Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль
И не было равных им
Ни в Урозлы, ни в Туймазы,
Ни в Ишимбае, ни в Уфе,
Ни в Казани большой.
Ай-бай!
Узнал великий Ленин-Сталин
Про трех Ахматов,
Призвал к себе трех Ахматов,
На службу призвал трех Ахматов,
В Небесную Москву трех Ахматов,
В Невидимый Кремль трех Ахматов.
Ай-бай!
С тех пор три Ахмата
В Небесной Москве живут,
В Невидимом Кремле живут,
На Ленине-Сталине живут:
Ахмат Гаптиев
На рогах Ленина-Сталина живет,
На шести рогах Ленина-Сталина живет —
На могучих рогах,
На тягучих рогах,
На ветвистых рогах,
На бугристых рогах,
На завитых тройной спиралью рогах:
Первый рог в Грядущее целит,
Второй рог в Минувшее целит,
Третий рог в Небесное целит,
Четвертый рог в Земное целит,
Пятый рог в Правое целит,
Шестой рог в Неправое целит.
Ай-бай!
Ахмат Газманов
На груди Ленина-Сталина живет —
На широкой груди,
На глубокой груди,
На могучей груди,
На текучей груди,
На груди с тремя сосцами:
В первом сосце – Белое молоко,
Во втором сосце – Черное молоко,
В третьем сосце – Невидимое молоко.
Ай-бай!
Ахмат Хабибулин
На мудях Ленина-Сталина живет,
На пяти мудях его живет —
На тяжелых мудях,
На багровых мудях,
На мохнатых мудях,
На горбатых мудях,
На мудях под ледяной коркой:
В первом муде – семя Начал,
Во втором муде – семя Пределов,
В третьем муде – семя Пути,
В четвертом муде – семя Борьбы,
В пятом муде – семя Конца.
Так и живут они вечно.
Ай-бай!
Обрати внимание на почерк; это к нашему зеленому разговору, рипс нимада! Если ты упрямо, как пеньтань, пишешь вертикально, твоя L-гармония рано или поздно будет нуждаться в трех Ахматах!
SHUTKA.
Сегодня вечером буду нюхать. И читать «Троецарствие». Завидуй, рипс лаовай.
Не твой Boris.
15 января.
Встал с трудом. Тотальное маннованно.
И все потому, рипс, что в веке прагматического позитивизма я остаюсь безнадежным radis-романтиком.
Мы директно нюхнули вчера с Агвидором.
Запили березовым соком.
Он двинул играть в pix-dix с Карпенкофф, Бочваром и сержантом Беловым (трогательный лао бай син, но не шагуа).
А меня вместо благопристойного чтения «Троецарствия» вдруг потянуло на?
Не угадаешь, рипс сяочжу.
Да я и сам не скажу. Пошлю тебе лучше текст Платонова-3. Эта самая экзотическая особь произвела самый M-предсказуемый текст. Я оказался прав на 67 %. Внешне Платонов-3 ничуть не изменился: как был журнальным столом, так им и остался.Платонов-3 Предписание
Степан Бубнов шуровал топку помалу и не услышал, как в кабину ломтевоза влез человек.
– Ты Бубнов? – закричал посторонний высоким непролетарским голосом. Степан обернулся, чтобы предъявить свое классовое превосходство, и увидел коренастого парня с лицом, перемолотым напряженным непостоянством текущей жизни. Голова парня была плоской и не по летам лишенной растительности вследствие тугого прохождения сквозь воздушный чернозем революционного времени.
– Я кромсальщик из депо! Зажогин Федор, – закричал парень, стараясь своим буржуазным голосом перекрыть классовый рев топки.
– Ты, случаем, не у Врангеля глотку напрокат взял? – спросил Бубнов, закрывая топку.
– У меня к тебе мандат от товарища Чуба! – серьезно полез в карман гимнастерки Зажогин. – В Болохово пойдем! Там белый гад жмет сильно!
Бубнов соскреб в жестянку лишний мазут с ладони и взял у Зажогина чистый клочок бумаги:
...Машинисту Бубнову С. И. предписывается
срочно доставить пролетарский ломтевоз № 316
на разъезд Болохово для солидарного сцепления
с бронепоездом «Роза Люксембург».
Нач. депо товарищ Иван Чуб.
– Какой же это мандат? – сложил Бубнов бумагу уже без всякого уважения к ней. – Это предписание, неглубокий ты человек! Мог бы и на словах передать, чего зря буржуазное приданое транжирить! Давно ты в депо?
– Вторые сутки! – уважительно заглянул в кромсальную Зажогин. – Я теперь с Вологды! Мы там состав собрали, да не доставили – контрреволюция на щепу разнесла!
– Это под Хлюпином, что ли?
– Под ним самим!
– А мой старый кромсальщик где? Петров?
– Его с армянами за сахаром услали! В Раздольную!
– Нашли за чем посылать! – зло не одобрил Бубнов. – Рабочий желудок и без сахара проживет – была бы жидкость! Ну, полезай к ножам!
