Маркос - Четвертая мировая война
Я готовлю наилучший из своих реверансов, чтобы поблагодарить за столько благодарностей, когда в дверях появляется Ана Мария, держа за руку хнычущего Эриберто и спрашивает, почему я не хочу дать Эриберто конфету. «Я не хочу дать ему конфету?», — говорю я и с удивлением смотрю на лицо Эриберто, на котором следы конфеты умело замаскированы слезами и соплями, которые и привлекли симпатии Аны Марии на его сторону. «Да, — неумолимо продолжает Ана Мария, — Эриберто сказал, что он отдал тебе рисунок в обмен на конфету, а ты не сдержал слова». Я чувствую себя жертвой столь несправедливого обвинения, что лицо мое становится похожим на лицо экс-президента ИРП, готовящегося овладеть могущественным государственным секретариатом и поднимающегося на трибуну, чтобы произнести лучшую из своих речей. Тут Ана Мария просто берет неизвестно откуда взявшийся кулек с конфетами и отдает его — весь! — Эриберто. «Бери, — говорит она, — сапатисты всегда держат слово». И они вдвоем уходят. Я ооочень расстраиваюсь, потому что конфеты эти были приготовлены Эве на день рождения, которой не знаю уже сколько исполняется: когда я спросил у ее мамы, сколько ей лет, она мне сказала что шесть. «Но вы же совсем недавно мне сказали, что ей только что исполнилось четыре», — упрекнул я. «Да, ей исполнилось четыре, идет пятый, то есть теперь ей будет шесть», — тоном не допускaющим никаких возражений, отвечает мне сеньора и оставляет меня, вынуждая вновь пересчитывать все это на пальцах и сомневаться во всей нашей системе образования, ясно учившей тому, что 1 + 1 = 2, 6 x 8 = 48 и прочим столь же серьезным вещам, которые, как это становится очевидно, оказываются совершенно иными в горах юго-востока Мексики; здесь действует другая математическая логика. «Мы, сапатисты, совершенно другие», — заявил однажды Монарх, когда рассказывал мне, что когда он остается без тормозной жидкости, он просто мочится в резервуар. В другой раз, например, мы праздновали день рождения. Собралась «молодежная группа» и организовала «сапатистскую олимпиаду»: «ведущая мероприятия» ясно сказала, что затем пройдут соревнования по прыжкам в длину, что значит «кто выше прыгнет», а потом — в высоту, в смысле «кто прыгнет дальше». Я опять занялся счетом на пальцах, но пришел лейтенант Рикардо и сообщил мне, что на завтрашнее утро для именинника поготовлены утренние куплеты. «Где будет исполнена серенада?» — спросил я, радуясь, что все вернулось в норму, потому что петь утренние куплеты с утра мне показалось совершенно логичным. «На кладбище», — ответил Рикардо. «На кладбище?» — повторил я и вернулся к счету на пальцах. «Да, потому что это день рождения товарища, погибшего в январских боях», — сказал Рикардо и ушел, так как уже объявили начало конкурса по бегу «ползком».
«Да, — сказал я себе, — день рождения для мертвого. Совершенно логично… в горах юго-востока Мексики». Вздыхаю.
Я вздыхаю от ностальгии, вспоминая добрые старые времена, когда плохие были плохими, а хорошие — хорошими, когда ньютоново яблоко продолжало свое неудержимое падение с дерева в руку ребенка, когда у мира был запах школьного зала первого дня занятий — запах страха, запах тайны, запах нового. Я глубоко погружен в воспоминания, когда появляется Бето и бесцеремонно спрашивает, остались ли у меня пузыри. Не дожидаясь ответа, он начинает рыться среди карт, оперативных планов, военных приказов, табачного пепла, сухих слез, красных цветков, нарисованных фломастером, патронташей и вонючей маски. Наконец где-то Бето находит пакетик с пузырями и фотографию какой-то красотки из журнала, которая выглядит достаточно потертой (фотография, а не красотка). Несколько секунд Бето проводит в сомнении, выбирая между пакетиком с пузырями и фото, и решает то, что в этих случаях решают все дети — забирает и то, и другое. Я всегда говорил, что это не командование, а детский сад. Вчера я попросил Моя, чтобы он установил вокруг несколько противопехотных мин. «Ты думаешь, сюда придут солдаты?», — озабоченно спросил он. Я, не в силах справиться с дрожью во всем теле, ответил: «Солдаты — не знаю, а вот дети…». Мой с пониманием кивает, присаживается и начинает объяснять мне довольно сложную систему ловушки («для дураков», как он говорит), состоящей из замаскированной ямы и заточенных колов с ядом на дне. Эта идея мне нравится, но кем-кем, а дураками этих детей не назовешь, так что я в ответ предлагаю ему протянуть вокруг проволоку под высоким напряжением и установить на входе станковые трехствольные пулеметы. Мой вновь сомневается, говорит, что ему пришла в голову еще одна отличная мысль и уходит, оставляя меня в сомнении…
На чем мы остановились? Ах, да! На конфетах, которые были для Эвы, но их забрал Эриберто. Я делаю по радио срочное сообщение с просьбой поискать во всех наших лагерях и передать мне какой-нибудь кулек с конфетами, чтобы возместить подарок для Эвы, когда вышеупомянутая особа собственной персоной предстает передо мной с кастрюлькой тамалес,[32] «которые передала моя мама, потому что сегодня у меня день рождения», и смотрит на меня глазами, которые лет через десять приведут не к одной войне.
