Пётр Силаев - Исход
«Леха, а что бы ты делал, если бы снова началась война, если бы белые пришли? Ты бы воевал?»
«Да. Конечно. Я бы воевал за красных. Разумеется. Винтовка, все дела. А как же».
У Лехи есть еще татуировка на левом предплечье. Огромные синие кривые буквы «Time kills». Н набивал ее себе сам, часть струной, часть – иглами. Когда он еще жил на Волге, как раз в разгар памятных событий, в результате которых подавлять его вызывали армию, с ним сожительствовала одна девочка, она очень его любила. Они жили, не тужили, а потом у нее внезапно погиб брат случайно, и мать, очень православная женщина, убедила девочку, что это случилось за ее блудный грех с Лехой. Та покаялась и ушла жить в монастырь. Леша просто охуел, он поехал за ней, тоже жил при монастыре, упрашивал ее вернуться, но она уже была полна православного рвения и сказала, что больше не хочет его видеть. В бреду и безумии Леша вернулся в город и пошел прямиком к ее матери, орать на нее. «Успокойся, Алексей, теперь все кончено. Теперь у нее все будет в порядке. И у тебя все будет в порядке, заживет. Время лечит».
«Блядь, время никого не лечит, время только убивает!»
Потом та девочка все же вернулась из монастыря и подсела на героин. Леха тогда уже уехал из России.
Ко мне приехала Аня, расписная, как матрешка, мы сидим на веранде в тапочках, в заброшенном доме на горе. Внизу – южный город и море, идет мелкий дождь, прохладно. Мы долго молчим, мы очень рады, что, наконец, съебались.
«У одной моей знакомой была такая собака, она будто смеялась. Когда к ним приходишь в гости, она первая встречает у входа, и так радуется.. так искренне, будто смеется… Она была уже старой, и врач сказал, что ей нельзя так радоваться, она слишком эмоциональная, так что хозяева, когда приходили гости, запирали ее, сначала, в комнате, чтобы она не очень радовалась прямо сразу. Но она все равно была очень радушной, ее будто разрывало изнутри от счастья, когда она видела людей. И, однажды, у нее остановилось сердце, так она радовалась».
Господь – пастырь мой. Он пасет меня на злачных пажитях, водит меня к водопою. Он кормит и одевает меня, я ни в чем не буду нуждаться. Он отстраняет от меня страх и искушения, отрезает от меня гнилые части, закрывает пути к отступлению. Не дает мне расслабиться, не дает мне забыться, будит меня и гонит по неведомым тропам. Он закаляет и учит меня, часто наказывает, всегда прощает. Он заставил меня пройти много верст, переступить через многое, отказаться от ненужного и забыть излишнее. Иссушает меня, делает более легким, прозрачным, умастил мое тело маслом и травами, приготовил к погребению. Теперь, даже если и пойду долиной смертной тени, не убоюсь зла, ведь Господь мой всегда со мной, Его жезл успокаивает меня, Его палица меня утешает.
Федя, конечно, был готов. Может, он был близок к готовности еще до нашей первой встречи, но к концу он уже был готов на все сто процентов. Такие люди очень любят жить, очень радуются каждому моменту, но всегда первые готовы ее потерять. Любят жить красиво и делать большие ставки.
«Вчера прихожу домой – мать вся на нервах, повесила над моей софой иконку, пьет лекарства. Говорит, ходила к гадалке, та посмотрела на мою фотографию, говорит: этот человек еще жив? Он своей смертью не умрет, его убьют очень скоро, если еще не убили». Всю ночь потом снилось, как меня режут, режут, я в поту просыпался. Ну, чего уж лукавить, понятно, такие, как мы, своей смертью не умирают».
Это он говорил еще года три назад. Потом, уже после Фединой смерти, его мать сказала мне, что ходила к гадалке не один, а четыре раза, и каждый раз та все удивлялась, что человек на фотографии еще жив, предсказывала насильственную смерть в кратчайшие сроки. Так что, Федя был готов. Но очень не хотел.