Зажогин исчез в кромсальной. Бубнов снял ломтевоз с тормоза, дернул балансир. Шатуны тронулись и пошли со свистом месить степной воздух. Кругом до самого горизонта разворачивалась бесчеловечная равнина, поросшая тоскливыми травами, угнетенными солнцем и ветром. Когда прошли Сиротино, Бубнов установил реверс на средней тяге и заглянул в кромсальную.
Зажогин сурово орудовал барбидным ножом, кромсая провяленные трупы врагов революции и закидывая бескостные ломти в запасник.
«Ухватистый! – положительно подумал Бубнов. – Только бы метал нормально!»
В Осташкове попросились до Конепада четверо безногих доноров и беременная баба с куском рельса.
– Прыгать сами будете! У нас на простой пару нет! – предупредил их Бубнов.
– Прыгнем, товарищ, а как же! – обрадовались теплу и движению доноры. – Нам теперь ломать нечего!
– Зачем тебе народное железо понадобилось? – спросил Бубнов бабу. – Твое дело – из некультурной земли пользу тянуть!
– Муж в Конепаде срубы на вес продает, а безмена до сих пор не наделал! Все мешками с песком перевешивает! – подробно ответила баба, бережно прислонив рельс к животу, чтобы усыпить растревоженного ребенка холодным и спокойным веществом.
– Ишь чего удумали, вошебойщики! – усмехнулся Бубнов. – А когда землю по кулацкому завету продавать вознамеритесь – тоже безмен понадобится?
– Землю, браток, токмо правильным умом перевесить можно! – ответил вместо уснувшей бабы самый умный инвалид.
– Правильным умом не землю, а земных дураков перевешивать надо! – отрезал Бубнов. – Столько накопил их трухлявый режим, что и в земле сразу не все помещаются! Сильно ждать приходится, пока старые сгниют да новым места поуступают!
Ломтевоз с ревом прошел ложбину и запыхтел в гору.
– Даешь тягу! – крикнул Бубнов в патрубок и открыл топку.
Зажогин высунул из кромсальной задумчивое лицо и стал метать в топку ломти, нещадно макая их в корыто с мазутом. Раскаленное нутро топки жадно глотало куски человеческого материала.
– На чьих ломтях идем? – поинтересовался другой безногий. – Чай, на каппелевцах?
– На офицерье нынче далеко не угонишь! – урезонил его Бубнов. – Они свой белый жир на лютом страхе сожгли! С их костей срезать нечего!
– Стало быть, на буржуях прем? – оживился инвалид.
– На них! – крикнул Бубнов.
– А я однова из Костромы в Ярославль на тамошних кулацких ломтях ехал! – продолжал инвалид, с сочувствием подползая к ревущей топке. – Еще когда при ногах был! Так мы сто верст за полчаса сделали! Пар на версту свистел! Вот что значит – отъевшийся класс!
Вдруг несколько кусков быстрого свинца ударили по кабине и по тендеру, пробив их насквозь вместе с телами двух инвалидов и бабы. Простреленные инвалиды повалились на жирный пол и долго дергались, неохотно расставаясь с нескучной жизнью. Баба без сопротивления умерла во сне, а ребенок из-за близости рельса продолжал глубоко спать в животе, не чувствуя потери матери.
Бубнов высунулся из кабины и увидел впереди дрезину с людьми и пулеметом. Он потянул балансир и закрыл сифон. Ломтевоз стал яростно тормозить и тихо подполз к смертельной дрезине. Перегретый пар с бесполезным остервенением бил из дырявого котла во внешнее пространство.
– Эй, братва, кто махоркой богат? – спросил с дрезины непонятный народ.
– Вы чьих кровей, душегубы? – спросил Бубнов.
– Красные мы, с разъезду! – определенно отвечал командир дрезины. – А вы сами какие?
– Деповские, мать твою в богородицу! Что ж ты, гад, свинцом по своим харкаешь?
– Да мы тут, такое дело, третьи сутки по махре обижаемся! – кривоного подошел командир. – Ни одна сволочь не остановится! А без дыму – воевать тошно! Вошь со скуки заест!
Бубнов осмотрелся. У него самого махорки осталось на два закрута; Зажогин, судя по его мутным глазам, куревом не баловался. Выковыривать же золотую махорку у инвалидов было противно ширококостному естеству Бубнова.
– Нет у нас махры, фулюган! – крикнул он кривоногому. – При за ней к белым!
Командир безмолвно сел на дрезину и скомандовал красноармейцам: те навалились готовыми ко всему грудями на коромысло, и дрезина легко покатила прочь. Живые слезли с ломтевоза и проводили дрезину долгими взглядами, в которых было больше зависти к беспрепятственному преодолению пространства, чем укора за убитых.
– Надо б залудить, мастер! – простодушно посоветовал инвалид, глядя на дырявый тендер как на чудотворную икону с сочащейся водой.
