Петр Боборыкин - Василий Теркин
— Вам покрепче, Василий Иваныч? — донесся до него голосок Сани.
Она глядела на него из-за самовара.
— Да, покрепче, Александра Ивановна.
— Со сливками?
— Нет, позвольте с лимоном.
Что-то заиграло у него в груди от голоска Сани и мягкого блеска ее глаз. Прилив жалости подступил к сердцу. Захотелось сейчас же увести ее из этой семьи, обласкать, наставить, создать для нее совсем другую жизнь. Быстрая-быстрая мысль пронизала его мозг… Ведь женщина два года назад помогла ему. С ее деньгами дошел он в такой ничтожный срок до теперешнего положения… И она же довела его до сделки с совестью. Всю жизнь он будет помнить про эту сделку. Там он попользовался, здесь — сам должен оградить беспомощное женское существо, разделить с ним свой достаток, сделать из нее подругу не потому, что животная страсть колышет его, а потому что "так будет гоже", мысленно выговорил он по-мужицки.
Его взгляд приласкал Саню, когда она подавала ему стакан чаю. стр.441
Сегодня во всем доме произошло какое-то событие. И в ней самой есть что-то новое. Ей почти неприятно чувствовать позади себя Николая Никанорыча. Хотелось бы выкинуть то, что было между ними. Он ей чужой. "Хороший человек" не он, а вот тот, Василий Иванович, перед которым все смирились, даже тетка Павла. Как будто и всю судьбу их семьи держит он в своих руках. Но ей он не страшен. Напротив! Василий
Иваныч добрый и красивый, гораздо милее Николая
Никанорыча. Наверное он будет с ней еще много говорить… И она ему во всем покается сама, не дожидаясь его расспросов.
— А ваш управляющий где же? — спросила Теркина
Марфа Захаровна. — И ему бы чаю предложить.
— Он еще не вернулся из лесу, — ответил Теркин.
Павла Захаровна поглядела вбок на сестру: "довольно, мол, и одного хама, а то еще его приказчиков всяких в свою компанию принимать!"
Теркин подметил этот взгляд и сказал, обернувшись к
Ивану Захарычу:
— Вашу дачу он теперь знает как свои пять пальцев.
Иван Захарыч промолчал и только слащаво усмехнулся.
Ему предстояло объяснение с Первачом, и он не знал, как ему быть: сестра отказалась от всякого посредничества… Денег заплатить Первачу у него не было: приходилось просить их у покупщика.
Протянулось очень длинное молчание. Теркину оно не показалось тягостным. Он и не требовал, чтобы его занимали… Ему было хорошо. Из цветника долетало благоухание ветерка. В парке защелкал соловей. Позади, внизу, неслышно текла река, куда ему хотелось спуститься под руку с Саней.
— Колокольчик! — тихо вскрикнула Саня, будто она вздохнула.
— Кто бы это?.. — спросила Марфа Захаровна.
Предводитель?
— Ему теперь не до разъездов! — выговорил Иван Захарыч.
Звон резко оборвался у крыльца.
Теркин подумал о Звереве. Будь он тогда у него в таком же настроении, как сегодня, вероятно «Петька» выклянчил бы у него тысчонку-другую.
Камердинер Ивана Захарыча показался в дверях террасы. стр.442
— Кто приехал? — спросила первая Марфа Захаровна.
— Барыня… Карточку вот дали… Господину Теркину… По делу… Их желают видеть.
— Меня? — переспросил Теркин и быстро поднялся.
— Так точно.
На карточке стояло: "Серафима Ефимовна Рудич".
Он подавил в себе смущение, но Саня заметила, как глаза его вдруг потемнели.
— Вы позволите принять эту госпожу, — обратился он к хозяевам — во флигеле?
— Почему же нет? Гостиная в вашем распоряжении, — чопорно выговорил Иван Захарыч.
Теркин был уже на пороге, скорым шагом прошел из гостиной и в зале столкнулся с гостьей.
Первая его мысль была не принять ее, но он сейчас же нашел это "гнусной трусостью" и смело пошел на все, что этот приезд Серафимы мог повести за собою.
XXVII
В той самой беседке, где он в первый раз говорил с Саней, сидели они друг против друга.
Теркин быстро-быстро оглядел ее и тотчас же отвел глаза. Серафима была одета пестро, но очень к лицу — шляпка с яркими цветами и шелковый ватерпруф темно- малинового цвета, с мешком назади и распашными рукавами. Ему показалось, что она немного притирается.
Глаза выступали непомерно — она их или подкрашивала, или что-нибудь впускала в зрачки. На лице — бледном и немного пополневшем — пробегали струйки нервной дрожи. От нее сильно пахло духами. Из-под юбки светлого платья выставлялась нога в красноватой ботинке. На лбу волосы были взбиты.
"Кокотка, как есть кокотка!" — определил он мысленно и в груди ощутил род жжения. Никакой радости, даже волнения он не сознавал в себе. Ему предстояло что-то ненужное и тяжкое.
