенька…»
Он посмотрел на звезду. Она по-прежнему стояла в зените. Алексей Петрович прикрыл глаза. Длинные пронзительные лучи ее вытянулись и коснулись его ресниц. С неба опускался сияющий звездный конь. Конь повисал над прудом и над дамбой. Конь изгибался в пространстве и наклонял свою сияющую голову к маленькому островку земли.
– А вот и ты, мой верный друг, – сказал, улыбнувшись, Алексей Петрович. – Как зовут тебя?
– Звездохуй, – ответил конь.
– Что ж, неплохое имя. Очень кстати.
– Ну, ты готов? – спросил Звездохуй.
– Как только откроется метро или вот… нож.
– Погнали лучше наверх!
– Куда?
– В космос.
– А ну да, там, где мифы.
– Зря ты так, – вздохнул Звездохуй. – Там действительно все по-другому. И с Ольгой Степановной твоей, и с мамой. Точно тебе говорю.
– А с Россией? – спросил почему-то вдруг Алексей Петрович, вспоминая Тимофеева.
Звездохуй почесался и вздохнул:
– А вот с Россией, понимаешь ли ты, э-ээ…
– Что ж там у вас в космосе для России какого-нибудь мифа не найдется? – обиделся Алексей Петрович.
– Найтись-то найдется. Но тут, блядь, эта, понимаешь ли ты… без жертвы не обойтись.
Звездохуй снова вздохнул и внимательно посмотрел на Алексея Петровича.
Тот молчал. Потом тихо сказал:
– Я понял.
– Ну ты, эта… Ты в общем-то свободен. Можешь, как говорится, выбирать. Из вас двоих я бы так с удовольствием спас именно тебя.
– Кого это, двоих?
– Ну тебя и отца твоего крестного Хезко. Давай, садись и съебываем отсюда, пока не поздно. Будет у тебя снова счастливая семья. С мамой все будет хорошо. Папашу подыщем звездного. Хочешь, даже звездно-полосатого.
– Да нет, – сказал, вспоминая Тимофеева, Алексей Петрович.
Он помолчал и добавил:
– Наследника, правда, жалко, не я ей оставлю.
Но тут Звездохуй как-то загадочно посмотрел на Алексея Петровича.
– Ну, как знаешь, – сказал, впрочем, он деловым тоном. – Но только если в жертву, то, ты уж извини… это Хезко надо к Альберту Рафаиловичу, а тебе – к Ивану Ивановичу.
Алексей Петрович посмотрел на Звездохуя, как тот сияет бесстрастно, и тяжело вздохнул.
– А, может, лучше… ножом вот? Или под поезд в метро?
– Ну, метро это потом. А сначала все-таки…
– Казнь.
Звездохуй глубоко вздохнул.
– Да, брат. Ты уж прости.
– Позорная и болезненная.
– Это, сам понимаешь… Как все казни.
– Мучить будут, блядь… Резать, пилить, кастрировать…
– Но ведь не поздно и отказаться.
– Да нет, – тихо сказал тогда Алексей Петрович. – Может, я как то зерно, что должно погибнуть, чтобы, как это говорится, принести плоды обильные.
Тут Звездохуй наклонил свою сияющую голову почти к самому уху Алексея Петровича и тихо сказал ему:
– Знаешь, ведь, что здоров?
– Знаю, конечно, – вздохнул Осинин.
– Ну тогда и не боись.
Звездохуй усмехнулся и вдруг принял черты того самого памятника на том самом гранитном кубе.
– Записывай пункт седьмой. В жертву, блядь, всегда приносили самых лучших, – засмеялся памятник. – Так что не ссы! А из осины, недаром самые меткие стрелы и самые прочные копья.
Алексей Петрович приоткрыл глаза. На соленых лучах ресниц его – Звездохуй медленно отлетал в пространство.
