Ярослав Гашек - Похождения бравого солдата Швейка во время Мировой войны Том II
– Ложись!
Казаки мигом легли, а офицер ползком стал пробираться в самую чащу, откуда доносилось коровье мычанье, топот и человеческий голос. Вскоре офицер вернулся и шопотом отдал приказание. Казаки вскочили на коней и полукругом поскакали к дороге, ведшей через поляну. Они приготовились к атаке и, взяв пики наперевес и выхватив шашки, стали ожидать команды. Но команды не последовало, и казаки сами обнаружили необычайного неприятеля, которого они собирались атаковать. На поляне паслась большая пестрая корова, которую человек в изодранном австрийском мундире вел на веревке, обмотанной вокруг ее рогов; затем этот человек привязал корову к дереву, лег под нее и начал доить молоко в котелок, приговаривая:
– Вот видишь, Пеструшка, теперь придется нам с тобой не расставаться и изображать отшельников в лесу. Ты будешь кормить меня своим молоком, чтобы я не умер с голоду. Ну, ну, Пеструшка, давай-ка его побольше, не конфузь себя! Знаешь, у св. Генофевы была только лань, и та ей давала столько молока, что она могла жить. А ведь ты как-никак тирольской породы!
Хорунжий подманил ближайшего казака и шопотом спросил его:
– Что это – пленный? Сумасшедший? Или что?
– Ваше благородие, – так же тихо ответил казак, – у него винтовка.
– Неужели? – удивился офицер тому, что у человека с коровой была винтовка. – Ну, вперед, ребята! – крикнул он, и четыре казака выехали на полянку, направили пики человеку в грудь и гаркнули:
– Руки вверх!
Человек в неприятельской форме поднял руки. Один из казаков соскочил с лошади и отнял у него винтовку; затем офицер повернул к нему коня и спросил:
– Ты что тут делаешь?
Человек расстегнул куртку, распахнул на груди рубашку и в отчаянии воскликнул:
– Убейте меня, я изменил своему императору!
– Стало быть, и вас вошь заела? – меланхолично ответил ему казак, решивший, что пленный показывает ему изъеденную грудь» – Ну. ладно, иди, брат! Отведай-ка нашей русской каши! Вперед, марш!
Схватив солдата за плечо, казак заметил три медали на его куртке. Он сказал офицеру: «Глядите, ваше благородие, „за храбрость“! Стало быть, он в наших стрелял!» – дал пленному по уху, сорвал медали и сунул их себе в карман. Затем он подхватил его под руку и повел в штаб. Солдат обернулся и сказал:
– Послушайте, ребята, корову вы не режьте, она молочная… Вот говорят, что вы – наши братья; но я вижу, какие вы братья! Акурат как эти Росточили из Сливенца, которые распороли друг другу брюхо… Да не держи ты меня так, я и без того не убегу!… Вот на Цепной улице жил один сапожник, Фуячек по фамилии, так тот двинул полицейского, который тоже его так вел, в морду, ей-богу!…
Они добрались до полка, и казак доставил пленного в штаб. Все сияло золотом и серебром; у замухрышки-австрияка разбежались глаза. Какой-то толстый полковник крикнул ему:
– Военнопленный? Какой родной язык? Как фамилия?
– Так что, дозвольте доложить, я холостой, – ответил пленный, – но это очень любезно с вашей стороны, ваше высокоблагородие, что вы справляетесь о моей «фамилии»[70], о жене и детях.
Полковник, обратился к своему штабу с вопросом:
– Что он говорит? – А затем на ломаном немецком языке переспросил пленного: – Как твоя фамилия? Как тебя зовут? Понимаешь? Имя?
И тогда солдат напрягся, как струна, вонзил свой взор в глаза полковника, сразу поняв, что перед ним – представитель враждебного государства, и ответил голосом, раскатившимся по степям Украины и по всей матушке-России, за Урал до Сибири и до Кавказа и Черного моря:
– Я – Иосиф Швейк из Праги, улица «На Боишти», Чехия.
В.Г. Чернобаев. Послесловие
Известно, какой популярностью пользуются «Похождения солдата Швейка» Гашка не только в самой Чехии, но и далеко за ее пределами. Имя Гашка с этой точки зрения смело может соперничать с теми очень немногими именами чешских писателей, как Коменский, Гус или Врхлицкий, которые, по другим, конечно, основаниям, получили также европейскую или даже мировую известность. Популярность Гашка, однако, обусловлена не тем, что он создал какое-либо новое литературное направление, как Врхлицкий, и не тем также, что он создал какие-либо новые замечательные теории в области социальных отношений.
