Виталий Амутных - Шлюхи
Но тут бессчетные встревоженные телезрители невольно охнули, ибо на их экранах вдруг возникла рожа дородного мужика, жующего шоколадку. К счастью, приятный баритон за кадром вскоре все прояснил:
— «Марс» заряжает меня энергией на целый день. Ведь в нем и молоко, которое придает силы. И начинка из отборного солода и сливок. И глюкоза, чтобы снять усталость. И толстый-толстый слой шоколада. У меня всегда с собой «Марс». И я знаю: какие бы испытания ни, готовил завтрашний день, я смогу преодолеть любые трудности!
После коротенькой рекламы Алла Медная продолжила свой спич. Она говорила пылко, ярко, говорила от имени всего народа, а глаза ее сверкали в натуральной лихорадке. Финал выступления был увенчан такими словами:
— Мы должны жестко потребовать от правительства и нашего президента самых решительных действий. Нам представилась еще одна возможность сделать широкий шаг к демократии и цивилизованности. Не упустим же такой шанс!
Дело было сделано. Усталая, но счастливая Алла возвращалась домой.
Путешествие Евгения Глебовича, посвященное поискам супружницы, не продлилось долго. Стоило ему выйти из метро на какой-то станции в центре, как люди с автоматами поставили его к стене и, тщательно обыскав, отобрали все деньги, даже обручальное кольцо прихватили. Причем, как нетрудно догадаться, проделали они все это без должного пиетета к личности, что-то слышавшей о «правах человека».
— Какой вы грубый, мужчина! — не сдержав возмущения, заметил Евгений Глебович одному из автоматчиков.
— А, ты еще и пидор! — ответил ему на это, архаровец. — Ну-ка, ноги в руки, и чтобы через шесть секунд я не мог тебя найти.
Евгений Глебович, понятно, благоразумно ретировался. Но как он был потрясен словами того человека! Ведь он не то что никогда не имел предосудительных противоестественных связей, но никогда и не помышлял о таких вещах. И вдруг ни за что, ни про что услышать столь тяжкое обвинение. Евгений Глебович очень обиделся и решил завтра же начать отпускать бороду.
Домой Алла Медная явилась под утро изнуренная великими хлопотами, но под этой усталостью шевелилось все то же странное возбуждение, взыгравшее с новой силой после того, как она уписала целую курицу и хвост копченого лосося. Надо сказать, досталось же после того Евгению Глебовичу.
А на следующий день, на следующий день какое шоу было дано всем неленивым и любознательным! Вот уж бал — так бал! Но все по порядку.
Спала Алла недолго. Может, час. Может, два. И проснулась она с криком. Вопль, точнее, почти звериный рев, зародился где-то в самых глубинах сна, он рос, он бился, и прорвал-таки опийные путы — вырвался в явь, увлекая за собой Аллино сознание. Она вскочила на кровати, безумными очами глядя то ли наружу, где серый утренний свет, то ли — в себя — временное прибежище тревожных призраков. Она что-то чуть было не упустила и должна незамедлительно… прямо сейчас же, предпринять… некие действия. Обмерший Евгений Глебович на краю супружеского ложа робко выглядывал из-за высокой подушки. Однако Алла была одержима попытками обуздать хитро изворачивающуюся память… Но вот мысль поймана. «Нельзя терять ни минуты! Немедля туда! К зданию парламента! Вперед! Вперед!»
Не прошло и часа, как всесокрушающая сила желания перенесла ее к средоточию буйства страстей. Утро плавало в туманной дымке. На проспекте, ведущем к парламентской башне, светло-дымчатой, чуть темнее такого же дымчатого неба, выстроилась колонна бронетехники. Когда Алла прибыла на место, увертюра была уже в разгаре. Канонада наяривала вовсю: тренькали пули, барабанили гранатометные разрывы, гудели могучие моторы машин в камуфляжной росписи. Особенно выразительна была тема крупнокалиберных пулеметов. Алла выскочила на набережную, но соседство азартного оркестра не предусматривало необходимого зрителю комфорта.
И тут она увидела, что расположенный как раз удобно чуть в стороне мост через реку (просто изумительнейший бельэтаж) интенсивно заполняется пестрой толпой наблюдателей. На всякий случай пригибаясь за гранитными парапетами, Алла поспешила туда — занять удобное место.
С моста и впрямь открывалась великолепная панорама. На противоположной стороне набережной красочно пылал автобус, выбрасывая в небо клубы черного дыма. Там тоже видны были вспышки крупнокалиберных пулеметов.