— Здравствуй, Вася! — заговорила первая Серафима и подалась к нему своим, все таким же пышным станом.
Он ничего не ответил.
— Ты так меня встречаешь? стр.443
— К чему же этот приезд сюда?.. Ведь у меня есть квартира в городе.
— Кто же виноват, что ты здесь днюешь и ночуешь?..
Низовьев хотел тебя вызвать, нарочного послать. Он тебя ждет второй день. Ты получил его письмо?
— Получил… Но здесь я еще не покончил.
— Ну, я и рассудила поехать сама. Я по делу, ничего тут нет неприличного. Уж если ты нынче стал такой ц/ирлих-ман/ирлих… Или ты у этих уродов на правах не одного покупателя, а чего-нибудь поближе?
Губы ее начали заметно вздрагивать. Она их закусила, чтобы удержать слезы.
— Все это ни к чему, и вы напрасно…
— Нет, уж пожалуйста, не на «вы»! В каких бы ты ни был ко мне чувствах — я не могу… слышишь, Вася, не могу. Это нехорошо, недостойно тебя. Я — свободна, никому не принадлежу, стало, могу быть с кем угодно на «ты»… Да будь я и замужем… Мы — старые друзья. Точно так и ты… ведь ты никому не обязан ответом?
Ее глаза остановились на нем пытливо и страстно. Ему стало неловко. Он не глядел на нее.
— Тут свобода ни к чему, — выговорил он немного помягче.
— Пойдем отсюда. Здесь мы на юру! Оттуда видно… И ты будешь стесняться…
— С какой стати?
— Прошу тебя.
Она так произнесла эти два слова, что он не мог не встать. Встала и Серафима и взяла его сама под руку.
— Туда… туда!.. Книзу! Ведь они, там, могут меня считать за покупательницу. Явилась я к тебе… а ты скупаешь леса… Вон там внизу лужайка под дубками… Как здесь хорошо!
Серафима придержала его за руку и остановилась.
— Ах, Вася! — Она вздохнула полной грудью. Как жизнь-то играет нами!.. Вот я попала в Васильсурск, на лесную ярмарку.
— Я знаю с кем…
Он не подавил в себе желания кольнуть ее, напомнить ей, с кем она туда явилась, какими поклонниками она теперь не пренебрегает. Ему припомнилось то, что рассказывал Низовьев о каком-то петербургском лесопромышленнике — сектанте. стр.444
— Тебе небось Низовьев говорил про Шуева?
— Какого Шуева?
— Ну, того… из "белых голубей".
Она не докончила и рассмеялась.
— Правда это? — спросил он, и его губы сложились в усмешку жалости к ней.
Она схватила это глазами и отняла руку.
— Ты думаешь, я его вожу?..
— С такими трудно иначе, — шутливо выговорил он.
— Ну, все равно, думаешь, я обираю его? Могла бы!.. Так как он… страсти-ужасти!.. Ты не знаешь!.. До исступления влюблен… Да… И он душу свою заложит, не только что отдаст все, что я потребую… Дядя у него — в семи миллионах и полная доверенность от него… Слышишь: семь миллионов! И он — единственный наследник…
— Хорошо, хорошо!
Ему стало уже досадно на себя, зачем он намекнул на этого сектанта.
— Я запретила ему за мной следом ездить. Провались они все! — вскричала она и, обернувшись к нему, опять взяла его под руку. — Вон туда сядем… Пожалуйста!.. Там так славно!
Он не противился. Серафима опустилась прямо на траву в тень, между двумя деревьями.
— Садись сюда же… Ну вот, спасибо. Ты не желаешь, чтобы я тебя, по-старому, Васей звала и «ты» тебе говорила?.. А?
— Мне, пожалуй…
— Ну, хоть и на том спасибо.
Над ними сбоку наклонились ветви большой черемухи, и к ногам их спадали белые мелкие лепестки.
Серафима подняла голову и громко потянула в себя воздух.
— Господи! — перебила она себя. — Так хорошо!.. Воздух!.. Пахнет как! Река наша — все та же. Давно ли? Каких-нибудь два года, меньше того… Тоже на берегу… и на этом самом… А? Вася? Тебе неприятно? Прости, но я не могу. Во мне так же радостно екает сердце. Точно все это сон был, пестрый такой, тяжелый, — знаешь, когда домовой давит, — и вот я проснулась… в очарованном саду… И ты тут рядом со мной! Господи!..
Волнение перехватило ее речь. Она отвернула голову и взялась руками за лицо. Теркин сидел немного стр.445 повыше ее, прислонившись спиной к одному из молодых дубов. И его против воли уносило в прошлое. Как тогда задрожали его колени, когда он, у памятника, в садике, завидел ее издали. Он себя испытывал, почти боялся, что вот не явится этого признака, по которому он распознавал страсть… И признак явился. В чувстве этой роскошной и пылкой женщины он находил потом больше глубины и честности, чем в себе. Ничего мудреного нет, что она осталась верна его памяти, даже если и начала кружить головы мужчинам… Кто его так любил?..
