Рю Мураками - Война начинается за морем
Толпа закружила, завертела их и окончательно сбила с толку. Молодой человек безуспешно пытается выбрать нужное направление, ориентируясь по едва заметному куполу цирка, рыбным рядам, фабричным зданиям и корабельным мачтам Но его мнут и толкают в спину, рядом кто-то ругается, нечем дышать и в конце концов у него начинает дико болеть голова. Обессилев, он цепляется за руку жены.
— А ты уверен, что мы правильно идем?
— Подержи мальца, я пойду один.
— Ты с ума сошел! Мы опять потеряемся…
После стольких лет безуспешной охоты чудовищная рыба наконец поймана. Народ валит валом, чтобы хоть одним глазком взглянуть на диковинку, Полиции едва удается очистить небольшую площадку для крана, который должен перетащить добычу на берег.
И вот кран установлен. Его стрела медленно поворачивается к причалу, где пришвартовано судно; огромный железный крюк на конце толстенной цепи описывает в воздухе полукруг. Каждое звено этой цепи размером с голову взрослого человека.
Весь миллион народа замер: слишком долго все ждали этого момента…
Из-за стойки крана появляется пестрая, разукрашенная перьями группа людей. Женщины несут ведра, в руках у мужчин большие кривые ножи, похожие на сабли. Они принимаются танцевать, и толпа в ответ взрывается приветственными криками и ревом. Крюк медленно опускается на палубу судна — кажется, будто оно покачивается в море человеческих голов. Далее старики не в силах сдерживать эмоции и радостно сверкают своими золотыми и серебряными коронками. И вот из бутылок вышибают пробки, шипит пена, слышатся смех и звон бьющегося стекла…
— А стоит ли туда идти?
— От тебя только и слышно… Отец-то пропал!
— Думаешь, меня это не волнует?
— А вдруг у него приступ?
— Но что ты можешь сделать с такой толпой?
— Заткнись! Идем на станцию!
— А вдруг он уже дома?
— Не говори глупости… Видишь, сколько народу?
Малыш встревоженно смотрит вокруг широко раскрытыми глазами: что-то будет!
С палубы сдергивают брезент, и показывается рыба, со всех сторон обложенная льдом. У нее зеленая в желтую крапинку спина и молочно-белое брюхо. В круглых глазах чудовища отражаются проплывающие облака, огромная губа пробита бесчисленным множеством крючьев, края плавников напоминают лезвие пилы… Но самое главное — это поистине колоссальные размеры трофея. Толпа оглушительно ревет.
И вот уже начинается битье бутылок. Из-за шума и ора невозможно разобрать ни единого слова. Ледяные глыбы осторожно отодвигают, и под рыбу заводят канат с привязанным к нему гарпуном. Да-а, ничего себе рыбка — будет побольше кита! Любопытно было бы взглянуть на все это с высоты птичьего полета.
Толпа походила бы оттуда на скопище червей, кишащих в гнилых фруктах; или на поля сахарного тростника; а может быть, на косяк сардин; или же на гигантский муравейник; на высохшее русло реки, усеянное разноцветной галькой… Или нет, больше всего это напоминало бы рисунки, линии и точечки, что возникают, если плотно зажмурить глаза. Одной из таких точечек оказался бы вон тот беззубый алкаш в кепке или этот бывший летчик с ампутированными руками, что жует резинку и смотрит на свою дочь, которая держит его за пустые рукава… Вот женщина с длинными пальцами на ногах кричит, что у нее сбили совсем новую шляпу; а вот доктор вкладывает тампон в рот своему пациенту и одновременно чокается с коллегой; вот буйнопомешанный прыгает на одной ноге; какой-то заботливый сын тащит свою престарелую мать на закорках, из-под повязки на ее глазах капает гной; эксгибиционист трясет своим достоинством; вот мелькнула тощая как скелет женщина; старик на деревянной ноге; захлебывающийся слезами младенец…
Неожиданно все эти микроскопические точечки испускают ужасающий крик, и на их губах показывается белая пена.
Дети и старухи мочатся под себя, эксгибиционист потихоньку прижимается своей отвратительной плотью к девушке в красном платье… Никто вокруг не замечает этого, все взгляды устремлены только на гигантскую рыбу, которую медленно поднимают с палубы.
Она плывет над толпой в сером свинцовом небе. Ее размеры ужасают, на какую-то долю секунды воцаряется гробовая тишина. Всеобщее возбуждение, крики, свист и смех отражаются от стен консервного завода и торговых павильонов и оглушают неистовствующую публику.
Рыбину осторожно опускают на бетонный причал. Жена молодого гвардейца вдруг испускает истошный крик: в то время, пока она смотрит на эту огромную, липкую, осклизлую тушу, перед глазами у нее стоят те двое из цирка… Обнаженные мужчины с кривыми ножами ждут, пока рыбу освободят от тросов и веревок; после сумасшедших танцев пот льет с них в три ручья. Впрочем, от страшной жары вспотели не одни танцоры.