Глава пятнадцатая
Когда наконец в спальню Осининых заглянула Луна, а заглянула она не одна, а вместе с котами, сидящими на деревьях, то увидела довольно-таки странную картину. Ольга Степановна все еще летела по дуге, а некто Тимофеев, он же господин Хезко, по-прежнему храпел, развалясь на Осининской кровати, и подмышка его… О, эта русская подмышка, мы несем в ней половину мира и целое небо звезд. Подмышкой мы прячем и свой русский ум, и заветы старины и свое русское распиздяйство. Чего только там у нас нет. Загляните, как говорится, русскому подмышку, там у него и Гваттари, и Делез с их шизоанализом, и старообрядцы, а все вместе – вот уж, воистину, русский дух. Оттого и говорят, чу, русским духом пахнет. Да не то, что пахнет, воистину несет, да так, что аж на Луне пыль столбом поднимается, даром, что русские и спутники первыми запускают… Одним словом, подмышка у Тимофеева была зверская. Но поскольку зверь он был не простой, а русский, то бишь нечеловеческий, то много было скрыто в подмышке его и нечеловеческого. И потому разве мог он вот так разом, хоть бы и с похмелья, навалиться на влетающую к нему в объятия молодую жену своего молодого товарища? Да она же ему в дочери годится! Нет-с, господа, и не просите. Хотя и хотел было, чего греха таить… Велик соблазн, да не тут-то было! Заорали вовсю коты (да так, что даже и сами попадали с деревьев) и засветила, что есть силы, Луна. Одним словом, Ольга Степановна, как была верной женой, так ею и осталась. Хотя ее все же откровенно тряхнуло от ужаса (вместе с котами и с Луной).
– Прочь, грязный старикашка! – вовремя закричала она.
Тимофеев даже от неожиданности сбросил уже закинутую было на Ольгу Степановну ногу. Но не только потому, что Ольга Степановна была женщиной, закинул он на нее свою ногу. Эх, Тимофеев, если уж совсем честно, тоже был по-своему последним из людей. И как у каждого из последних, у него было свое первое. У кого-то водка, у кого-то топор, у Осинина, вот понимаешь ли, как выясняется, демоний, у большинства русского населения, включая Делеза с Гваттари, конечно же, женщины, а вот у Тимофеева был свой бог, правда тогда еще не с большой буквы, а, как говорится, deus ex machina. И вот сейчас он-то ему и снился и, как бывалыча в прежние времена, на него-то и закидывал он свою ногу. Да-с, deus ex machina! Но машина не простая, не человеческая – не какой-нибудь там форд-пидорд, не хундай-мундай, не мазда-пиздазда, а…
– Да вы как сюда попали?! – вскричала тут Ольга Степановна.
– Я… я… меня послали за коньячком.
– За каким еще коньячком?!
– Алеша.
– Алешка?! А где же он сам?
– В больнице.
– О, Господи, что случилось?
– Р-рр… рак!
Ольгу Степановну повело. Всё закружилось у нее перед глазами. И комната, и коты, и Луна и этот огромный, сидящий на ее кровати идиот.
– А, может, еще и нет никакого рака, – забормотал Тимофеев. – Зарежут-то все равно, конечно, меня. А с Алешей, Бог даст, все будет хорошо. Я вот только одену с вашего позволения носки.
Он отвинтил пробку и хотел было хлебнуть коньячку, но так и не успел. Пинок оказался столь силен, что бутылочка вылетела у него из рук, а сам он был вытолкнут в шею, несмотря на все свои попытки объяснений, что твердо, очень твердо решил уже спасти Алешу…
О, эта красивая зараза, эта взбесившаяся стерва, о, как классно было бы ее все-таки отъебать, несмотря на всю высоконравственную русскую подмышку.
Перед подъездом Осининского дома стояло двадцать пять мотоциклов. А, может быть, даже и все пятьдесят. И, вспомнив свой сон, Тимофеев счел это знаком судьбы. Вот он как проявляется, deus! Да, Тимофееву снился мотоцикл. Недаром же Тимофеев был бывший мотоциклист. Машина хочет обладать человеком. Машина хочет, чтобы человек стал машинистом. Но и в мире машин существует своя иерархия. Чем меньше колес, тем выше ранг!