Я благдарю ее как могу и говорю ей — а что мне еще остается? — что у меня для нее подарок. «А де он?», — говорит-просит-требует Эва, и я покрываюсь потом, потому что нет ничего страшнее, чем этот черный укоряющий взгляд, и перед моим оцепеневшим молчанием взгляд Эвы постепенно превращается, как в фильме «Святой против оборотня»… и в этот момент, чтобы добить меня окончательно, появляется Эриберто: он пришел выяснить «перестал ли уже Суп на него сердиться». Я начинаю смеяться, чтобы выиграть время и просчитать, достанет ли отсюда мой пинок до Эриберто… Тут Эва замечает, что у Эриберто в руках заметно похудевший кулек с конфетами и спрашивает, кто ему дал конфеты, и Эриберто, липким от шоколада голосом говорит ей: «Чуп». Я не понимаю, что Эриберто хотел сказать «Суп», пока Эва не поворачивается ко мне и не напоминает: «А мой подарок?». Когда Эриберто слышит «подарок», он прячет глаза, выбрасывает уже пустой кулек от конфет, подходит к Эве и говорит мне с бесконечным цинизмом: «Да, наш подарок?». «Наш?», — повторяю я, вновь пытаясь просчитать траекторию пинка, но в этот момент вижу, как поблизости рыщет Ана Мария, и с сожалением отказываюсь от этой идеи. Тогда я говорю: «Я его спрятал». «Де?», — спрашивает Эва, стремящаяся избежать всяких загадок. Эриберто, в отличие от нее, принял мои последние слова как вызов и уже открывает мой рюкзак и откладывает в сторону одеяло, альтметр, компас, табак, коробку с патронами, носок, и в этот момент я его останавливаю убедительным окриком: «Не там!». Тогда Эриберто пикирует на рюкзак Моя и уже начинает открывать его, но я добавляю: «Чтобы знать, где спрятан подарок, вы должны разгадать сказку». Отчаявшийся от того, что ремни рюкзака майора оказались затянуты очень крепко, Эриберто подходит и садится возле меня. Эва тоже. К нам подсаживаются Бето и Тоньита. И вот я уже разжигаю трубку, чтобы дать себе время подумать о масштабах проблемы, которую я себе устроил с этой загадкой, когда ко мне приходит старик Антонио, и указав жестом на маленького серебряного Сапату, прикрепленного к сандалии, повторяет, на этот раз моими устами
Историю вопросов
В горах поджимает холод. В этой разведке, за десять лет до январского рассвета, меня сопровождают Ана Мария и Марио. Они тогда только-только пришли в партизанский отряд и я — в то время лейтенант пехоты — должен был обучить их тому, чему другие обучили меня: жизни в горах. Вчера я впервые столкнулся со стариком Антонио. Мы оба соврали. Он, сказав, что шел смотреть свою мильпу,[33] и я — что был на охоте. Мы обы знали, что врали, и знали, что оба знаем об этом. Я оставил Ану Марию на намеченной нами тропе, а сам вернулся к реке, чтобы попытаться найти на карте высоченный холм, который виднелся напротив и, если удастся, еще раз встретить старика Антонио. Он, наверное, подумал то же самое, потому что вновь появился точно в месте нашей вчерашней встречи.
Так же как и вчера, старик Антонио садится на землю, опирается спиной на покрытый зеленым мхом ствол и начинает скручивать сигарету. Я сажусь напротив и разжигаю трубку. Старик Антонио начинает:
— Ты не на охоте.
Я отвечаю:
— А вы не на мильпе.
Что-то заставляет меня обращаться к нему, человеку неопределенного возраста, с выдубленным как кедровая кора лицом, которого я вижу второй раз в жизни, на «вы», с уважением.
Старик Антонио улыбается и добавляет:
— Я слышал о вас. В ущельях говорят, что вы бандиты. В моем селении обеспокоены, потому что вы можете быть в чем-то таком замешаны.
— А вы думаете что мы — бандиты? — спрашиваю я.
Старик Антонио выпускает большой клуб дыма, кашляет и отрицательно качает головой. Я вдохновляюсь и задаю ему следующий вопрос:
— И кто-же мы такие, по-вашему?.
