Кристофер Ишервуд - Одинокий мужчина
— Нет, послушайте, — Джордж говорит искренне, он крайне удивлен и тронут. — Я в самом деле был бы рад, правда. Может, перенесем на другой раз?
— Ну, конечно. — Но миссис Странк ему не верит, улыбаясь невесело.
Джорджу вдруг очень захотелось, чтобы она ему поверила.
— Я буду рад прийти. Как насчет завтра?
Ее лицо сникло.
— А, да, завтра… Хорошо бы, но боюсь, понимаете, завтра у нас будут друзья из долины, так что…
Они могут заметить кое-какие мои странности, и вам будет неловко, думает Джордж, ну ладно, ладно.
— Да, я понимаю, — говорит он, — но можно же выпить и в другой раз, правда?
— О, конечно, — соглашается она с энтузиазмом, — и очень скоро…
ШАРЛОТТА живет на Соледад-Уэй, узкой улице, идущей вверх по холму, которая ночью так плотно уставлена припаркованными по обеим сторонам машинами, что встречные водители разъезжаются с трудом. Если приехать в гости после того, как местные обитатели вернулись с работы, то скорее всего придется оставить машину за несколько кварталов, у подножия холма. Но Джорджа это не заботит, пешком от его дома до Чарли минут пять.
Ее дом почти на вершине холма, к нему ведут три пролета кривобокой деревянной лестницы: в сумме семьдесят пять ступенек. Перед ней есть обветшалая хижина, до потолка забитая потрепанными чемоданами и ящиками, в которых Чарли хранит весь ненужный хлам. Джим обыкновенно говорил, что гараж захламлен, чтобы был повод не тратиться на машину. Так это или нет, но она категорически не желает учиться вождению. Если ей куда-то нужно, а подвезти некому, что же, значит не судьба. Но соседи почти всегда ее выручают; они элементарно не способны устоять перед этим британским шармом — слабость, которую Джордж тоже знает, как использовать, хотя и в иных сферах.
Ближайший к Чарли соседский дом находится на уровне улицы. Начиная подъем по ступенькам, можно рассмотреть убожество его домохозяйства через окно ванной комнаты (следует признать, что Соледад социально уровнем ниже, чем Камфор-Три-Лейн). Ванная увешена трусиками и пеленками, резиновый баллон спринцовки закинут на душевой кран, шланг для прочистки труб брошен на пол. Соседских детей нигде не видно, но на склоне холма за их домом земля утрамбована до твердости кирпича, а из растительности живы только кактусы. Вверху на склоне установлено напоминающее виселицу сооружение, к которому крепится баскетбольное кольцо.
Шарлоттин склон холма до сих пор можно называть садом. Местами на его террасах еще видны цветущие розы. Но за ними не слишком хорошо следят; когда Чарли в депрессии, страдают даже цветы. Выживать их колючим побегам приходится вперемешку с сорняками.
Джордж взбирается медленно, не напрягаясь (только молодых не смущает появление на пороге запыхавшимися). Здешние лестницы можно рассматривать как летопись; некоторые из них до сих пор украшены автографами первых богемистых поселенцев, очевидно адресованными к карабкающимся на четвереньках поддатым гостям: Вверх и вперед. Держись. Совсем ты плох, приятель. Не помри здесь!
Это ли не рай?
Воистину лестницы эти обернулись посмертной местью колонистов тем, кто занял их место, особенно современным домохозяйкам; здесь фактически невозможна новомодная облегчающая труд механизация. Если исключить фантазии о гигантском подъемном кране, все приходится нести наверх на руках — другого способа затащить сюда что-либо не существует. Холодильник, плиту, ванну, мебель — все это втащили в дом Чарли сильные руки яростно матерящихся мужчин — получивших затем заоблачную плату плюс тройные чаевые.
Чарли встречает его, когда он уже почти наверху. Она очевидно поджидала его, опасаясь каких-либо изменений в его планах в самый последний момент. Они встречаются, обнимаются на крошечном ненадежном крыльце перед входной дверью. Джордж ощущает всю мягкость пышного прижавшегося к нему тела. Скоро она резко отстраняется, энергично хлопнув его по спине, давая понять, что не собирается перегружать его эмоциями; ей не чуждо чувство меры.
— Проходи внутрь, — говорит она.
Прежде чем последовать за ней, Джордж бросает взгляд через неширокую долину туда, где вдоль невидимого сейчас океана сияет линия фонарей на променаде у пляжа. Стоит тихая безветренная ночь, внизу слоистый морской туман размывает свет от окон домов. Отсюда, с ее крыльца, когда туман особенно густой и дома внизу не видны, а фонари кажутся мутными пятнами, гнездышко Шарлотты кажется удивительно далеким от всего мира.
