Игорь Рыжов - Питерский битник
После этого — добраться обратно до постели и совет один: подобное лечится подобным! Как вариант — можно пива, если не жалко с ним расстаться, но рюмку того, чем так убрался вчера, невзирая на отвращение, это святое! Дежурный тазик между ног, пятьдесят грамм в тару, грамм триста пива (или тёплого — не горячего! — сладкого чая) в ёмкость в другой руке — и, с Богом! Основная часть гадости, что в вас накопилась, должна вылететь наружу, если нет — повторить (на крайний случай два пальца в рот, это победа). После чего обессилено рухнуть обратно в кровать и проспать ещё пару часов.
Это была первая, основная часть «марлезонского» тяжёлого похмелья, во время которой нужно запомнить одно правило: не совершать лишних движений, организм этого вам не простит!
…Вторая часть.
Предполагается, что вы уже вторично поспали и готовы после более тщательного опохмела к каким–то более активным действиям. В своё время я написал блюзец про эту стадию, проснувшись где–то на краю географии, в Рыбацком, как оказалось впоследствии. Так как все новостройки на окраинах во всей России почти одинаковы, люди в них обитающие — почти тоже, то об этом и песенка:
(исполняется на стандартной мажорной блюзовой «двойке», как лёгкая помесь естественного любимого сумасшествия Тома Уэйтса, вкупе с Элисом Купером, неожиданно переспавших с Людмилой Зыкиной и пытающихся впасть в адекватность):
БОЖЕ, КАКОЙ ЭТО ГОРОД?.
Боже, какой это город?
Если Питер — то именно, где?
На чём это я? Вроде диван!
Хозяин, или хозяйка,
Вечер сейчас или день?!!!
Молчание, странно:
Я, кажется, не был так пьян…
Вопрос: как я не сгорел,
Если «Космос» тушил об постель?
Хотя, вроде, курил «Беломор», —
А, вот он, торчит из стены!
Стало быть, спал не один,
С кем же тогда? Веселье…
Мангосраки и Херросима:
На столе, как после войны!
Где–то здесь чайник, родимый,
Скорее глоток воды!
Ммм! А ещё говорят,
Мол, живая вода — враньё!
Кто ж там, как конь ретивый
Мчится из–под узды:
Мухи. Паразиты.
Мелкокалиберное вороньё…
А, ну, вот и хозяин!
Знакомое, вроде, лицо?
Браток, дай закурить, —
Божественнейший порок!
Не помнишь, а с кем я спал тут?
Кошмар, ну я молодцом…
А где она? Ну, Бог с ней, с дурой,
Туда ей дорога!
А это, хоть, Питер? Ништяк!
Ну, первый вопрос отпал…
А район? Мда, повезло же тебе с жильём…
Слушай, тут диван твой, пустяк?
Ладно, а кто здесь остался?
Одни? И то ничего:
Похмелимся вдвоём!
Водовка? Да… Суицид…
Хотя, лучше, чем просто вода!
Слушай, а как тебя звать–то?
Федя? А, я — Рыжов…
Что ж, пускай не болит,
Ни сегодня и никогда,
Давай, понеслась, с добрым утром!
И, что бы Всё хорошо!
И, что бы Всё хорошо!
Давай!..
МАРТИРОЛОГ
Была еще одна гадость, стеклоочиститель под названием — «Льдинка». От этой дряни такая толпа народу за последние десять лет перекинулась.
Из тех, чей я гроб своими руками нёс — это Котя Швейк (хотя, он, не скажу где, стакан хорошей водяры на кухне хватанул — и всё, мотор сорвался… Отвык).
У Ваньки Воропаева полфлэта народа на ул. Есенина сгинуло, да и сам он, после того, как жильё отобрали, никому на глаза уж четыре года не попадался.
Юрай Резников, художник с Лютерани и страстный любитель «Настойки боярышника», после чего мы все окрестности вокруг аптек, усеянные вместо асфальта наглухо утрамбованными в грунт пробками от него и «Адаптовита» (с изумительно лимонным привкусом, по словам, кажется, также покойного Ёза Ишмуратова) прозывали не иначе, чем «Боярский Двор».
Серёга Б
егемот Питерский, Олежка Гурьев и мой старый, и надеюсь, хороший для него друг, Олежка Маршал — он хоть не от синего ушел, машина у «Выборгской» сбила….
Продолжать?
