Эмиль Золя - Истина
Маркъ, наблюдая за графомъ, видѣлъ на его толстомъ лицѣ съ низкимъ лбомъ протестъ противъ той чести, которую желали оказать незначительному учителю, весьма подозрительному по своимъ убѣжденіямъ, быть принятымъ въ ихъ домѣ и даже удостоеннымъ разговора съ отцомъ Крабо. Хотя графъ никогда не участвовалъ въ сраженіяхъ, но любилъ говорить о томъ, какъ онъ сокрушитъ враговъ отечества. Маркиза, устроивъ его выборы въ депутаты, напрасно старалась внушить ему республиканскій образъ мыслей: графъ только и бредилъ своимъ полкомъ и честью своего знамени. Еслибы около него не было маркизы, такой умной и ловкой, онъ бы навѣрное совершилъ цѣлый рядъ грубыхъ ошибокъ, и такое опасеніе было одной изъ причинъ, почему она не рѣшилась покинуть обожаемаго графа, И на этотъ разъ она должна была вмѣшаться въ дѣло и увести своего строптиваго возлюбленнаго, захвативъ съ собою его жену; они удалились въ паркъ, разговаривая самымъ мирнымъ и дружелюбнымъ тономъ.
Баронъ Натанъ быстро вернулся въ большой салонъ, затворивъ за собою дверь на террасу, а вслѣдъ за тѣмъ вошелъ въ ту комнату, гдѣ дожидался Маркъ.
— Мой дорогой господинъ Фроманъ, будьте любезны послѣдовать за мною.
Онъ провелъ Марка чрезъ билліардную комнату и осторожно открылъ дверь въ большой салонъ, впустилъ его туда, а самъ готовился уйти, очень довольный тою ролью, которую онъ игралъ; онъ согнулъ спину съ видомъ подобострастія, и въ этомъ движеніи выказалась вся приниженность его расы, несмотря на его высокое положеніе короля биржи.
— Войдите, — васъ ждутъ.
Баронъ исчезъ, а Маркъ, удивленный всей этой комедіей, очутился съ глазу на глазъ съ отцомъ Крабо, который стоялъ въ своей черной, длинной рясѣ посреди роскошнаго салона съ красными обоями и блестящею позолотою. Съ минуту оба молчали.
Марку показалось, что прекрасный іезуитъ, столь свѣтскій и ловкій, значительно постарѣлъ: волосы его побѣлѣли, лицо носило слѣды тѣхъ ужасныхъ заботъ, которыя онъ переживалъ въ послѣднее время. Но голосъ его сохранилъ все тѣ же очаровательные, ласкающіе звуки.
— Милостивый государь, — обратился онъ къ Марку. — простите меня, что я воспользовался случайными обстоятельствами, которыя свели насъ въ одинъ и тотъ же часъ въ этомъ домѣ, и обратился къ вамъ съ просьбою удѣлить мнѣ нѣсколько минутъ для разговора. Мнѣ извѣстны ваши заслуги, и, повѣрьте, я умѣю уважать чужое мнѣніе, если оно искренно, честно и смѣло.
Отецъ Крабо говорилъ долго, разсыпаясь въ похвалахъ своему собесѣднику, желая очаровать и одурманить его своими рѣчами. Но такой пріемъ былъ слишкомъ простъ, слишкомъ понятенъ, и Маркъ, поклонившись отцу Крабо изъ вѣжливости, спокойно ожидалъ конца его рѣчи, стараясь скрыть свое любопытство; онъ понималъ, что если такой человѣкъ рѣшился на столь рискованные переговоры, то онъ имѣлъ на это весьма уважительныя причины.
