Кристофер Ишервуд - Одинокий мужчина
— Сколько наклонов вы делаете?
— А-а, по-разному.
— Меня это когда-нибудь угробит, точно!
Как же здесь все-таки здорово. Провести бы остаток жизни здесь, в беззаботном физическом равноправии. Где никакой стервозности, злобы или настырности. Бахвальство и демонстративные позы перед зеркалом здесь в порядке вещей. Красавца баскетболиста заботит худоба его лодыжек. Толстый банкир, натирая лицо кремом, запросто признается, что ему непозволительно стареть. Никто не совершенен, и никто этого не скрывает. Здесь даже знаменитые актеры не выпендриваются. Мальчики невинно обнаженными сидят рядом с семидесятилетними в парилке, и все зовут друг к друга по именам. Все не так уж красивы, и не так безобразны — следовательно, все равны. Выходит, все гораздо дружелюбнее внутри, чем вне этих стен?
Сегодня Джордж намного дольше обычного задерживается в зале. Сделал удвоенное количество упражнений по сравнению с намеченным; долго сидел в парилке, вымыл голову.
КОГДА он выходит на улицу, солнце уже садится. Он внезапно меняет планы: не сворачивая к пляжам, решает прокатиться кружным путем через холмы.
Зачем? Отчасти насладиться бездумным расслаблением, обычным следствием физических упражнений. Приятно ощущать покой и благодарность во всем теле; вопреки бурным протестам, оно любит, когда его заставляют трудиться. Забыть на время о проблемах с желудком, о блуждающем нерве с артритами в пальцах и колене. Поездкой Джордж надеется продлить в душе благодать без вражды, без стимуляторов.
Еще он собирается осмотреть холмы; он давненько тут не бывал. Много лет назад, еще до Джима, когда Джордж переселился в Калифорнию, он часто приезжал сюда. Ему пришлось по вкусу чудо малообитаемой дикой природы почти посреди города. Возбуждала мысль о приключениях иностранца в первобытной враждебной местности. Он приезжал сюда на закате, или на рассвете, оставляя машину, долго гулял вдоль противопожарных просек, высматривая оленей в зарослях карликового дуба в каньоне; следил за соколом, рисующим круги высоко над его головой; бродил по дорожкам, аккуратно обходя мохнатых тарантулов; спускался по песчаным откосам, пока не натыкался на клубок дремлющей гремучей змеи. Иногда на рассвете он замечал цепочку койотов с опущенными вниз хвостами. В первый раз он принял их за собак; но стайка беззвучно, необычно долгими прыжками ринулась в рассыпную вниз по холму.
Но сейчас нет и следа того давнего восторга и возбуждения; что-то с самого начала складывается не так. Долгий подъем по извилистой дороге кажется не романтичным, но напряженным и опасным. Встречные машины на крутых поворотах то и дело вынуждают его резко отворачивать в сторону. Так что, пока он взбирается на самый верх, состояние умиротворения бесследно испаряется. И даже там понастроили столько новых зданий, что район превратился в пригород. Правда, есть еще несколько нетронутых каньонов, но Джорджа это не радует, невозможно забыть о расползшемся по всей равнине городе; он уже и на север, и на юг по обеим сторонам холмов. Исчезли вольные пастбища, ранчо и остатки апельсиновых рощ; город проглотил местные озера, просочился в леса окрестных гор. Скоро ему придется опреснять морскую воду. Но все равно город обречен. Даже без ракет, следующего ледникового периода или циклопического землетрясения город окажется в океане — его погубит гигантомания. Однажды иссякнут питавшие его дерзость и жадность, и постепенно местность вернется к первоначальному пустынному состоянию.
Увы, в том нет сомнений. Он остановился на желтоватой обочине у края кустарников, и, пока облегчался, все смотрел на Лос-Анджелес, подобно библейскому пророку, некогда с печалью взиравшему на приговоренный город. Пал Вавилон, пал великий город. Но перед ним город заурядный, великим он никогда не был, да и падать ему особо некуда.
Постояв, он застегивает ширинку, садится в машину и уезжает в глубокой депрессии. Облака низом наползают на холмы, отчего окрестности теперь похожи на унылые северные пейзажи Уэльса. День угасает, фонари вспыхивают россыпью бриллиантов по равнине, и дорога петляет вниз к бульвару Сансет, указывая путь к океану.
СУПЕРМАРКЕТ еще открыт; он работает до полуночи и ярко освещен. Его сияние манит прибежищем от мрака и одиночества. Можно часами бродить по островку обманчивой стабильности, размышляя, что именно из всего изобилия взять на ужин. Боже, чего тут только нет! Фирменные броские упаковки гарантируют вам отличный аппетит. Каждая этикетка на полках взывает: меня, меня возьми; такая битва за твое внимание способна внушить, что ты любим и желанен. Только помни, едва ты вернешься в пустые комнаты, мираж рекламных благ рассеется; останется лишь картонка и еда в целлофане. Исчезнет даже аппетит.