Вот так бывает. Он уже ложился спать, вдруг звонок - как обычно, уже привыкли. Он берет все свои деньги, нож, ствол, выходит из дома. У дверей оглядывается, видит – мать на кухне капает валокордин в стакан. Опять подслушивала. Садится на скутер, едет в центр в 3 часа ночи, чтобы вытаскивать ребят, всех этих пацанов, которым нет и двадцати, из какой-то очередной безвыходной ситуации, в которой они могут умереть или сесть. Снова сегодня, как и месяц, и год назад, и все время. Он всегда так делал. Приезжал всегда первый, подбадривал, орал на ментов, совал деньги, звонил кому надо, носил передачки, стоял у отделений по всей Москве часами. Вот так, как бы, человек жил. Другой жизни у него не было. Действительно, не было. Вся жизнь в нищете, в маленькой квартирке с мамой, семьей сестры, в комнате, размером с ванную. Вся жизнь на работе в каких-то складах, на заводах, в грязных стоячках, плохой алкоголь, плохая жизнь. Много лет. У него ничего не было, кроме друзей, кроме всех тех людей, что его окружали, и которым он отдавал всегда всего себя, всего целиком, зачем-то. Верить им, доверять, жить их проблемами, жить в них – то, что он и умел, одно из не очень большого списка. Таких людей сейчас уже нет. Не помнить себя и жить полностью заботами и радостями твоих близких, в счастье и в горе... как же это... Тогда он тоже приехал непойми зачем, уже все закончилось давно, у клуба его приняли сразу менты, приехавшие с опозданием на полчаса, нашли нож, ствол. Все по сценарию. Снова его единственного забрали, как забирали уже много раз, просто потому что он оставался последним, кто думал о своем спасении. Вроде, он вообще об этом почти не думал никогда. Всегда битый, всегда первый раздавал и отхватывал. А как иначе? Он по-другому не умел. Мать говорит: "Ему было четыре годика еще, а я все смотрела не него, и такая тоска и жалость дикая меня охватывала к этому мальчику, ни с того ни сего, нечеловеческая жалость к тем страданиям, которые ему предстоит испытывать всю свою жизнь". Он страдал всегда, до конца, и умер в мучениях. Убийцы не нанесли ему ни одного смертельного ранения, они просто изрезали все его тело, все лицо, спину, руки. Он все время был в сознании и кричал, просил вызвать скорую, катался по земле, пытаясь вытерпеть страшную боль, разрывавшую все его тело. Мать, сестра, собравшиеся вокруг него соседи со всего дома, ничем не могли ему помочь, пока он кричал и хватался из последних сил за свою жизнь. Скорая приехала через 35 минут, он был в сознании до конца, испытывая нечеловеческие страдания. Если есть ад, он испытал эти муки при жизни. Не знаю, думаю, он причинил немало боли многим людям за свою недолгую жизнь. Но мне он лично запомнился в основном только той заботой, которую он нес людям, тем состраданием, которое он нес, страдая со всеми нами. Сможем ли мы когда-нибудь достойно сострадать ему? не знаю.
После смерти Феди, через день, мне внезапно позвонил Миша. Мы не общались несколько лет, он обиделся на нас тогда, сменил телефон и перестал появляться. Он сказал, что плакал сегодня, когда смотрел старые фотографии. «Как же все-таки это получилось… Мы же могли остановиться еще три года назад, могли остановиться в любой момент. Мы тогда собрались и долго спорили, что делать дальше, когда стало понятно, что все это – билет в один конец и возврата не будет. Мы с Колей были за то, чтобы сменить профиль, а Федя настаивал против, говорил, что нельзя это так оставлять. А что было бы, если бы мы тогда бросили? Федя был бы жив, все эти ребята были бы живы, все было бы иначе. Я все время думаю об этом».
«Да, все это очень стремно. Я каждый раз чувствую вину, когда очередной парень в Москве или где-то еще умирает. Это все очень плохо. Но, Миш, я не знаю. Я не знаю, когда надо было остановиться. И Федя не знал. Когда уже спасовать, как в покере, когда сбросить карты. В какой момент? После какого убийства? Я не знаю».
«Мы примчались к Феде домой, а там уже полно ментов, смеются, острят, лапают все. Я нерванул, начал орать на них, чуть не подрался с оперативником, те вызвали наряд, меня скрутили и повезли в участок. В машине кроме меня сидело два мента, районные, из ППС. Они еще не поняли, в чем дело, делились слухами.
«Говорят, хачи скина зарезали. Ну теперь черным в районе пиздец. Его в морг привезли, я тебе говорю, у него все тело в татуировках. Свастики, черепа, орлы, все как полагается…»
На самом деле у Феди были совсем другие татуировки. На руке – сердце, птица, бритва и надпись – «Возлюби ближнего своего».
Холод. Снег, свет, алая кровь на холодном снегу. В Москве дурачок застрелил Стаса, веселого адвоката. Застрелил, добежал до метро и перепрыгнул через турникеты, потому что его бесплатный студенческий билет не сработал… Знакомые все напокупали травматических автоматов, оформили охотничьи билеты, - мачете и боевые кинжалы «Тарзан» уже в прошлом. Всех уволили, продукты подорожали в два раза, президент говорит: мы не должны расслабляться. Уже давно пора бы расслабиться…
«Мне всегда очень нравилось путешествовать. В прошлый раз, когда я плыл на этом пароме, у меня оставалось 20 центов, я опустил их в автомат и выиграл 5 евро. Теперь у меня было всего 10 центов, я не мог даже сыграть, но судьба послал мне в попутчики мормонского пастора. Господь дает нам шансы».