Дом ее — простая прямоугольная коробка, один из тех построенных после войны сборных домов, которые так превозносила пресса, уверяя, что за ними будущее; но они не прижились. Пол покрывают татами, декор — в духе магазина восточных подарков. Фонарь чайного домика у двери, позвякивающие на ветру колокольчики на окнах, огромный красный бумажный воздушный змей в виде рыбы на стене. Два свитка с рисунками: разъяренный японский тигр свирепо рычит на пикирующего (американского?) орла; и сидящее под деревом божество с бороденкой из полдюжины волосков, длиною футов в двадцать. Три низкие кушетки завалены милыми шелковыми подушечками, слишком несерьезными для чего-то еще, кроме швыряния в гостей.
— Надо же, я только что заметила, как здесь пахнет кухней! — восклицает Шарлотта.
Так и есть. Но Джордж дипломатично уверяет ее, что запах чудесный и у него разыгрался аппетит.
— Собственно, я решила приготовить необычное жаркое. Обнаружила в путеводителе по Борнео, который мне дала Мирна Кастер. Правда, рецепт не слишком понятный, так что я пофантазировала немножко. Я имею в виду, прямо об этом не пишут, но я подозреваю, его надо готовить из человечины. На самом деле я использовала остатки окорока…
Она намного младше Джорджа — будет сорок пять в следующий день рождения — но, подобно ему, она с цепким упорством борется со старостью. Если судить по фотографиям, она была очень хороша: большие серые глаза в сочетании с мягкой юношеской свежестью красок. Теперь увядшие щеки, нездорового цвета кожа, а волосы, некогда-то окружавшие лицо пышным ореолом, даже не слишком опрятны. И все же она держится. Наряд гротескно смел и совсем не льстит ее фигуре, но так мил: расшитая деревенская блуза в смелых красно-желто-фиолетовых тонах с закатанными до локтей рукавами, цыганистая мексиканская юбка с запахом, ковбойский клепаный пояс. Только, когда собираешься надеть сандалии на босу ногу, не следует ли сделать педикюр? (Может, помешал подспудный пуританизм, свойственный среднему классу центральной Англии?) Джим однажды так прокомментировал аналогичный ее наряд: „Я вижу, вы присвоили себе здешний национальный костюм, Чарли“. Она засмеялась, не обидевшись, и не поняв смысла. До сих пор не понимает. Чарли считает это праздничным калифорнийским нарядом и уверена, что ничем не отличается от соседской миссис Пибоди.
— Я тебе не говорила, Джо? Думаю, что нет. У меня есть целых два Новогодних решения — но их можно не откладывать. Первое: надо наконец признать, что я ненавижу бурбон. — В ее устах это звучит, как ненависть к династии. — Я с самого приезда сюда это скрывала — все потому, что Бадди его любил. Говоря откровенно, теперь кого я обманываю?
Она улыбается ему преувеличенно бодро, чтобы он не вообразил, будто это приступ тоски-по-мужу; и поспешно добавляет:
— Второе: пора уже признать, что женщины, черт побери, действительно пьют очень крепкие напитки! Думаю, это все наши идиотские привычки угождать… Итак, начинаем новую жизнь прямо сейчас, идет? Ступай, приготовь нам выпить — мне, будь добр, водки с тоником.
Она наверняка уже пару раз приложилась. Дрожащими руками прикуривает сигарету. Индонезийская пепельница полна окурков в помаде. На кухню она уходит скованной переваливающейся походкой, намекающей на артрит.
— Как мило, что ты пришел сегодня, Джо.
Он ухмыляется для приличия.
— Ты же отменил ту встречу, правда?
— Вовсе нет! Я же сказал тебе по телефону, что это они отменили в последний момент…
— Ох, Джо, да ладно! Знаешь, я часто замечала, когда ты сделаешь что-то действительно хорошее, ты потом этого стыдишься! Ты прекрасно знал, как ты мне нужен, поэтому отменил ту встречу. Стоить тебе открыть рот, и я сразу знаю, когда ты врешь! Нам втирать друг дружке очки уже бесполезно. Я это давно поняла, после стольких-то лет — ты разве нет?
— Конечно, и мне следовало бы, — соглашается он, улыбаясь, гадая, кто придумал чушь, будто близкие друзья понимают тебя лучше всех?
Мир полон иллюзиями о взаимопонимании, например, между любовниками, воспетом поэзией; а на деле эти отношения чаще сущая мука, невыносимая без периодических расставаний или ссор. Славная старушка Чарли, думает он, смешивая коктейли на ее бестолковой, не слишком чистой кухне, как бы я пережил эти годы, если бы не чудесное отсутствие у тебя проницательности? Как часто мы с Джимом, разругавшись вдрызг, приходили к тебе, избегая глядеть друг на друга, разговаривая только через тебя; и волшебным образом тебе удавалось помирить нас именно потому, что ты ровным счетом ничего не замечала.
