Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль
– А пахать – опять на кобыле?
– Не на кобыле, темный человек! На себе самих и пахать, и сеять, и скородить будем!
– Это не по мне! – зевнул уставший ехать, убивать и разговаривать Бубнов. – Я в хомут сроду не полезу! А без ломтевозов – жить не могу!
По колебанию ночного воздуха он понял, что люди переглянулись.
– Убивать будете? Тогда уж быстро валяйте – я болеть не люблю!
– Мы людей не трогаем! – ответили невидимые и скрылись.
Бубнов лег на теплую землю и заснул. Ему приснилось что-то мучительно родное и огромное, от чего нечем заслониться, что нельзя убить, забыть или похоронить и с чем невозможно навсегда слиться, а можно только любить безответной любовью сироты. Потом это огромное и родное сжалось до сияющей водяной капли и капнуло ему на плечо. Бубнов проснулся. Солнце стояло в зените и глупо грело землю и лежащего на ней Бубнова. Кругом лежали куски взорванного ломтевоза. Рядом с ногами машиниста валялся несожженный ломоть буржуазной плоти, так и не превратившийся в пролетарский пар. Бубнов посмотрел на свое плечо и увидел в нем торец белогвардейской пули.
«Зацепило все-таки! А я боялся богородицей небеременной остаться!» – весело подумал Бубнов и вытащил пулю из плеча. Черная кровь, скопившаяся под пулей, лениво потекла из раны. Бубнов поднял ломоть и приложил его к плечу. Надо было идти куда-то.
«Дойду хоть до Житной! Там телеграмму в депо отстучат: ломтевоз взорвали антимашинные люди!» – подумал Бубнов.
Он выбрался на полотно и двинулся по черным шпалам.
На ходу Бубнов думал о новом ломтевозе, который, как конь седока, где-то в темном пространстве спокойно дожидается его.
«Не буду же я теперь пехом по земле драть! – рассуждал машинист. – На ломтевозе жить интереснее. И думать медленно не надо, как во время ходьбы. Там за тебя механика думает железными мыслями».
Верст через шесть показалась Житная.
Бубнов устал от скучной ходьбы и от прижимания буржуазного мяса к раненому плечу, поэтому не пошел на станцию, а стукнул в ворота самого первого двора: воды напиться. Ворота были не заперты. Бубнов вошел на двор. Лежащая на перегретой соломе собака сонно посмотрела на него.
– Хозяин! – позвал Бубнов.
– Чиво надо? – отозвался из сенного сарая женский голос.
– Воды попить!
– Чиво? Зайди, не слышу!
Бубнов вошел в полупустой и полутемный сарай и с трудом разглядел невероятно толстую голую женщину, лежащую на сене и лузгающую семечки.
– Воды, говорю, попить! – произнес Бубнов, удивляясь белым формам необычного человеческого существа.
– Говори громче, чего пищишь как комар! – посоветовала женщина.
Бубнов шагнул вперед, чтобы крикнуть, и провалился в глубокий, клином сужающийся погреб, вырытый не для сохранения продуктов. Очнувшись, машинист глянул наверх. Толстая женщина внимательно смотрела на него.
– Поживи здеся, – сказала она.
– Ты что, вдовая? – спросил Бубнов, не понимая.
– Я цельная, – ответила женщина и сплюнула шелуху.
– У меня предписание. Меня люди ждут, – зашевелился на земляных комьях Бубнов.
– Покажь! – Женщина бросила ему кузовок на веревке.
Бубнов достал предписание, вложил в кузовок. Женщина подтянула кузовок к себе и долго читала предписание, шевеля толстыми губами.
– Ничиво! – она спрятала предписание у себя между громадных ляжек. – Спи! Я на тебя типерь часто пялиться буду!
Дубовая крышка захлопнулась над головой Бубнова.
По шкале Витте в этом тексте 79 % L-гармонии.
It’s hard to believe, рипс нимада табень?
Платонова-3 инкубировали питерские чжуаньмыньцзя семь месяцев назад после двух dis-провалов, сильно подорвавших авторитет школы Файбисовича и Co. В генсреде к питерцам отношение похожее на юйван синвэй твоего чо-уди Мартина на свадьбе у Саввы: бить по гаовань парализованного Илью Муромца способен каждый посредственный байчи. А Файбисович сумел доказать всем неблагородным ванам, что он не лаовай в генинже и способен не раскрасить носорога с RK.
Что и продемонстрировал живой стол Платонов-3.
Ждем от него не более 2 кг голубого сала. Места отложения – локтевые и коленные сгибы, пах, простата (sic!), защечные мешки.
Ликуй, ЦИКЛОПик.
Boris.16 января.
Все-таки военные – свиньи не только по определению.
Вчера напились с полковником (остальные потащились на охоту). И этот пеньтань шагуа полез ко мне. Поначалу начал издалека, как типичный фиолет:
– Борис, вы не представляете, как мне надоел запах живородящих сапог в казарме. Я забыл, как пахнет чистая мужская кожа.
Ты знаешь, я всегда волосею от такого razbega. Мои ритуальные усмешки не помогли, этот ханкун мудень двинул прямо в LOB:
– Борис, вы пробировали 3 плюс Каролина?
– Нет. И вряд ли пробирую.
– Почему?
