Джозеф Коннолли - Отпечатки
Элис смотрела на него во все глаза, полные слез, ее шея, казалось, просела под тяжестью головы, которой она качала из стороны в сторону — то ли в отчаянии, то ли в томительной надежде.
— Я… я… я просто не вынесу. Если. Ты так считаешь.
Лукас качал головой почти в унисон с ней. В тугой улыбке его губы сжались почти до белизны, хотя в глазах тускло мерцал огонек. Он стоял перед ней, и Элис умоляюще смотрела снизу вверх в его бездонные глаза. Она не знала толком, что именно ей было так потребно (сейчас, в этот миг, да, — или вообще), но все же была снова, опять так уверена: нечто…
Лукас взял ее за руку, пристально вгляделся в пятнистые костяшки и слегка мазнул по ним губами.
— Элис, — прошептал он. — Твое место здесь…
И ее глаза на миг засияли. Но тут же снова потухли, все еще влажные и затуманенные, уголки печально опущены.
— Как и, — безжизненно сказала она, — других. Да? — И она посмотрела на него, глаза ее распахнулись уже в тревоге. — Это все для тебя?.. Лукас? Все это. Печатня. Все твои… люди. Для тебя все это — счастье, правда? Ты сейчас счастлив, да? В смысле, мне кажется, что счастлив, — ты кажешься счастливым, иногда… но что ты чувствуешь, Лукас? Ты даже никогда не говоришь мне, что ты чувствуешь!.. Я не такая, как ты, дорогой, — я не могу… постигать. Мне нужны слова.
— Просто я, — тихо и очень серьезно произнес он, — хоть что-то чувствую. Пойми. Это уже чудо.
И он мгновенно ожил, так внезапно вцепился в ее руку, что она ахнула.
— Пойдем. Я должен кое-что тебе показать. Такое, чего еще никто не видел. Это — это, Элис, для тебя одной, клянусь. Пойдем. Пойдем.
И эти слова смяли оборону Элис, и она трепетала, пока Лукас тащил ее к балкону за полузастекленной скрытой дверью, туда, к самому большому окну. Сейчас Элис смеялась, как пьяная, холод хлестал ее по щекам, она щурила глаза от блеска молочного, но свирепо сверкающего солнца, такого неестественно яркого. Лукас возбужденно тащил ее за собой, они пробирались по гулкому железному проходу — и Элис с радостью последовала бы за Лукасом в любое место, куда ему взбрело бы в голову ее отвести. Его крепкая и настойчивая хватка наполняла ее энергией и такой уверенностью, что если бы Лукас прыгнул бы сейчас в зияющую пустоту, не отпуская руки, Элис почти в экстазе полетела бы вместе с ним и охотно разбилась бы вдребезги (словно вся жизнь ее зависела бы от этого).
Лукас наконец остановился у подножия деревянной лестницы, узкой и крутой — она скорее напоминала почти вертикальный трап, вроде корабельного.
— Что это? Лукас — я ее никогда раньше не видела. Куда она ведет?
Лукас повернулся к ней. Неожиданный ледяной порыв ветра взъерошил ему волосы, и от этого — вкупе с неприкрытым возбуждением, написанным на его лице, — он показался ей каким-то диким.
— С этой секунды, — медленно предупредил он, — ты не должна проронить ни одного, ни единого слова. Понятно? Никакого шума, ничего.
Элис кивала — в ее глазах мерцало это новое, заразное, разделенное волнение, — а сама тем временем, запинаясь, бормотала:
— Но почему, Лукас — почему? Я не понимаю — почему ты не скажешь мне, почему?
— Доверься мне, — сказал он.
И она доверилась. Он повел ее наверх по узким и прогнутым ступенькам, певшим под его ногами, и Элис, отбросив и тень беспокойства, храбро следовала за ним. Но ее тягу к открытиям ослабили сомнения, которыми нельзя было пренебречь, — она понимала, что это глупо, но ничего не могла с собой поделать. Ветер трепал их яростно, и Элис бросила взгляд наверх — проверить, на месте ли Лукас, — а потом мельком вниз — выяснить, высоко ли она уже поднялась. Паника стиснула ее горло при виде этой крутой спирали, закружилась голова, серебряные блестки пестрой реки жестоко кружились и пьяно сыпались под резкими и грубыми незнакомыми углами. Над головой — глубокое, испещренное полосами небо, и больше ничего. Лукас исчез — совсем пропал из виду. Она бы замерзла там навсегда или просто разжала пальцы, если бы не рука, протянутая из какого-то темного закутка, которого Элис раньше не замечала. Рука судорожно и с явным нетерпением подзывала Элис, побуждала вцепиться — и безмолвно подчеркивала необходимость полной тишины.