И по характеру своего ума и по образу своей жизни Гашек не был способен к упорному систематическому труду, который помимо, конечно, наличия таланта может быть необходимой предпосылкой создания новых литературных школ и вообще новых теорий. В литературном отношении несомненной заслугой Гашка было в достаточной степени последовательное стремление к демократизации всех основных художественных приемов. Это стремление мы наблюдаем уже в ранних, ныне мало известных его рассказах, вышедших еще до войны; такие же приемы получили свое гораздо более полное отражение в «Похождениях Швейка». Гашек здесь решительно выступает против «прилизанного» стиля предшествующих и некоторых современных ему чешских писателей, выполняя в этом случае до известной степени ту же роль, которую для русской литературы сыграл Маяковский. Правда, чешская литература нового времени не имела столь устойчивого стиля, созданного привилегированными классами, как русская; поэтому и эта «стилистическая» борьба в Чехии не могла принять столь острые формы. Современный чешский литературный язык, создавшийся в начале XIX века усилиями деятелей так называемого чешского возрождения («будители»), носит в себе много подлинного демократизма, который необходимо было далее развивать.
Однако борьба, проводившаяся Гашком, далеко не ограничивалась введением новых смелых и «острых» стилистических приемов; она касалась также выбора тем. Гашек впервые в чешской литературе трактует темы, о которых до него или совсем не говорили или говорили лишь частично, с большими умолчаниями. Главная тема, трактуемая Гашком в разных его произведениях, — это тема о коренном разложении старой Австрии — и социальном и политическом. Даже некоторые его совсем мелкие и «частного» характера рассказы могут быть в основном сведены к трактовке именно этой темы. Отсюда делается ясным, почему его настоящая известность могла распространиться только уже после мировой войны: австрийская цензура раньше ни в каком случае не могла пропустить всего того, что имеется в «Швейке». «Похождения Швейка до мировой войны», изданные в 1912 году, носят, как увидим, иной, гораздо более умеренный характер. Но помимо цензуры необходимо тут еще иметь в виду и самые происшедшие события, оказавшие столь громадное воздействие на жизнь всех европейских народов. Только сделавшись сам активным участником этих событий, Гашек смог написать произведение, в котором показал столь яркими чертами все отрицательные стороны полицейского и бюрократического режима старой Австрии. В этом, собственно, и заключалась одна из основных причин необыкновенной популярности «Похождений Швейка». Нельзя, конечно, сказать, чтобы и в Чехии не было людей, очень крепко связанных с этим самым организмом старой Австрии; некоторые представители правых чешских партий входили даже в состав старого австрийского правительства, а история умственной жизни Чехии в течение всего XIX века дает ряд ярких примеров колебания крупнейших деятелей между «реальным австро-фильством» и «туманным» руссофильством. Однако, преследовавания, которым подвергалось подавляющее большинство чешского населения, систематическое стремление старого австрийского правительства к стиранию местных особенностей Чехии по сравнению с собственно Австрией, постоянные трудности даже в области народного просвещения и очень ограниченной культурной автономии — все это приводило к тому, что даже наиболее «лояльно» настроенные чехи начинали понимать, что сколько-нибудь прочный компромисс со старой Австрией невозможен. Война 1914—1918 гг. лишь ускорила и обострила в сильнейшей степени этот процесс мышления даже очень умеренно настроенных чехов. Разноязычная Австро-Венгрия, — «лоскутная монархия», как ее презрительно называли ее противники, — не могла, конечно, выдержать столь серьезное испытание. Можно даже удивляться тому, что при наличии столь громадных противоречий внутри ее организм смог просуществовать еще в течение целых 4 лет. В самом деле, трудно было рассчитывать, чтобы входившие в состав старой Австрии южнославянские народности: хорваты, сербы, словинцы, не имевшие никаких условий для своего самостоятельного развития в пределах ее государственного организма, стали бы активно поддерживать его и жертвовать за него своею жизнью; то же самое можно сказать о подвергавшемся систематическим притеснениям украинском населении Восточной Галиции и Прикарпатской Руси. Неудивительно поэтому, что многие представители этих народностей уже в начале войны, несмотря на усиленно провозглашавшийся газетами официальный патриотизм, толпами сдавались добровольно в плен как на сербском, так и на русском фронте. В Чехии и Словакии дело обстояло не лучше. Официальная печать, правда, всячески стремилась скрыть истинное положение на фронте; раздувала каждый маленький успех, сообщая о нем, как о громадной победе, и наоборот, всячески замалчивала неудачи и поражения, которых, как известно, австрийская армия потерпела достаточно уже в 1914 году. Чехи, однако, не верили этим официальным реляциям; из случайно проникавших к ним время от времени французских или английских газет они узнавали о поражениях австрийской армии; одновременно, как всегда бывает в таких случаях, начинали ходить темные слухи, еще более преувеличивавшие неудачи австрийской армия. И хотя эти слухи потом не оправдывались, однако даже для наиболее лояльно настроенных чехов представлялось рискованным связывать свою судьбу с делом Австрии.
