Иэн Уотсон - Блудницы Вавилона (Whores of Babylon)
Алекс сдержанно улыбнулся.
– Сервивалисты все параноики. Этот город основан на паранойе.
– Полнейшая чушь.
– А вот и не чушь. Вавилон – проект выживания. Выживание здесь не детская забава для наивных простаков.
– Типа меня, да? Я ведь наивный простак?
– Я имею в виду другое. Здесь с тобой может случиться все что угодно. Тебя могут подкупить, заманить в ловушку, уничтожить. У правительства наверняка есть секретные агенты.
– У какого правительства?
– Вавилонского. Не исключено, что своих шпионов могли прислать и другие. Греция, Индия, Карфаген. – Алекс криво ухмыльнулся. – Выживание – дело тяжелое.
– Все зависит от точки зрения. Судя по тому, какой путь выбрал ты, закончишь игру в темном переулке с проломленным черепом. Прими дружеский совет. Расслабься. Не напрягайся.
– Расслабься? И это советует человек, взмыленный, как скаковая лошадь.
– Ну и что? Зато я никого не задел, никому не наступил на мозоль.
– Вавилон – вот мой череп, – отвечая на собственные мысли, пробормотал Алекс. – Вот что я должен расколоть. Город – мой череп.
– Что ж, играй в свои игры, раскалывай черепа, – бросил Набу, – только меня в них не втягивай.
Так случилось, что в тот же день Набу покинул постоялый двор и исчез из жизни Алекса; разве что однажды, совершенно случайно и издалека, на вавилонской ярмарке в поле за вратами Адада ему попался на глаза чернокожий здоровяк с лоснящейся от масла кожей и почти голый, если не считать набедренной повязки и кожаных ремней на запястьях и лодыжках. Неф демонстрировал мышцы, обрабатывая черный вулканический камень, напоминающий более темный, мобильный, более пластиковый вариант диоритовой колонны на Дворцовой улице с начертанными на ней десятью тысячами клинописных знаков законами Хаммурапи, нравственными установлениями для города, который больше почитал их элегантное словесное оформление, нежели собственно содержание.
Однако же наказание в Вавилоне, как впоследствии узнал Алекс, могло настигнуть нарушителя внезапно и быть очень жестоким. Иногда, впрочем, правосудие состояло не в применении жестоких мер, а в освобождении от них.
Только такой вариант будущего и ждал нубийца. Чтобы взглянуть поближе и снять все сомнения, нужно было пройти меж шумными рядами мелочных торговцев, предсказателей, жонглеров и шутов, но сделать это Алекс не рискнул.
Короче говоря – подобно сказочному мальчику-с-пальчик, отправившемуся в опасное путешествие и захваченному лесными феями или обитающей на болоте заколдованной лягушачьей семейкой, принимающей человеческий облик не чаще раза в год, – в тот день нубиец навсегда исчез из его жизни.
Глава 3
в которой Алекс сорит деньгами и становится дурным предзнаменованием
Летели дни. Небритое лицо Алекса приобретало все более достойный вид по мере того, как щетина превращалась в бороду. Слоняясь бесцельно по городу, он исходил весь квартал Этеменанки, после чего приступил к знакомству с новым городом. Вернувшись однажды после длительной экскурсии, Алекс заглянул в греческий театр, где давали «Андромеду» Еврипида, некогда утраченную, но теперь обретенную.
Хвастовство матери Андромеды, не устававшей расхваливать красоту дочери, задело за живое владыку морей Посейдона, и он наслал на землю страшное чудовище. Чтобы откупиться от Посейдона, девушку приковали цепями к скале в качестве угощения для морского дракона.
Пока актеры в масках разыгрывали на сцене сию драму, Алекс прикидывал ее на себя.
Можно ли сравнить Дебору с несчастной Андромедой? И не Алекс ли выступит в роли смелого Персея, который спасет девушку, обойдясь без помощи знаменитого крылатого коня?
Разместившиеся во множестве на каменных сиденьях зрители бурно откликались на происходящее и вообще вели себя так, словно находились в театральной ложе. Они пили и ели. Аплодировали и дудели в дудки. И даже когда хор исполнял торжественный танец, интерлюдии сопровождались свистом тех, кто либо сокрушался из-за прискорбной утраты чистоты хореографии, либо выражал свое одобрение по противоположному поводу. И все же в самые трагические моменты при исполнении отдельных сольных партий в сопровождении одинокой флейты зал затихал. Один из таких монологов Андромеды запал в душу Алекса. Позднее он купил текст у театрального писца.
