Габриэле Д’Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля
Когда солнце умирало среди фиолетовых тучек, когда побагровела вершина горы и вдали начали лаять собаки, Рокко вернулся к своей жене, изнеможденный, едва держась на ногах, с еще обожженным телом и ослепленными глазами. Перед ним мелькали в воздухе большие желтые, волнующиеся пятна, и больше ничего он не видел.
Когда он пришел, Нора сунула ему под нос полную тарелку супу, который он проглотил, не поднимая головы, с жадностью голодной собаки. Никакого внимания не обращал он на эту женщину, полную молодой страсти, на эту женщину с плодоносным чревом и вздувшимися от молока грудями, он не чувствовал здорового запаха этого тела. В глазах его все еще мелькали желтые пятна… Бросился в угол, на солому, как выбившееся из сил животное, и уснул. Он был красен, как старая медь, лицо его было повязано платком, как будто на нем зияли раны, длинные, грязные космы волос свисали на низкий лоб и черепашью шею. Противный! Брр…
В этот вечер он возвращался по тропинке, поросшей кустами дикого кизиля, он шел с открытым ртом, чтобы глотать по крайней мере хоть морской воздух. На ясном, зеленоватом небе всходила молодая луна: была июльская суббота.
Возле дома он встретил отца, который стоял с трубкой во рту и поджидал его, чтобы отнять у него заработок.
— Добрый вечер, отец.
— Добрый вечер. Давай-ка сюда!
Рокко вытряс из кармана горсть медяков, после чего оба молча дошли до двора: отец шел впереди, покуривая трубку, а сын — сзади, как прибитая собака.
Нора, увидев, что они идут вместе, страшно смутилась, почувствовала что-то вроде страха и побледнела. Рокко направился к столу неуверенным шагом слепого, широко раскрывая свои серые глаза, как бы намереваясь поглотить слабый сумеречный свет. Он одурел от усталости и зноя. Он работал с восхода до заката солнца для того, чтобы отец обогащался, посвящая свой досуг покуриванию трубки и попойкам. Он работал в поле на других хозяев без сетований, без желаний, без ропота, как бык под ярмом. Его имущество состояло лишь из садового ножа, лопаты и двух незнающих устали рук.
Впрочем, у него была еще дочь, трехлетний ребенок, толстый, почти задыхающийся от чрезмерной полноты, с редкими белокурыми волосами и парой маленьких глазок, которые выделялись на белом фоне лица, как темно-голубые лепестки, попавшие в молоко, эти глазки всегда с удивлением останавливались на фигуре отца.
Он проглотил суп и повалился на солому, его немного тошнило от небольшой порции проглоченной пищи, легкая дрожь пробегала по его телу, и жажда сжигала горло. Но он неподвижно лежал с широко открытыми глазами, видя лишь быстро мелькающие огоньки и вертящиеся в темноте огненные круги. В этом мраке он не заметил тени отца, который без верхней одежды прошел босиком через комнату. Порывисто дыша и дрожа от возбуждения, старик начал шарить своими цепкими пальцами, желая нащупать тело Норы, не слышал он криков девочки, которая во сне почувствовала трепетное прикосновение этих рук…
Маленькое окно было открыто. В комнату доносился протяжный гул морского прибоя и ароматное дыхание лунной ночи.
На рассвете Рокко почувствовал себя больным. Он поднялся, несмотря на слабость. В голове чувствовалась какая-то одурь, непобедимая тяжесть: на лице и на всем теле показались маленькие красные пятна. Он взял косы и поплелся в поле, хотя при каждом шаге у него подгибались колени.
Кругом равнина терялась в свежей утренней белизне, море исчезало вдали среди мягкого цвета индиго. В чаще диких кустов кизиля раздавались трели какой-то птички.
Он дошел до своей борозды, вытащил садовый нож, но в это время силы внезапно оставили его, и он ничком повалился наземь.
— Еще один! — произнес сквозь зубы Корво, прервав свою песню.
Обнаружились зловещие симптомы тифа. Больной лежал, растянувшись на постели отца, весь разбитый, тело его было покрыто жирными каплями пота, живот втянулся, как мешок, лицо почернело, ноздри высохли, глаза подернулись слизистым налетом, как у дохлой овцы. С почерневших губ срывалось непонятное бормотанье:
— Нора! — прошептал он.
Но никто не подходил к нему. Больной, задыхаясь от спертого воздуха, чувствовал, как постепенно его тело разлагается в этой комнате, темной, низкой, он чувствовал трупный запах собственного тела, точно подымающийся из могилы.