Но наконец на основной сцене из военных машин посыпали солдаты, побежали цепочками. Бронетранспортеры стали окружать здание, и публика на мосту, вокруг Аллы, оживилась. Но вот и помпезный выезд танков под нарастающую остервенелую автоматную стрекотню. Было начало десятого (Алла даже на часы взглянула), когда был дан первый пушечный залп по дому парламента. Толпа на мосту загудела, охваченная остротой впечатления. Тогда Алла прошлась взглядом по восторженному стаду наблюдателей: мужчины, женщины с детьми, подростки. Всюду фотоаппараты, видеоаппаратура, диктофоны. С изумлением она обнаружила здесь массу знакомых лиц. Вон в новом лиловом макинтоше из лайки Антонина Архангельская. Подпрыгивает, хлопает в ладоши, выкрикивает: «Наши, наши пошли на штурм Так им, фашистам! Пли!» Там — крепкотелая коренастая Дина Оскотскодворская. И какой на ней шикарный костюм! Тут только Алла Медная обнаружила, что очень многие вокруг нее в новых праздничных одеждах, а она совсем не подумала, торопилась… Алла совсем перестала поглядывать в сторону центрального действа, где танки по-прежнему громили верхние этажи, занятая теперь изучением толпы. «Так им, гадам! — восклицала теперь Дина Оскотскодворская. — А то кричат: переворот, переворот! Да, переворот! Да, неконституционно! Ну и что?» Ах, на ней был еще и великолепный куний палантин… Внимание Аллы переместилось на двух вислозадых коротконогих, удивительно похожих друг на дружку теток, одетых так же дорого и броско. Каждая держала на поводке здоровенного пятнистого кобеля. Тетки эти общались столь громко, словно стремились, перекрыв оглушительную пальбу, быть услышанными всей любознательной аудиторией.
— Нет, нет, догогая моя! Такой каблук пегестали носить в пгошлом году. Ты видела, какие я себе еще взяла сапоги. Фганцузские. Это пгелесть!
— Но, пгизнайся, у нее тоже очень хогоший вкус.
— У нее вкус? Ты меня погажаешь! Эта ее гыжая кугтка! А какие она носит сумки! Нет. У нее никакого пгедставления нет, что такое вкус.
— Может, ты и пгава… Стоять, Логд! Стоять! Ну что за непослушный мальчик!
— Потом, сейчас такое пгекгасное вгемя: свобода, есть выбог… Живем-то один газ. Я мужу так и сказала: если к зиме не будет новой шубы — будешь тгатиться на пгоституток.
— Ах, я всегда тобой востог’алась! Что-то жагко… Не подгассчитала я, слишком тепло оделась.
— Да, как-то душно. Сейчас бы стаканчик кампаги с апельсиновым джусом.
— Или джин с тоником. Логд! Логд! Как ты себя ведешь? Он уже навегное пгоголодался. Мальчик мой, потегпи еще немножко, ского все закончится.
— А чем ты его когмишь?
— Газве для него я чего-нибудь пожалею? Он для меня — самое догогое. Я мужа не накогмлю, а деточку мою никогда не оставлю. Да, Логдушка? Да? Что ты у нас кушаешь? «Пэдиг’ипал» кушаешь? Кушаешь. «Чаппи» кушаешь?..
— А ты «Лоял экстга» ему покупаешь?
— «Лоял»?.. Н-нет…
— Ну что ты! Мой Джогдж Ноэл Гогдон «Лоял экстга» всему предпочитает. Вот ставлю ему: в одной тагелке пагная телятина, в дгугой —«Лоял экстга». Так он на телятину даже и не смотгит.
Грохот на «театре военных действий» перешел к таким величественным перекатам, что Алла невольно отвлеклась от занимательного диалога и вновь вскинула глаза на верхушку светлой парламентской башни, казавшейся теперь какой-то особенно светозарной от смоляных пятен копоти начавшегося пожара. Танки вели прицельный огонь по верхним этажам и мастерски попадали в самые окна, откуда с эффектным громом вырывалось гигантское пламя и клубы черного дыма. Какой-то человек выскочил из здания с белым флагом в руках, — его тут же скосила пулеметная очередь. Ветер часто менял направление, и тошнотворный запах пожара то и дело отравлял воздух. Рядом с Аллой возник молодой человек с лотком, торгующий прохладительными напитками. Она взяла жестянку пива, за которую маркитант потребовал невообразимую цену. «Наценка за условия, сопряженные с риском»,— пояснил он.
Вообще-то картина штурма была достаточно однообразна, однако Алла уже различала во взрывах и сполохах, стрекоте орудий и лоскутах едкого дыма, в кружении окрест осаждаемого здания людей и техники, она улавливала во всех этих разнородных вещах некий связующий их ритм и невольно временами шептала тишком: «Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…»
Пока Алла была занята созерцанием батального полотна, Никита Кожемяка вновь примчался к дому учителя. На этот раз дверь отворилась после первого звонка.
