Генри Миллер - Книга о друзьях (Book of Friends)
Через несколько минут мы уже сидели в лодке. Была кромешная тьма. Вдруг я услышал всплеск – это О’Риган выпал посередине озера. «Меня сдернул камыш», – объяснил он, вынырнув и смеясь как ни в чем не бывало. Вудруфф, который не умел плавать и вообще боялся воды, не на шутку испугался, хотя Джо плавал как рыба. После этого случая мы с Джо стали настоящими друзьями и оставались таковыми до самой его смерти. (Это произошло несколько лет назад.)
Как я уже говорил, никогда нельзя было понять, откуда Джо взялся на этот раз и куда исчезнет. Он следовал велениям интуиции. Как раз перед нашей встречей он демобилизовался из армии, где дослужился до сержанта, а ведь хороший сержант подчас важнее, чем любой генерал.
В армии он получил хоть какой-то багаж знаний, по крайней мере по географии, так как побывал на Дальнем Востоке – в Китае, Индокитае, на Яве и в Японии. В Японии он связался с какой-то местной и потом не уставал нахваливать японок, превознося особенно их чистоплотность, заметную даже в борделях. Послушать его, так сходить там в бордель – все равно что принять участие во встрече на высшем уровне. У них не только девушки тщательно моются до и после акта, но и мужиков заставляют почиститься. А потом начинается – изысканные кимоно, чай, сямисэн*, цветы, птицы в клетках. Даже граф Кайзерлинг, посвятивший лучшие свои страницы Японии, не смог бы рассказать о ней ярче, чем Джо. Именно тогда я начал бредить Востоком, особенно Японией. (Конечно, позже я понял, что Джо многое переврал и преувеличил, но какое это имеет значение?)
* японский щипковый инструмент. – Примеч. пер.
Где бы он ни побывал, он всегда находил самые поэтичные слова, чтобы рассказать об увиденном. Меня удивляло, почему он не попробует писать. Я мог жадно слушать его часами. Какое наслаждение узнавать что-нибудь о всяких малоизвестных уголках земли, раскрывать внутреннюю красоту и изящество живущих там народов…
Я не сразу понял, что не все такого высокого мнения о Джо, как я. Большинство моих друзей – повторюсь еще раз – относились к нему с подозрением. Джо по природе своей склонялся к продюсированию, он все время занимался раскручиванием чего-то или кого-то (одно время мной и моим творчеством). К сожалению, он делал это не всерьез, словно поигрывал на досуге в карты.
Женщины относились к Джо совсем не так, как мужчины. Они его обожали и просто таяли от его комплиментов. С ними он строил из себя покинутого ребенка, никем не понятого, не оцененного всем миром. Ему не приходилось даже обманывать – бабы сами шли к нему в руки. Он часто позволял им содержать себя, но вовсе не потому, что любил нажиться за чужой счет, – в душе Джо был очень щедр, однако такие натуры вечно сидят на мели. Впрочем, если что-то в отношениях шло не так, он просто вставал и уходил, забывая о выгоде, – не важно куда, на поиски свежего воздуха.
Каждый раз, когда ему был нужен ночлег, он приходил ко мне. Ему нравился мой образ жизни и мои женщины. Он частенько предлагал мне разделить с ним бабенку, не видя в этом ничего плохого. Не думаю, что он мне завидовал, скорее искренне считал счастливчиком.
В то же время Джо взял на себя роль моего защитника. Он не понимал, как такой «большой писатель», как я, может прозябать в неизвестности. Он всегда по нескольку раз перечитывал все, что я писал, и говорил о моих вещах так, будто это было делом его рук.
По вечерам, возвращаясь со своих добровольных рейдов, он выкладывал мне подробности разговоров с издателями, редакторами и критиками и пророчил быстрые и большие победы. Но все почему-то срывалось в последнюю минуту, и это задевало Джо гораздо больше, чем меня, – я-то уже привык к пощечинам и пинкам под зад. Быть может, я просто пытался не падать духом, притворяясь перед самим собой, что я величайший американский писатель современности, последователь Уолта Уитмена. Естественно, каждое слово, вышедшее из-под собственного пера, я ценил на вес золота. Я сравнивал свои произведения с творениями только самых-самых – Петрония, Рабле, Эмерсона, Уитмена. Я считал себя лучше Синклера Льюиса, Теодора Драйзера, Шервуда Андерсона, Бена Хехта и других. В моей собственной классификации я числился в графе «уникумы».