Элис крепко вцепилась в его предплечье и вскарабкалась по последним двум ступеням, энергично, но практически безуспешно углом рта сдувая с глаз и губ завитки волос, разметавшиеся на ветру в художественном беспорядке. Когда ее лицо оказалось напротив решительных, мерцающих глаз Лукаса, тот сузил их, предупреждая снова, и приложил палец к губам. Остаток пути Элис карабкалась, Лукас ее тащил — видимо, на какой-то тесный и черный чердак. Элис присела на корточки подле Лукаса в ожидании и предвкушении. Кажется, долгие минуты она не шевелилась — затекшие лодыжка и икра грозили разболеться всерьез, но все же она не двигалась. Она осторожно потянула Лукаса за рукав и осмелилась прошептать (так тихо, что вышло не громче дыхания):
— Лукас… что? Мне немножко страшно…
Мрак постепенно рассеивался — вправду ли? — но она скорее почувствовала, чем увидела, как Лукас качает головой. Потом он повернулся и сказал тихо и медленно:
— Посмотри. Вон туда. Видишь?..
Элис уставилась вдаль. Вокруг было тепло и затхло — старое сухое дерево и, пожалуй, душок гнили, сладковатый запах разложения. Перед ней — лишь столкновение оттенков серого, еле различимые вариации темноты, и Элис едва не зарыдала от досады на собственную полную и безоговорочную глупость: отчего, ради всего святого, я не могу разделить это с Лукасом? Нет, послушайте! Какое-то отдаленное движение заставило ее натянуться, подобно струне; она выдохнула краткое и совершенно непроизвольное «О!» тревоги и неприятного удивления, и вцепилась в Лукаса еще крепче, различив намек на ленивое движение, который тут же снова растаял в тишине. Нога под ней едва не подламывалась.
— Вон там, — произнес Лукас тихо-тихо. — Видишь? Вон там.
И тогда она увидела: два маленьких мерцающих бледно-желтых огонька посреди какой-то едва угадываемой и бесформенной массы чуть темнее окружающей темноты — и какая-то почти волна, которая постепенно успокоилась.
— Кто… кто он? — прошептала Элис.
Лукас дышал ровно и тихо.
— Они, — сказал он. — Их двое.
Элис заморгала:
— Двое? Правда? Двое… кого?
Лукас, наверное, кивнул:
— Сов. Сипух. Их во всем королевстве осталось несколько сотен пар.
Элис ничего не сказала. Не смогла ничего придумать.
— И эти… — тише неслышного продолжал Лукас, — эти две… наши.
Элис осторожно вытянула ногу в сторону; либо так, либо сию секунду заорать.
Лукас повернулся к ней и дразняще коснулся губами ее уха. Она услышала, как он выдул ей в ухо вздох змеи, заточенной в кувшин… кейф…
— Что? — прошептала она. — Что, Лукас? Что ты сказал?
— Кейф… — повторил Лукас. — Арабское слово. Блаженное упокоение.
Он еще крепче вцепился ей в руку. Элис на миг отвлеклась, расслышав приглушенную возню, краткую и далекую, которая тут же стихла. А там, вдалеке, по-прежнему горели два желтых глаза, застывшие, немигающие — и Лукасовы глаза, живо представляла себе Элис, так же застыли и сияли. Она едва разобрала слова, когда он вновь заговорил, таким хриплым и низким стал его голос.
— Совы, Элис. Теперь совы — тоже компонент. — С нажимом он добавил: — И обо всех, видишь ли, надо заботиться.
ГЛАВА ВТОРАЯ
— Послушай!.. — настаивал Пол.
Он вздохнул и заозирался, возможно, в поисках свежего вдохновения; вздох еще свистел — будто на секунду отразился от темно-зеленых стен ванной, похожей на пещеру. Поскольку, о боже — он уже в третий раз пытается втолковать проклятому Бочке, в чем дело. Не понимаю, за каким рожном он устраивает столько шума из ничего.
— Я тебе говорю, мы просто сунем головы в дверь и скажем «привет», вот и все. Я ж не говорю, что ты их должен любить, ну честное слово. И тебе надо разобраться с готовкой, тогда мы с ними вроде как подружимся. Мы ж не хотим, чтоб решили, будто мы прячемся, Бочка: я же говорю. Важно, ага? Когда ты, типа, открыт людям, они тебя вообще не замечают. А когда ты голову пригибаешь и ходишь на полусогнутых — тогда да. Сечешь? Когда хлопаешь дверями людям в морды, они начинают думать: черт, чё за фигня творится? Чё за пурга, Альфи? Чё эти пацаны задумали? Все люди такие. Обычное дело.
— Да — я тебя слышал, Пол. Я не дурак — я все понял. Просто мне несладко. Чем меньше болтаешь с людьми, тем лучше.
Бочка слез со своего насеста — края огромной чугунной ванны — и ловким щелчком отправил окурок в унитаз. Не успел тот зашипеть, Бочка торопливо посмотрел по сторонам (чего он ожидал, интересно?) и рукой вяло попытался изгнать предательские следы витающего греха. Пол отлепился от здоровенной хромированной нагретой вешалки для полотенец (адское пламя — она изрядно поджарила мне зад, эта штука — честное слово, пока не отклеишься — и не заметишь, какая горячая эта дрянь). Он отечески возложил длань на широкие Бочкины плечи — докуда смог дотянуться.
