Джонатан Летем - Бастион одиночества
Еще раз пройдя через двор, который теперь уже не освещался луной, я, будто марионетка, управляемая Мингусом, без труда разыскал ШИЗО, невысокое трехэтажное здание, больше похожее на тюремную больницу, нежели на изолятор особого режима. Его вид не соответствовал тому, что я ожидал увидеть. Неуемное чудовище, буйствующее в сердце тюремного лабиринта, следовало содержать в клетке под открытым небом или в яме, охраняемой вооруженной охраной. Но ШИЗО выглядел безобидным. Я подумал, что упрятать сюда Лорда Длинные Руки, Мастера-по-забрасыванию-мяча-в-окна, равносильно заключению его в пряничный терем, в котором он с легкостью прогрызет себе дорогу на волю.
Я вошел в ШИЗО. На первом этаже здесь находились заключенные, страдающие каким-нибудь серьезным недугом — умирающие от СПИДА наркоманы, жертвы перестрелок с ранениями позвоночника. Второй этаж напомнил мне сумасшедший дом из «Инспектора Клузо» — своими зарешеченными окнами и дверьми без ручек, но с прорезями. Когда я разыскал камеру Роберта, он спал.
— Хреноберт! — позвал я.
Я снял кольцо и встал так, чтобы Роберт мог рассмотреть меня в тусклом свете. Потом подошел к решетчатой двери.
— Дилан?
— Да, Роберт.
— Какого черта ты тут делаешь?
Это был он, Роберт Вулфолк, я опять смотрел в глаза объекту своей ненависти. Облаченному в тюремную форму, бритоголовому, с застывшим выражением насмешливости — вечной соответствующей физиономией. Я взглянул на его руки, укрытые оранжевой арестантской рубахой, и подумал: когда-то они соприкасались с руками Рейчел. Я презирал Роберта и завидовал: ему посчастливилось ощутить на себе ее удары.
— Меня Мингус прислал, — пробормотал я.
— Ты небось подумал, я сплю. Да?
— Ты действительно спал.
— Не-е, только прикидывался. Никому не удастся подкрасться ко мне незаметно.
— Может быть, — ответил я.
— Знаешь, чем я занимался?
Я представлял себе наш разговор совсем иным.
— Чем?
— Сочинял в уме стихи. У меня их в голове — целый альбом. Никто из этих придурков понятия не имеет, что со мной. Наверное, думают, я свихнулся. Просто я все время сижу с закрытыми глазами и качаю головой. Скоро это дерьмо в моей башке точно взорвется и разнесет эти чертовы стены. И я отсюда смоюсь.
«Ты смоешься отсюда быстрее, чем думаешь», — мелькнуло у меня в голове.
— Хочешь послушать?
— Да.
Не знаешь мое имя, прочитай на коробке,
Ты, смазливый рэппер с жирной бабьей попкой.
Найди его на дизайнерской картинке.
Захочешь поплавать по Гованусу,
Приготовься получить по загривку.
Он прочел свое нелепое творение грубым и агрессивным тоном. Впрочем, может, нелепым было не оно, а я.
Кончай трястись, трусливая задница!
Я слышу, как стучат твои зубы,
И мне это не нравится…
— Хватит, Роберт!
— А что такое?
— У меня мало времени.
Я показал ему кольцо — с некоторым раздражением. Я ждал, что он сам его у меня попросит («Эй, дай-ка на минутку. Я никуда не уйду, только пройдусь с ним вокруг квартала. Ты что, не доверяешь мне?»). Но та игра давно закончилась.
— Помнишь эту штуковину? — спросил я.
— Черт! Это же кольцо Гу.
Я не смог убедить Мингуса принять от меня этот подарок. А Роберт тут же признал в нем имущество Мингуса. Меня его слова в некотором смысле порадовали.
— Правильно, — ответил я. — Мингус сказал, чтобы я принес это кольцо тебе.
— Черт!
— С его помощью ты сможешь выбраться отсюда. — Я просунул кольцо в дверную щель. В тот момент, когда Роберт взял его, я почувствовал приступ паники, мгновенно отрезвивший меня. Мне следовало поскорее отсюда выбираться.
— А почему Гу не оставил его себе?
— Захотел, чтобы ты им воспользовался.
— А как оно действует?
— Сам разберешься.
Роберт на мгновение задумался и спросил снова:
— Эй, Дилан, а у тебя есть ключи?
— Они нужны мне самому.
— Открой хотя бы эту долбаную дверь.
Я смотрел на него, не отвечая.
— Эй, Дилан?
— Что?
— Пошел на хрен, сукин ты сын.