Получалось, когда Джо был близок к отчаянию, это я утешал его. Не помню, чтобы мы когда-нибудь ссорились, хотя спорили до хрипоты. Мы часами могли обмениваться репликами на любую тему. Хоть Джо и не получил настоящего образования, он был очень умен – и скептичен. В приюте его воспитывали в строгом католическом духе, но он перестал верить в Бога задолго до своего побега. В монахинях Джо импонировала только наивность, а так он их считал легкой добычей для мужчин – всех, включая мать-настоятельницу. Рассказы Джо о монахинях и об их готовности уединиться с кем-нибудь в укромном местечке мало уступали по красочности лучшим новеллам «Декамерона».
Когда я стал администратором по найму в телеграфной компании, то сделал Джо своим помощником. Работа ему очень нравилась. Особенно он преуспел в разоблачении обманщиков и эпилептиков. Он частенько подавал мне знаки, пока я беседовал с кандидатом, предупреждая меня, что парень – мошенник, и всегда первым замечал шрамы на руках у соискателя – приметы эпилептика, пережившего множество припадков.
Мы сидели за одним столом друг напротив друга, и я страшно забавлялся, глядя, как серьезно Джо относится к делу. Чего он только не вытворял! Как будто это он был президентом компании! У нас в офисе работали две красивые женщины, одна – для него, другая – для меня. Они жили вместе, что существенно упрощало дело. Однако в то время я еще был женат.
Случалось, что после ужиная укладывался на диванчик, чтобы вздремнуть. Я был вымотан, потому что за все время работы в телеграфной компании мне не удавалось выспаться. Ложился я обычно в два-три часа ночи, а являться на место службы требовалось к восьми утра. (Естественно, я все время опаздывал, врываясь в офис небритый, в грубой голубой рубашке, потертой на воротничке и рукавах.)
Когда я ложился, жена поначалу усаживалась в кресло-качалку рядом с диваном, ожидая, что я позову ее лечь рядом. Но я быстро засыпал. Тут мой добрый друг Джо брал дело в свои руки. Притворяясь, что очень жалеет покинутую супругу, он вскоре усаживал ее к себе на колени и, без сомнения, начинал массировать ей влагалище, пока я мирно посапывал тут же. Однако в итоге ситуация все равно складывалась в мою пользу. После того как Джо изрядно распалял мою жену, она соскальзывала на диван, засовывала руку мне в штаны и начинала играть моим членом. Разумеется, рано или поздно я открывал глаза и принимал участие в этих играх. Моя супруга отличалась особенной пылкостью, как все, кто долго подавляет свои желания. (Она была воспитана в монастыре в лучших традициях католичества.) Позже я начал подозревать, что кое-кто из ее дорогих подружек, как она их называла, – лесбиянки. Но это не мешало ей быть отличной любовницей. Так вот в качестве вознаграждения Джо позволялось сидеть в кресле-качалке и смотреть, как мы занимаемся сексом. До сих пор помню, как он затыкал уши, чтобы не слышать наших стонов и криков.
Джо жил со мной и во время всей этой эпопеи со вдовой. Мы тогда были ужасно бедны, на плаву нас поддерживал парень, которому мы сдавали комнату. Нате гроши, что он выдавал нам из своей недельной зарплаты, мы могли позволить себе кусок мяса и вареную картошку три раза в неделю. Никаких десертов; никакой приличной выпивки – вина, джина или виски. Мы жили как отшельники и совокуплялись, как кролики, просто потому, что не знали, чем бы еще заняться. Деньги, которые привез с собой Джо, быстро кончились. Иногда нам удавалось сгонять в кино, чтобы поглазеть на Клару Бау, Чарли Чаплина, Чарльза Рея, Элис Джойс и других. Поскольку надежды найти работу не было, мы ложились спать поздно. Джо иногда вползал к нам под одеяло и изо всех сил старался присоседиться, умоляя нас не отвергать его, как самый обездоленный человек на свете.
Если вечером меня не было дома, будьте уверены, он тут же начинал приставать к вдове. Приходя, я иногда заставал ее в слезах. Что случилось? Джо. Он ей нравился, но домогательства ее тяготили. (Мы тогда считали себя практически женатыми.) Позже я действительно собирался на ней жениться, но моя мать однажды недвусмысленно заявила, что прикончит меня, если я только заговорю об этом!
Водитель трамвая – его звали Текс – не представлял угрозы. Настоящий техасец, к тому же «джентльмен», он бы никогда не стал действовать за моей спиной.
Джо продолжал жить со мной (или с нами) и во время моего следующего брака, но к Джун он даже близко подойти не осмеливался. Она сразу же произвела на него неизгладимое впечатление: у них было много общего – щедрость и любовь к преувеличениям. Иногда слушая их, я получал удовольствие, схожее с впечатлениями заядлого театрала. Они оба умели виртуозно лгать и при этом верить в собственную ложь.