Ужасные, бесконечные ночи агонии!.. В соседней комнате бодрствовала жена, в ужасе она куталась в простыню, горло сдавливало рыдание, она судорожно вздрагивала, когда до слуха ее доносился глухой стон, хрип или крик Ее терзали угрызения совести, но всякий раз, как свекор своими ужасными пальцами нащупывал ее грудь, она без сопротивления отдавалась его ласкам, со стоном неукротимого сладострастия, как животное во время течки.
Лишь раз она оказала сопротивление.
— Чего ты хочешь от меня? — спросила она этого человека раздирающим душу голосом, который, казалось, вырвался из разодранной глотки. Она приподнялась на постели и оттолкнула его крепко стиснутыми кулаками. — Чего ты хочешь? Дьявол ты, что ли?
Он не ответил и не рассердился, хотел поскорее убежать. Волосы на его голове встали дыбом. Прошел через комнату Рокко, вышел на улицу, обезумев от страха, отправился по тропинке в поле, уснувшее среди лунной тишины. Мяуканье влюбленных котов леденило его кровь…
Однако они еще раз увиделись. Встретились на следующий вечер на сеновале, под открытым небом, сверкающим величественным металлическим блеском. Дул юго-западный ветер. Место свидания напоминало берлогу, вокруг них сушилось сено, испуская брызги тепла и сильного аромата, как будто это было живое органическое вещество. Все время слышался какой-то шум и треск. Казалось, будто где-то поблизости вспыхнул пожар и начинал добираться до стогов сена, или будто под ногами кишел огромный муравейник, населенный прожорливыми насекомыми. По временам казалось, будто ветер приносит с собой какие-то невидимые вспышки.
— Что он сказал тебе? — тихо спросил свекор.
— Ничего не сказал мне. Я принесла ему камфары… Стояла совсем близко… Он глядел в светлую щель, глядел выпученными глазами.
Продолжительная дрожь пробежала по всему телу напуганной женщины, и судорога сжала ей горло.
Однако эта женщина не сознавала еще всего: она чувствовала лишь смутное беспокойство, бессознательный страх и кратковременные приступы угрызения совести. Она не чувствовала своей связи с этим умирающим человеком, даже не испытывала сожаления к нему. Зверское сладострастие кололо ее тело: она отдавалась свекру в слепых приступах вожделения, не глядя ему в лицо, не обмениваясь с ним ни единым словом любви.
— Иди! — проговорила она, опрокидываясь на зеленую траву, сомкнув руки вокруг головы, губы ее дрожали, как будто она собиралась заржать.
Старик колебался, перед этой ужасной ненасытной страстью, перед этим гордым презрением опасности он чувствовал себя слишком старым, слишком жалким. С невольным страхом подумал о смерти: запах тифа еще щекотал ноздри.
— Идет кто-нибудь? — спросила Нора, поднимая голову.
Молчали, вперив взоры в чернеющее поле и прислушиваясь. — Никого нет… Иди! — промолвила она, вновь бросаясь на спину.
С багровым лицом стоял возле нее свекор. Собственное бессилие бесило его.
Нора сделала презрительный жест и выругала свекра одним словом, которое резануло его как бритва. Потом судорожно встала с помятой травы, стиснув руки, с мутными глазами, ощущая в крови яд неудовлетворенной страсти, и вышла на улицу. Там и сям над ее головой загорались звезды на ясном синем сумеречном небе.
Вдали, со стороны пылающего жнивья слышалась протяжная песня косарей.
Рокко умер в день святой Анны. Был душный полдень, полный безмолвия. Через окно проскальзывали лучи солнца, образуя среди мрака светлую полосу, в которой кишели золотые пылинки. От этой груды костей и гниющей кожи, еще оживляемой страдальческими вздохами и вздрагивающей в последнем, предсмертном трепете, неслось убийственное зловоние, рождающее целые волны злокачественных миазмов, способных отравить еще здоровую кровь других людей.
Никого вокруг. На пороге двери показалась полуголая девочка, держа в руках пучок красных вишен. Светлая полоса проходила прямо над ее головой, превращая ее белокурые волосы в тоненькие светящиеся нити. С любопытством посмотрела девочка на постель, где лежал отец, длинный, неподвижный. Не понимая, не испугалась, потом с лепетом поплелась по направлению к двери, напоминая своей фигуркой беременную собаку.
Речная эклога
Он лежал на передней части барки, поверх кучи старых канатов, вытянувшись, как сонливый кот, через якорное отверстие он смотрел на молодую луну, заходившую за Монтекорно, и слушал плеск воды под килем, напоминающий щелканье языка жадно пьющего человека. Красный серп луны, просвечивающей сквозь влажный туман, отражался в середине Пескары, дрожащее в воде отражение разбрасывало искры вдоль темных прибрежных полос, окаймленных молодыми тополями, ближе к реке высились реи, отражаясь в воде с холодным свинцовым отблеском.