АНДРОМЕДА (в цепях):
Подобно той Елене, настоящей,
Что Трои не видала никогда,
За призраком которой корабли
В тщете носились, волны рассекая,
За призраком, что так любил Приам,
Видением, ниспосланным богами,
Чтоб разума навек лишить мужей,
Иль, может быть, видением богини,
Желающей Елену сохранить
От вожделения Париса и безумств
Тех, суждено кому разрушить Трою…
Я тоже в жертву отдана фантому
Тщеславия отца, что вызвал гнев
Великого владыки Посейдона.
Но смерть моя куда как не фантомом
Представится, когда придет морское
Чудовище, что эти берега
Из года в год привыкло разорять.
Что, если это чудище реально,
А не пиратами придуманные сказки,
И можно откупиться от него
Лишь кровью взлелеянной невинности моей!
И кто мои оковы разорвет, как не пират?
Ведь знают все: герои – пираты те же
Под другим прозваньем, с судьбой ведущие
Неравную борьбу, у времени похитить
Пытаясь мантию величья. У богов
Крадущие бессмертия огонь. И у самих
Могил забвение пытаются украсть.
И все ж не для того ль герои место
Желают у истории отнять,
Чтоб возвести на нем свой фаллос власти?
Не сыновей и дочерей чтоб породить,
Но имя, только имя героя,
Перед которым женщины должны,
Колени преклонив, молиться и стенать?
И все равно душа героя жаждет,
Пирата жаждет, чтоб взял меня
И муки ожиданья прекратил.
А может быть, герой с пиратом в схватке
Сойдутся и падут к моим ногам,
Оставив рядом меч окровавленный
И острый зуб чудовища морского,
Чтоб цепи разорвать и распилить.
Оковы сбросив, я б умчалась прочь
И стала жрицею в укромном храме леса,
Там, где не рыщет привиденье-бог,
Где не выходит, ухмыляясь, он из тени
В обличье безмятежном пастуха
И,не всплывает из глубин наядой
С грудями крепкими и прядями златыми,
А после, маску сбросив, предстает
Самим собой. Ах, рвется как душа
Моя меж страхом перед поруганьем
И страхом быть спасенной от него.
Ах, как безумно мучает меня
Желание обеих этих судеб…
Но что это, на берегу какой-то шум,
Какой-то скрежет когтей… Иль не когтей?
Шаги и звон железа? Я слышу: о воздухе
Доносится дыханье, какой-то шорох быстры
Словно конь в галоп пошел по облакам,
Его копыта на кружевах их оставляют дыры.
Из них сочится дождь, иль это слезы неба?
Откуда, с моря или с неба он идет?
Герой ли он? Бог? Зверь иль человек?
А может быть, я слышу сердца собственного
Стук, потока крови эхо в цепях,
Что держат крепко, как любовника объятья?*
За несколько дней до постановки «Андромеды» Алекс прогулялся до перекрестка Эсаглии и Каср, в душе опасаясь и отчасти надеясь, что не найдет там никакого салона.
Ни опасения, ни надежды не подтвердились. Заведение Мориеля стояло на указанном месте и представляло собой довольно внушительное угловое здание. Сводчатые проходы, снабженные крепкими ночными ставнями, открывались на расположенную на первом этаже парикмахерскую и на соседствующий с ней салон красоты. Надпись на греческом и клинописью извещала:
ДОСТОЙНЫЕ ВАС ОТДЕЛЬНЫЕ КАБИНЕТЫ НАВЕРХУ ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ЗАПИСИ
У входа в парикмахерскую раб с татуировкой на лбу и засунутым за пояс мечом сторожил впряженного в легкую колесницу серого жеребца. Другие клиенты, должно быть, прибыли пешком: пара бородатых брадобреев и два бородатых цирюльника усердно обрабатывали мужскую и женскую головы. Посетители восседали на деревянных тронах, цирюльники и брадобреи стояли на низеньких скамеечках. Заведение не бедствовало, что подтверждалось имеющимися в изобилии бутылочками с маслом и благовониями, горшочками с мазями, костяными гребнями, бронзовыми щипчиками, медными пинцетами, маникюрными наборами, морскими раковинами с румянами и краской для век, бритвами, квасцовыми палочками, щетками из верблюжьей шерсти, тазиками, зеркалами, завивочными клещами и маленькими угольными жаровнями для нагревания последних.
* Перевод Л. Криволапова.
Дожидаясь, пока мастер доведет до совершенства завитую и намасленную прическу клиента, Алекс задержался у входа. Наконец мужчина поднялся, полюбовался собой перед зеркалом, расплатился за работу и взял из вазы ореховую трость. Алекс тут же прошмыгнул в парикмахерскую и занял освободившийся трон.
– Чего угодно, господин?
– Э-э… угодно стрижку.
– Стрижку? Но у вас и без того короткие волосы, как же я могу сделать вам стрижку?