— Какъ ужасно, — воскликнулъ наконецъ отецъ Крабо, — что въ настоящія смутныя времена самые просвѣщенные умы не могутъ столковаться; между тѣмъ наши разногласія заставляютъ страдать людей, достойныхъ полнаго уваженія. Такъ, напримѣръ, предсѣдатель суда Граньонъ…
Замѣтивъ невольное движеніе Марка, отецъ Крабо какъ бы спохватился и продолжалъ:
— Я говорю о немъ, потому что хорошо его знаю. Онъ — мой другъ и, такъ сказать, мое духовное чадо. Трудно встрѣтить болѣе высокую душу, болѣе честное, правдивое сердце. Вамъ, вѣроятно, не безызвѣстно, въ какомъ непріятномъ положеніи онъ очутился благодаря тому обвиненію, которое на него взведено; ему грозятъ серьезныя затрудненія, которыя разрушатъ всю его карьеру. Онъ потерялъ сонъ, и вы сами пожалѣли бы его, видя его отчаяніе.
Наконецъ Маркъ понялъ. Было очевидно, что клерикалы рѣшили спасти Граньона, который недавно вернулся на лоно церкви, — боясь, что его осужденіе нанесетъ ей рѣшительный ударъ.
— Я отлично понимаю его мученія, — отвѣтилъ Маркъ, — но онъ самъ виноватъ въ своемъ несчастіи. Судья долженъ знать законъ, а то сообщеніе, которое онъ сдѣлалъ присяжнымъ, имѣло самыя печальныя послѣдствія.
— Повѣрьте. что онъ это сдѣлалъ совершенно нечаянно, — воскликнулъ іезуитъ, — Письмо, полученное имъ въ послѣднюю минуту. показалось ему совсѣмъ незначащимъ. Онъ держалъ его въ рукѣ, когда отправился въ совѣщательную комнату по вызову присяжныхъ, и онъ даже не знаетъ, какъ это случилось, что онъ его показалъ.
Маркъ пожалъ плечами.
— Пусть онъ все это и разскажетъ новымъ судьямъ при пересмотрѣ процесса. Я собственно не понимаю, зачѣмъ вы все это мнѣ говорите; вѣдь я ничего не могу сдѣлать.
— О, не говорите этого, господинъ Фроманъ! Мы знаемъ, что вы, несмотря на свое скромное положеніе, имѣете очень большое вліяніе. Вотъ поэтому-то я и рѣшилъ обратиться къ вамъ. Вы были главной пружиной во всемъ этомъ дѣлѣ; вы — другъ семьи Симона, и онъ сдѣлаетъ все, что вы посовѣтуете. Неужели вы не пощадите несчастнаго, погибель котораго не представляетъ для васъ никакого значенія?
Іезуитъ сложилъ руки и умолялъ своего противника такъ убѣдительно, что Маркъ былъ пораженъ, не понимая, какъ могъ такой ловкій человѣкъ рѣшиться на такой неудачный и безуспѣшный шагъ. Неужели отецъ Крабо считалъ свое дѣло проиграннымъ? Безъ сомнѣнія, онъ имѣлъ какія-нибудь частныя свѣдѣнія о томъ, что пересмотръ дѣла считается рѣшеннымъ.
Іезуитъ какъ бы отрекался отъ своихъ сподвижниковъ, репутація которыхъ слишкомъ пострадала. Онъ говорилъ о братѣ Фульгентіи, что это человѣкъ безалаберный, горделивый, что онъ, конечно, искренно вѣрующій, но что недостатокъ нравственнаго чувства побудилъ его сдѣлать весьма недостойные поступки. Что касается брата Горгія, то на него онъ совсѣмъ махнулъ рукой и отрекся отъ него, какъ отъ заблудшаго сына. Если онъ пока не говорилъ открыто о невинности Симона, то казался готовымъ подозрѣвать брата Горгія въ самыхъ ужасныхъ преступленіяхъ.
— Вы видите, господинъ Фроманъ, что я не дѣлаю себѣ никакихъ иллюзій, — закончилъ свою рѣчь отецъ Крабо, — но было бы слишкомъ жестоко заставить другихъ невинныхъ людей искупать тяжелыми жертвами минутное заблужденіе. Помогите намъ спасти ихъ, и мы, въ свою очередь, вознаградимъ васъ, прекративъ съ вами борьбу по другимъ вопросамъ.
