Чак Паланик - Дневник
Мисти просит:
— Матушка Уилмот, нам нужно поговорить.
А Грэйс переворачивает пару страниц и отзывается:
— О Боже. Ошиблась. Жуткой головной боли у тебя не будет еще до послезавтра.
А Мисти заглядывает ей в лицо и спрашивает:
— Как ты смеешь настраивать моего ребенка на душевную травму?
Грэйс поднимает взгляд от книги, лицо ее расслаблено, обвисло от удивления. Подбородок так сильно опущен, что шея смялась в складки от уха до уха. Вся подкожная мышечно-аневротическая система. Подбородочный жир. Сморщенные платизмальные складки у шеи.
Мисти спрашивает:
— Чего ты добиваешься, повторяя Тэбби, что я стану знаменитой художницей? — она смотрит по сторонам, а вокруг по-прежнему никого, и она продолжает. — Я официантка, и обеспечиваю нам крышу над головой, и этого довольно. Я не хочу, чтобы ты забивала моему ребенку голову ожиданиями, которые я не смогу оправдать.
На последнем дыхании Мисти выжимает из груди:
— Ты представляешь, как я буду выглядеть?
А лицо Грэйс расплывается в мягкой широкой улыбке, и она возражает:
— Но, Мисти, ты будешь знаменитой.
Улыбка Грэйс — раздвигающиеся кулисы. Премьера. Грэйс распахивает свой занавес.
А Мисти отвечает:
— Не буду, — говорит она. — Я не могу.
Она просто обычный человек, который проживет и умрет без внимания, незаметным. Ординарным. Не такая уж это трагедия.
Грэйс прикрывает глаза. Все улыбаясь, начинает:
— О, ты станешь так знаменита в момент, когда…
А Мисти говорит:
— Хватит. Хватит уже, — Мисти обрывает ее, и продолжает. — Как легко тебе вселять надежды в людей. Ты что, не видишь, что подставляешь их? — говорит Мисти. — Я чертовски хорошая официантка. Если ты не заметила — мы больше не правящий класс. Мы не верхушка.
Питер, проблема твоей матери в том, что она не жила в трейлере. Не стояла в магазинной очереди с талонами на еду. Она не знает, как жить в нищете, и не хочет учиться.
Мисти говорит, что есть вещи и хуже, чем воспитать Тэбби так, чтобы она вжилась в эту экономику, чтобы смогла найти работу в мире, который она унаследует. Нет ничего плохого в том, чтобы обслуживать столики. Убирать комнаты.
А Грэйс закладывает место в дневнике кружевной ленточкой. Поднимает взгляд и спрашивает:
— Тогда почему ты пьешь?
— Потому что люблю вино, — отвечает Мисти.
Грэйс возражает:
— Ты пьешь и шляешься с мужчинами, потому что боишься.
Под мужчинами она, должно быть, подразумевает Энджела Делапорта. Мужчину в кожаных брюках, снявшего дом Уилмотов. Энджела Делапорта с его графологией и фляжкой хорошего джина.
А Грэйс заявляет:
— Я точно знаю, что ты чувствуешь, — складывает руки на дневнике в подоле и продолжает. — Ты пьешь, потому что хочешь самовыразиться, и боишься.
— Нет, — отвечает Мисти. Склоняет голову на плечо и смотрит на Грэйс искоса. Мисти говорит. — Нет, ты не знаешь, что я чувствую.
Рядом трещит уголь, посылая в трубу спиральный сноп искр. Из камина плывет запах дыма. Их походный костер.
— Вчера, — объявляет Грэйс, зачитывая из дневника. — Ты начала откладывать деньги, чтобы вернуться в родной город. Ты складываешь их в конверт, а конверт прячешь под край ковра у окна в твоей комнате.
Грэйс поднимает взгляд, выгибая брови, — складочная мышца плиссирует крапчатую кожу лба.
А Мисти спрашивает:
— Ты шпионила за мной?
А Грэйс улыбается. Постукивает по открытой странице увеличительным стеклом и говорит:
— Об этом сказано в твоем дневнике.
Мисти отвечает ей:
— Это твой дневник, — говорит. — Нельзя писать дневник за кого-то другого.
Просто чтоб ты знал: эта ведьма следит за Мисти и вписывает все в злую записную книжку в красной кожаной обложке.
А Грэйс улыбается. Говорит:
— Я не пишу. Я читаю, — переворачивает страницу, смотрит сквозь увеличительное стекло и объявляет. — О, завтра будет здорово. Тут сказано, что ты, скорее всего, повстречаешь милого полицейского.
Просто на заметку: завтра Мисти сменит замок на двери своей комнаты. Мигом.
Мисти требует:
— Хватит. Повторяю — хватит уже, — говорит Мисти. — Речь идет о Тэбби, и чем быстрее она научится жить средней жизнью с нормальной ежедневной работой и стабильным, надежным, обычным будущим, тем счастливее она будет.
— Вроде работы в конторе? — спрашивает Грэйс. — В собачьем питомнике? С милым еженедельным жалованием? Вот почему ты пьешь?