– Я предпочитаю чистый мультисекс.
– Откуда такой квиетизм?
– От моего психосомо, полковник.
– Вы обкрадываете себя.
– Ничуть. Просто не хочу дисгармонировать мой LV.
Пауза.
Рипс, для каждого шагуа упоминание LV – удар по темному темени. Помолчали. Полковник глотнул «Кати Бобринской» и надолго уперся в меня ежиными глазами:
– Борис, я спрашиваю не просто так.
(Будто я не DOGадался, рипс табень тудин.)
Оказывается, несмотря на свой ADAR, этот муравьед пробирует после отбоя вонючий 3 плюс Каролина. С сержантами. И еще жалуется на солдатский запах . Серый лян-мяньпай. Как и все его поколение. Но это все – хушо бадао, мальчик мой прозрачноухий.
Чехов-3: без сюрпризов, но и без соплей .
Объект сильно изможден процессом и ееееееееле дышит.
Почитай.Чехов-3 Погребение Аттиса
Драматический этюд в одном действии
Виктор Николаевич Полозов, помещик.
Арина Борисовна Знаменская, молодая актриса.
Сергей Леонидович Штанге, врач.
Антон, пожилой лакей.
I
Часть яблоневого сада в имении Полозова. Антон роет яму меж двух старых яблонь. Вечереет.
АНТОН ( тяжело дыша ). Господи… Иисусе Христе… помилуй нас, грешных. Это надо же такое удумать – в саду хоронить. Будто других мест нет. До чего же мы дошли, прости господи. А мне-то грех на старости лет. Да и барину-то стыдно… ой, как стыдно-с! Жаль, старый барин помер, а то б сказал, как бывало, – выкинь ты, Витюша, эти кардыбалеты из головы.
Входит Знаменская с веткой сирени; на ней забрызганный грязью плащ и испанская шляпа с широкими полями.
Господи, Арина Борисовна!
ЗНАМЕНСКАЯ. Ты узнал меня, Антон. Как это славно! Здравствуй.
АНТОН ( кланяется ). Желаю здравствовать! Как же – не узнать! Как же – не узнать! ( Суетится, бросает лопату. ) Помилуйте, позвольте, я сию минуту доложу.
ЗНАМЕНСКАЯ. Не надо никому ничего докладывать.
АНТОН ( торопится идти вдом ). Как же! Как же!
ЗНАМЕНСКАЯ ( останавливает его ). Постой. Я говорю – не надо.
АНТОН. Да барин ведь, поди, давно ждет вас.
ЗНАМЕНСКАЯ. Милый, хороший Антон. Меня здесь давно уже никто не ждет. ( Осматривается. ) За два года ничего не изменилось. И дом все тот же. И сад. И даже флюгер над мезонином все такой же ржавый.
АНТОН. Да кто ж туда полезет красить-то, барыня, голубушка! Я уж в летах, а работников барин нанимать не желают-с, потому как денег нет. Уж и управляющего рассчитал, и горничную. Один я остался. Что уж тут до флюгера – крыльцо поправить не на что!
ЗНАМЕНСКАЯ. А где качели? Они висели вон на той яблоне.
АНТОН. Веревки сопрели, вот я и срезал. А барин и не заметили-с, кому ж качаться теперь? Наталья Николавна с детьми больше не приезжают. ( Спохватывается. ) Барыня, голубушка, вы же все сзади забрызгаться изволили! Позвольте плащик!
ЗНАМЕНСКАЯ ( облокачивается на ствол яблони ). Оставь.
АНТОН. Вы, чай, со станции?
ЗНАМЕНСКАЯ. Да. Я постою здесь немного и пойду. А ты не говори ему ничего. Слышишь?
АНТОН. Да как же это?
ЗНАМЕНСКАЯ. Ответь мне, что, он по-прежнему… ( Задумывается. )
АНТОН. Чего изволите?
ЗНАМЕНСКАЯ. Нет, ничего. Прощай. ( Бросает ветку сирени, идет прочь, но сталкивается с Полозовым. Он во фраке и белых перчатках, держит на руках мертвую борзую собаку. )
ПОЛОЗОВ. Арина… Арина Борисовна.
ЗНАМЕНСКАЯ ( отворачивается ). Виктор Николаевич.
ПОЛОЗОВ ( воцепенении ). Я…
ЗНАМЕНСКАЯ. Простите за беспокойство.
ПОЛОЗОВ ( с трудом говорит ). Вы… нисколько. Позвольте. Это так…
ЗНАМЕНСКАЯ. Я зашла посмотреть на ваш сад. Просто так. У вас умерла собака? Постойте, неужели это та самая? На руках она такая маленькая.
ПОЛОЗОВ ( кладет собаку на землю ). Я очень рад вас видеть. Это так неожиданно, но очень хорошо. Очень хорошо.
ЗНАМЕНСКАЯ. Что – хорошо?
ПОЛОЗОВ. Что вы здесь.
ЗНАМЕНСКАЯ. Так странно… Когда я шла со станции через рощу, меня обогнал пьяный мужик на лошади. Голый по пояс, с какой-то механической вещью в руке, наверно отломанной от какой-то машины. Он ею стучал по стволам берез и кричал: «На постой, на постой!» Сумасшедший мужик. На какой постой? Совсем сумасшедший мужик. И очень злобный.