Никогда еще Маркъ не сознавалъ съ такою ясностью, что сила правды на его сторонѣ. Онъ продолжалъ свой разговоръ съ отцомъ Крабо, желая себѣ составить ясное представленіе объ этомъ человѣкѣ. Его удивленіе все возрастало по мѣрѣ того, какъ онъ убѣждался въ его умственномъ ничтожествѣ, въ его растерянности рядомъ съ необыкновенною надменностью человѣка, которому никто никогда не возражалъ. Такъ вотъ каковъ великій дипломатъ, котораго коварный геній руководилъ всѣми событіями, и про котораго говорили, что онъ способенъ управлять цѣлой страной. Въ настоящей бесѣдѣ, столь неудачно подготовленной, онъ казался лишь жалкимъ и растеряннымъ и не могъ сколько-нибудь разумно опровергать доводы, основанные на самой элементарной логикѣ. Это былъ человѣкъ лишь среднихъ способностей, украшенный свѣтскимъ лоскомъ, блескъ котораго обманывалъ его поклонниковъ. Сила его основывалась единственно на глупости его стада, на той слѣпой покорности, съ которой его духовныя чада преклонялись передъ неопровержимостью его доводовъ. Маркъ понялъ, что предъ нимъ стоитъ самый обыкновенный іезуитъ, которому приказано было выдвинуться, очаровывать своею внѣшностью, между тѣмъ какъ за нимъ находились другіе іезуиты, — напримѣръ, отецъ Пуарье, жившій въ Розанѣ, имя котораго никогда не упоминалось, но который въ то же время изъ своего скромнаго убѣжища управлялъ дѣлами, проявляя замѣчательный умъ и ловкость истиннаго правителя.
Крабо наконецъ замѣтилъ, что разговоръ его съ Маркомъ ни къ чему не приведетъ, и въ концѣ концовъ старался возстановить свой авторитетъ нѣсколькими дипломатическими оборотами рѣчи. Они распростились съ холодною вѣжливостью. Въ эту минуту дверь открылась, и баронъ Натанъ, который все время, вѣроятно, прислушивался къ разговору, выступилъ впередъ съ довольно сконфуженнымъ видомъ и съ явнымъ желаніемъ поскорѣе освободить свой домъ отъ этого глупенькаго учителя, который совершенно не понималъ своихъ собственныхъ интересовъ. Онъ проводилъ его до крыльца, и Маркъ снова прошелъ между бьющими фонтанами и мраморными нимфами, а вдалекѣ подъ тѣнью вѣковыхъ деревьевъ онъ увидѣлъ маркизу де-Буазъ, которая медленно прогуливалась между своимъ другомъ Викторомъ и своею подругою Ліей, погруженная въ интимную бесѣду.
Въ тотъ же вечеръ Маркъ отправился на улицу Тру къ Леманамъ, гдѣ онъ условился повидаться съ Давидомъ. Онъ засталъ всѣхъ въ самомъ радостномъ возбужденіи. Только что была получена депеша изъ Парижа, посланная однимъ изъ преданныхъ друзей, въ которой сообщалось, что кассаціонный судъ единогласно рѣшилъ пересмотръ дѣла Симона при новомъ составѣ присяжныхъ въ городѣ Розанѣ. Теперь для Марка все стало ясно, и поступокъ отца Крабо не представлялся ему уже такимъ безцѣльнымъ. Очевидно, онъ уже получилъ свѣдѣнія о рѣшеніи суда и хотѣлъ спасти то, что можно было спасти, прежде чѣмъ эта новость будетъ извѣстна другимъ. У Лемана всѣ плакали отъ радости, что наконецъ ихъ мученія придутъ къ концу. Дѣти обнимали несчастную мать, постарѣвшую отъ горя, и шумно выражали свой восторгъ, надѣясь на скорое свиданіе съ отцомъ, котораго они такъ долго и такъ горько оплакивали. Забыты были всѣ оскорбленія, всѣ пытки; родные были увѣрены, что теперь его оправдаютъ; въ этомъ теперь, впрочемъ, никто не сомнѣвался ни въ Мальбуа, ни въ Бомонѣ. Маркъ и Давидъ, такъ мужественно боровшіеся за справедливость, упали другъ другу въ объятія.