Каждая светящаяся точечка истекает потом…
На женщину волнами накатывает озноб: у нее такое впечатление, будто на затылке еще осталась слюна того пьяного мерзавца. Несмотря на то что она тщательнейшим образом умылась, мурашки возникают именно в этом месте. Женщина кричит так, словно криком хочет прогнать гнусное опущение… Наконец рыбина глухо шлепается на причал и распластывается на нем во всю свою длину. Полуголые люди бросаются к ней (пот сверкает на них крупными жемчужинами) и вонзают свои ножи ей в спину (рыбья спина напоминает крышу, покрытую зеленоватым толем) и в белое брюхо, похожее на мокрое сукно. При виде брызжущей крови толпа возбуждается еще больше. Она сминает полицейских, пытающихся помешать ее безумному движению, и подступает вплотную к туше.
Молодой человек давно оставил мысль идти на станцию. Подталкиваемые напирающими сзади, люди могут двигаться только вперед, спотыкаясь и падая. Гвардеец видит лицо своей жены, которое на мгновение мелькнуло в толпе, и окончательно теряет ее из виду. Звуки, издаваемые шевелящейся массой людей, напоминают ему шум в душевой кабине… Рыбе вспарывают брюхо.
Мужчины потрясают ножами, измазанными кровью и жиром. В ярко-красных лужах плавают перья от праздничных костюмов. Разбушевавшаяся толпа ногами давит вывалившиеся наружу рыбьи потроха и размазывает кровяные сгустки по асфальту набережной. Кровь хлещет фонтанами из растерзанной туши и обивает с ног полуголых рабочих. В свалке многие ранят себе ноги остро отточенными ножами, но, даже раненые, не оставляют попыток подобраться поближе к распоротому брюху исполинской рыбы. Женщины ведрами вычерпывают кровь, смешанную с жиром и требухой, и выливают ее прямо на головы обезумевших людей. Больше похожие на дикарей, они выхватывают друг у друга из рук куски рыбьего жира и мяса и тут же втаптывают их в грязь.
Жена гвардейца продолжает орать. Нет, она не сошла с ума, но, опьяненная запахом свежей крови, чем-то похожим на дух разъяренного самца, чувствуя, как течет у нее между ног при каждом шаге, она не может остановиться. Кричат все — молчание здесь равносильно смерти.
Ее муж наклоняется, чтобы подобрать оброненную сыном волшебную палочку, и в тот же момент ощущает сильнейший удар в спину. Не удержавшись, он летит через голову вместе с ребенком. Земля стала скользкой от крови, и ему никак не удается встать на ноги. Рядом падает кто-то еще, руки разъезжаются в красной жиже, а сзади все напирают и напирают… Больше всех резвятся дети — для них побарахтаться в луже крови просто развлечение. Молодому человеку наступают на руку, он слышит, как хрустят фаланги пальцев, и неожиданно представляет своего отца. Несомненно, отец стоит сейчас перед умирающим от неизвестной болезни слоном и что-то говорит ему… Ему есть что сказать этой тяжело дышащей горе.
«Бедный слон! Все-таки жизнь — грустная штука! Все вокруг расплывается и тонет во тьме. Границы вещей размываются, исчезают… Кто любит тебя и кого ты любишь — отныне это не важно… О, могучий слон, и я в таком же положении! Я стал непомерно большим и потерял себя. Все стало зыбким и ненадежным. В одном только уверен: я болен и умираю. До этого было не так, и я видел свет; я знал, что может быть полезным для меня и чему могу быть полезен сам… А теперь я такой же, как ты, — безразличный и вялый. Всему наступает свой срок, наступил он и для тебя, о мой несчастный слон!»
Кто-то вознес к небесам нож с болтающимся на острие комком рыбьих кишок.
Запах крови чувствуется уже в самом городе. Вода в заливе сделалась красной; огромное пятно дрейфует в сторону приморского парка, распугивая одиноких купальщиков.
Перемазавшаяся детвора вприпрыжку несется из порта на площадь, где важные старички уже расписывают подробности разделки рыбы плотникам на деревянной эстраде. Какой-то негодяй запустил куском требухи в оркестр, а одна из обнаженных танцовщиц вдруг потеряла равновесие и грохнулась прямо в кусты. Трое священников в расшитых золотом ризах втягивают ноздрями воздух и благодарят богов за их неизъяснимую милость. Лев в своей клетке оторвался от куска китового мяса, вскочил на все четыре лапы и грозно зарычал. Где-то далеко, на свалке, среди разлагающихся отбросов, почуяв смерть, завыли собаки, испугав малолетних собирателей персиков.