Я тут могу такой мартиролог выстроить…
Я уже старый, и давно пердун, но так заё……ет своих хоронить, и перспектива состариться в одиночку. Радует одно — не доживу, явно!
+++
Котю Швейка мы в жерло крематория с Питом Самоделкиным и прочими опускали. Кропаль ему с собой в дорогу положили, чтоб дышалось легче. Пупкин, Арсен и наш афроамериканистообразной расцветки Бангиз Счастливый (Бэм), на поминках едва концерт не закатили. В общем, проводили как музыканта, достойно…..
Косте Швейку
«Нет постоянного на свете» —
Всё не идет из головы.
Когда друзей вчерашних дети
К нам обращаются на «Вы».
Увы и ах! Всё лишь мгновенно.
В Пустое плыть наверняка,
В руках держать попеременно
Игрушки, женщину, стакан.
Уходит, не успев начаться,
И привыкаешь жить во снах,
И чаще, чем в дверях, прощаться
С друзьями на похоронах.
Нет ничего противней Смерти,
Когда в один из дивных дней
Она придет — вы ей не верьте,
Не разговаривайте с ней!
Пускай морщины роют кожу.
Пускай в другом былая стать.
Пускай заходит чуть попозже,
Когда нас дома не застать…
+++
Почти на моих руках умерла моя любимая, сумасшедшая Янка Ишмуратова: и там было не с «Ханки на Джеф, с Джефа на ханку», а, гораздо хуже! Слава Богу, просто тихо умерла в своём кресле на Посадской: оторвался последний сердечный клапан…
+++
Олегу Григорьеву
Ем я рассольник за стольник,
Кефира не пью — пронесёт.
А рядом стоит алкоголик
И грустно объедки пасёт.
Судьбою нещадно избитый,
Небритый, в несвежем белье,
Он смотрит, как я, с аппетитом,
Съедаю салат «Оливье».
И чуется злоба во взгляде
Из тех, что копилась давно,
Когда я шашлык, в маринаде,
Сухим, запиваю, вином.
Но нет у меня раздраженья,
На уровень жизни иной.
Ведь это — моё отраженье
В витрине, что рядом со мной.
+++
Юрай (Юрка Резников).
Умер Юрай… Жил на Большом проспекте П. С, на последнем этаже недалеко от Петровского стадиона, и по этой причине жутко ненавидел «Зенит», точнее, его фанатов. Его фраза:
— Рыжов! Это ж как нужно искать сортир, чтобы примчаться в мою парадную под самую крышу, и обоссать именно МОЮ дверь!
+++
Олежке Гурьеву, не так давно ушедшему…
Это был один из первых Людей, с кем я познакомился на Сайге. Мягкий, беззлобный, ранимо–беззащитный человечек, в своём вечном синем берете и мятом плаще, не доходящем ему до колен. Он постоянно писал стихи и безумно стеснялся их кому–либо показывать. Не обладая громким голосом и напором, на тусовках он тихо присаживался куда–нибудь в уголок и сам себе читал их как мантры, уже не надеясь быть услышанным.
Есть женщины, что смотрят мимо
Начертанного на песке.
Я рядом, я невдалеке,
Я вместе с вами, но незримый,
Как прошлого пейзажа часть,
Деталь простого механизма.
У хари моей нет харизмы,
Но есть желанье кирпича.
А сердце пошло так стучит,
И в пальцах догорает «Прима»,
И женщины проходят мимо,
Неся с собою кирпичи.
Часть II. О ЛЮБВИ
«И слово «ОБУВЬ» как «ЛЮБОВЬ», я прочитал на магазине…»
Саша Соколов «Школа для дураков»О ЛЮБВИ
Унесшие кучу здоровья,
Обильно политые потом,
Слова, что зовутся Любовью,
Вершат вековую работу…
……
Любить — это всегда Всё и Ничего одновременно, как и ненавидеть. Это либо есть, либо этого нет.
Смирение, оно же Терпимость, приходит с постижением Любви, то есть с совместным сосуществованием в какой–нибудь кубатуре, являющейся проверкой на совыживаемость.
Когда она внутри, в Нас, в Обоих, Одна (!), как дозняк заутренний, единственный, коий может спасти лишь одного, но ты её будишь, и ставишь её первой, чтоб Ей (!) идти дальше, а сам ложишься умирать.
Она — всегда на грани существования. Экзистенция. От бомжового музыканта у метро до Элвиса.
Нужно только выйти на своей остановке. Вместе.
ЭРЕКЦИЯ