Вообще-то это не святилище. Это — среди бутылок, банок и коробок — хранилище мучительно живых воспоминаний о продуктах, купленных, приготовленных и съеденных с Джимом. Напоминания безжалостно хлещут его, пока он катит мимо свою тележку. Тот, кого не ждет ужин в одиночестве, так ли безнадежно одинок?
Страх питаться в полном одиночестве — не это ли главная опасность? Не в том ли начало постепенной деградации — начиная с перекуса у стойки, выпивки в баре, попоек дома без закуски — заканчивая пачками снотворных, вплоть до неизбежной однажды передозировки? Только кто вам сказал, что надо держаться, Джордж вас спрашивает? О ком мне беспокоиться? Кому до меня дело?
Эка важность, говорит он себе, возьму я морской язык, рубленое филе или стейк. Внутри лишь отвращение, даже ярость. К черту еду. К черту жизнь. Ему хочется бросить полную продуктов тележку. Правда, рабочим в зале он добавит хлопот, а вон тот парень так мил. Раскладывать самому по местам сизифов труд, у него упадок сил и острый приступ лени. Лучше пойти домой и залечь в постель до тех пор, пока не внушишь себе какой-нибудь недуг.
Все-таки он подкатывает тележку к кассе, расплачивается, однако на пути к парковке находит телефонную будку и набирает номер.
— Алло.
— Привет, Чарли.
— Джо…!
— Слушай, еще не поздно передумать? Насчет этого вечера? Понимаешь, когда ты звонила утром… я считал, что буду очень занят, но мне только что сказали…
— Конечно, не поздно!
Она даже не слушает его лживые отговорки. Ее радость доносится до него сквозь путаницу проводов прежде любых слов. Моментально Джо и Чарли образуют еще одну счастливую пару на вечер, посреди сонма неприкаянных одиночеств. Если бы кассиры, представим, наблюдали бы за ним, они бы отметили, как его лицо в стеклянном кубе осветилось радостью, словно у влюбленного.
— Может, что-нибудь захватить? Я в магазине…
— О нет, спасибо Джо, милый! У меня тонны еды. Теперь всегда всего слишком много, наверное потому…
— Буду у тебя чуть позже, сначала надо зайти домой. Пока…
— Ох, Джо, как это мило! О ревуар!
Но он в таком состоянии, что его настроение меняется прежде, чем покупки загружены в машину. Точно ли я хочу ее видеть, спрашивает он себя, и вообще, с какой стати я затеял все это? Он мысленно представляет себе уютный вечер в своем доме, на первый взгляд, милейшую домашнюю сценку — поглощение купленной еды, чтение книжки на кушетке до тех пор, пока не вгонишь себя в сон. Только минуту спустя Джордж замечает, что лишает эту картину смысла — отсутствие читающего Джима на кушетке напротив; когда оба поглощены чтением, оба сыты близостью друг друга.
ДОМА он надевает от армейских излишков рубашку цвета хаки, линялые синие джинсы, мокасины и свитер (он часто сомневается в уместности стиля — не кажется ли он молодящимся в такой одежде? Но Джим всегда возражал, что это то, что нужно — словно Роммель в цивильной одежде. Джорджу шутку оценил).
Когда он уже собирается выходить, в дверь звонят. Кто это может быть, в такой час?
Миссис Странк!
(Что я натворил, на что будет жаловаться?)
— Э-эм, добрый вечер… — (Она явно нервничает, чувствуя себя вторгшейся на вражескую территорию). — Я понимаю, что слишком поздно, я… мы часто хотели вас пригласить… я знаю, вы очень заняты… но мы давно не собирались вместе, и решили спросить, не зайдете ли вы к нам выпить чего-нибудь?
— То есть, прямо сейчас?
— Ну да. Мы как раз вдвоем дома.
— Мне ужасно жаль. Боюсь, что прямо сейчас я должен уйти.
— Ох, жаль. Я подозревала, что вы не сможете. Но…
— Нет, послушайте, — Джордж говорит искренне, он крайне удивлен и тронут. — Я в самом деле был бы рад, правда. Может, перенесем на другой раз?
— Ну, конечно. — Но миссис Странк ему не верит, улыбаясь невесело.
Джорджу вдруг очень захотелось, чтобы она ему поверила.
— Я буду рад прийти. Как насчет завтра?
Ее лицо сникло.
— А, да, завтра… Хорошо бы, но боюсь, понимаете, завтра у нас будут друзья из долины, так что…