Твоя мать.
Просто на заметку: она это заслужила -
Ты это заслужил -
И Мисти отвечает:
— Нет, Грэйс, — говорит. — Я пью потому, что вышла замуж за глупого, ленивого, витающего в облаках мечтателя, которого воспитали в духе, что однажды он женится на знаменитой художнице, и который не вынес разочарования, — говорит Мисти. — Ты, Грэйс, засрала мозги своему ребенку, и я не позволю тебе засрать их моему.
Склоняясь так близко, что можно рассмотреть лицевую пудру в морщинах Грэйс, в ее ритидах, и красные паутинки в местах, где помада Грэйс просачивается в морщинки у рта, Мисти требует:
— Немедленно прекрати врать ей, или, клянусь, я завтра же соберу сумки и увезу Тэбби с острова.
А Грэйс смотрит мимо Мисти, на что-то позади нее.
Не глядя на Мисти, Грэйс вздыхает. Говорит:
— Ах, Мисти. Для этого уже слишком поздно.
Мисти оборачивается, а позади нее стоит Полетт, женщина с конторки, в белой блузке и черной плиссированной юбке, и Полетт произносит:
— Простите, миссис Уилмот?
Одновременно — Мисти и Грэйс — спрашивают в один голос — «Да?»
А Полетт извиняется:
— Не хочу прерывать вас, — говорит. — Мне нужно только подложить полено в камин.
А Грэйс закрывает книгу в подоле и произносит:
— Полетт, мы хотим, чтобы ты разрешила наш спор.
Поднимая мышцу frontalis, чтобы выгнуть лишь одну бровь, Грэйс спрашивает:
— Желаешь ли ты, чтобы Мисти побыстрее нарисовала шедевр?
Погода сегодня местами злобная, тяготеющая к отказам и ультиматумам.
И Мисти отворачивается, готовясь уйти. Приостанавливается и чуть оглядывается.
Снаружи шипят и бьются волны.
— Спасибо, Полетт, — говорит Мисти. — Но пора уж всем принять факт, что я так и умру большим жирным ничтожеством.
12 июля
НА СЛУЧАЙ, ЕСЛИ ТЕБЕ ИНТЕРЕСНО, твой друг с худфака с длинными белокурыми волосами, тот парень, который разорвал мочку уха, пытаясь подарить Мисти сережку, так вот, он уже облысел. Его зовут Уилл Таппер, и он водит паром. Он твоих лет, и мочка у него по-прежнему висит двумя обрывками. Зарубцевавшись.
Возвращаясь на остров на пароме этим вечером, Мисти вышла на палубу. Холодный ветер добавляет лет ее лицу, иссушая и растягивая кожу. Гладкую мертвую кожу ее stratum corneum. Она спокойно пьет пиво в коричневом пакете, когда этот большой пес начинает ее обнюхивать. Пес сопит и скулит. Он поджимает хвост, и глотка его ходит туда-сюда в мохнатой шее, пока он раз за разом что-то сглатывает.
Она берется гладить его, а пес выкручивается и делает лужу тут же, на палубе. Подходит мужчина со свернутым поводком на руке, и спрашивает:
— Вы в порядке?
Всего лишь бедная толстая Мисти в личной коме, усиленной пивом.
Будто бы. Можно подумать, она собирается стоять в собачьей луже и рассказывать чужому человеку всю сраную историю своей жизни, на плаву, держа в руке пиво и давясь слезами. Будто бы Мисти может заявить — ну, раз уж вы спросили, она всего-навсего провела еще один день в очередной замурованной бельевой комнате, читая бред на стенах, пока Энджел Делапорт щелкал снимки со вспышкой и рассказывал, мол, ее засранец-муж в жизни любящий и заботливый, потому что пишет буквы «и», направляя хвостик вверх с небольшой завитушкой, даже когда обзывает ее — «…злое смертельное проклятие возмездия…»
Наши Энджел и Мисти полдня терлись задницами, она обводила разбросанные по стенам фразы, гласящие:
«…мы принимаем грязный приток ваших денег…»
А Энджел спрашивал ее:
— Ничего не ощущаете?
Хозяева паковали семейные зубные щетки, чтобы отправить их на лабораторный анализ, на предмет заразных бактерий. Чтобы подать в суд.
На палубе парома мужчина с собакой спрашивает ее:
— На вас надето что-нибудь с умершего?
Кофта, в которой Мисти, кофта и ботинки, и на лацкан приколота булавка, одно из чертовых жутких здоровенных костюмных украшений, которые дал ей Питер.
Дал ей муж.
Дал ей ты.
Весь день в замурованной бельевой кладовке слова заявляли со стен — «…не украдете наш мир, чтобы заменить разрушенный вами…»
А Энджел сказал:
— Здесь почерк другой. Он меняется.
Сделал еще снимок и прощелкал пленку до следующего кадра, спросив:
— Вы не знаете, в каком порядке ваш муж работал в этих домах?