Тюрьма спала. Я продвигался к выходу. Было часа три-четыре ночи. Знакомые звуки отворяющихся дверей и бряцания ключей никого не тревожили. Единственное, чего я боялся, — «А/Б двери», преодоление этого препятствия без кольца казалось невозможным. Я думал, что попрошу Мингуса несколько деньков подождать и выберусь отсюда невидимым. Он, естественно, согласился бы. А Роберту было на меня плевать, но его я бы и не стал просить.
План мне пришлось изменить. Я решил пробраться к комнате для свиданий — туда, где собирались свободные люди, и смешаться с волной первых посетителей, а в случае необходимости сказать, что по ошибке вошел не в ту дверь. Руку после вчерашнего официального визита к Мингусу я до сих пор не мыл и надеялся, что тюремные сканеры и сейчас обнаружат на ней штамп. К тому же я белый, а местное «население» по преимуществу чернокожее. Меня непременно должны были пропустить.
Я разыскал корпус с выложенными зеленой плиткой стенами, в котором находилась комната для свиданий, в одиночестве прошел по длинному коридору, миновал помещение с широким внутренним окном из оргстекла, где меня заставляли снять ремень и туфли и где моя ушная затычка привела в изумление охранницу. И попал в просторное помещение, нечто вроде вестибюля с четырьмя автоматами — пара ярко освещенных «Пепси», «Ореос», выдающий печенье в полиэтилене, и «Чиз-Ит». На одной из стен на полке стоял телевизор.
Я засунул связку ключей между пыльных опор автомата «Чиз-Ит». Там их никто бы не нашел. Если бы ключи мне еще понадобились, я без труда достал бы их. От усталости меня уже мутило. Я сел на корточки, прислонившись спиной к стене у входа, — так, чтобы из коридора меня не было видно, — и тут же заклевал носом. Не занялся сочинением рэп-стишков, обреченных на бесславие, как Роберт, а в самом деле задремал. Если бы кто-то задумал незаметно ко мне подкрасться, легко сделал бы это. Черный глаз телевизора смотрел прямо на меня. В нем не отражалось ни проблеска мысли — ни Вейдера, ни ребят из «Биг Бразер» — только пустота. Меня окружала лишь тишина, бояться грозных стражей не имело смысла. Автомат «Пепси» светился, но никого не привлекал к себе.
Я проснулся от яркого солнечного света и переполненного мочевого пузыря. И сразу же увидел толпу возле помещения с окном из органического стекла в другом конце коридора — не вялых утренних посетителей, а взволнованных тюремных офицеров, полицейских и нескольких белых мужчин среднего возраста в темных костюмах. Некоторые из них делали записи в блокнотах. В следующее мгновение я с ужасом заметил человека, стоявшего буквально в нескольких шагах от меня, — повернутого ко мне спиной офицера у одного из автоматов. Он кормил машину долларами и затаривался пепси. Наверное, именно от грохота выскакивающих из ее глотки жестяных банок я и проснулся. Вероятно, войдя сюда, офицер направился сразу к автомату и меня не заметил. Но неожиданно он повернул голову.
— Я… Гм… Уронил мелочь, — сказал я, моргая, чтобы стряхнуть с себя сон и опираясь ладонями на пол.
— Как вы здесь очутились, черт побери?
— Через входную дверь, — соврал я. — Она была открыта.
— Твою мать! Если вас увидит Тэлбот…
— Именно Тэлбот меня сюда и направил, — продолжил я рискованную игру. — А может, я просто перепутал. Где здесь уборная?
Офицер прищурил глаза, глядя на меня с подозрением, очевидно, чувствуя подвох. Затем расправил плечи, плотнее прижав к груди банки пепси. Он выглядел слишком юным — более молодого стража правопорядка мне еще не доводилось встречать. Наверное, он был здесь мальчиком на побегушках, хотя на поясе у него висела связка ключей, пластиковая дубинка и — к моему счастью — сканер.
— Вы журналист?
— Да. Вы должны помнить меня, молодой человек. — Я произнес эти слова с трансатлантическим высокомерием, копируя Гэри Гранта, разговаривающего с Ральфом Беллами. Затем выпрямился и стряхнул пыль с рук.
— А как, простите, ваше имя?
Задумавшись лишь на мгновение, я сказал:
— Вэнс Крисмес. — Сейчас я мог вспомнить имя только одного газетчика. Ну и еще, пожалуй, Джимми Ольсена. В конце концов, Крисмес сам нарвался на это, связавшись с Аэроменом, пусть и было это много лет назад.
— Понятно. Но… Откуда вы?
— Из Олбани, — ответил я. — Я работаю в… э… «Олбани Геральд-Леджер». Мы собираем материал для статьи о состоянии тюрем. Вы наверняка в курсе.
— Но ведь вы приехали со всеми остальными, я правильно понимаю? — Туман неопределенности действовал ему на нервы: он страстно хотел, чтобы я развеял все его сомнения — того же желал и Я.
