Владислав Реймонт - Земля обетованная
— Тогда, может, поедем вместе к пяти часам?
— Хорошо. Я только зайду в амбулаторию и сейчас же вернусь.
Станислав проводил Высоцкого до дверей и на прощание крепко пожал ему руку.
— Оставь его в покое, Станислав. Это протеже Ружи, она симпатизирует ему.
— Она может ему симпатизировать, принимать у себя, ездить с ним на прогулки, если ей это доставляет удовольствие, но почему мы должны платить за это?
— Ну ша! Ша! Телефонируй домой: пускай привезут ко мне детей. Я возьму их с собой на вокзал, а заодно подарю игрушки.
Посыльный торжественно доложил о господине Старж-Стажевском; тот бочком вошел в кабинет, прижимая к груди шляпу и изящно кланяясь.
На его продолговатом сухощавом и безусом лице с желтовато-блеклыми баками а-ля Франц Иосиф играла любезная улыбка, редкие волосы желтоватым пушком покрывали удлиненную сухую голову; он поминутно закатывал выцветшие желтовато-блеклые глаза, будто был чем-то изумлен; даже голос у него был какой-то бесцветный: такой расслабленный и тусклый, что трудно было разобрать слова.
— Моя фамилия Старж-Стажевский. Граф Генрик писал вам обо мне…
— Присаживайтесь! А, стула нет? Ну мы и стоя можем поговорить. Да, мой сосед, граф Генрик, говорил мне о вас и писал… Чем могу служить?
— Генрик приходится мне близким родственником: он — двоюродный брат моей матери… — Понизив голос, он безотчетным движением обеими руками прижал к груди шляпу и посмотрел выцветшими глазами на Шаю.
— Очень приятно…
— Мой Старжев расположен по соседству с владениями графа Генрика. Это — золотое дно… но последние годы были крайне неблагоприятными для сельского хозяйства. Вы ведь знаете, как трудно конкурировать с Америкой… Между прочим, наш род владеет Старжевом около четырехсот лет.
— Немалый срок, — пробурчал Шая, кусая ногти; его раздражало многословие помещика.
А Стажевский разглагольствовал о своих невзгодах, об обстоятельствах, вынудивших его провести несколько лет за границей, как бы между прочим сообщал подробности о своей семейной жизни, о своем здоровье; при этом он переминался с ноги на ногу, прижимал к груди шляпу, поднимал и опускал веки без ресниц и сам себе поддакивал.
— Итак, какая у вас специальность и на какое место вы претендуете? — перебил его Станислав.
— Дай человеку договорить! Мой сын, — представил Шая Станислава.
Резкий тон Станислава заставил Стажевского удивленно поднять глаза; он водил ими по лицам стоявших у окна Горна и Станислава, но, услышав, с кем имеет дело, улыбнулся вымученной улыбкой и почтительно поклонился.
— Я учился в Хирове, в Галиции…
— У отцов иезуитов, — шепнул Станислав отцу, наклонясь над столом, чтобы взять папиросу.
— Хотя программа в этой гимназии обширная, но конкретных знаний не дает… Потом я посещал несколько факультетов, но мне так и не удалось найти занятие по душе и… — говорил он, добродушно улыбаясь, и снова стал толковать о хозяйстве, о причинах, вынудивших его продать имение, о том, что ищет подходящее место, о разведении кроликов и так далее и тому подобное.
— Очень сожалею, но ничего не могу сделать для моего дорогого соседа, графа Генрика. Для человека с вашими способностями и положением в обществе в нашей фирме нет подходящего места. Есть, правда, вакантные должности бухгалтера и механика, но это вам не подходит: и жалованье маленькое, и специальные знания нужны. Зайдите через год, — мы будем расширять производство, тогда, может, найдется что-нибудь для вас…
— Жаль, право, очень жаль… А может, место бухгалтера?.. Видите ли, мне было бы полезно ознакомиться с бухгалтерией… Он покраснел и замолчал.
— Шестьсот рублей жалованья в год и двенадцатичасовой рабочий день… Нет, я не могу допустить, чтобы родственник моего дорогого соседа, графа Генрика, так перетруждался! — скороговоркой проговорил Шая и, чтобы поскорей отделаться от шляхтича, встал и проводил его до дверей, а тот, судорожно прижимая к груди шляпу, бессвязно бормотал что-то и испуганно таращил свои бесцветные глаза.
— Может, вы попытаете счастья у пана Боровецкого? Он строит фабрику, и ему наверно нужны люди, — доброжелательным тоном посоветовал Шая, преувеличенно любезно кланяясь, а когда дверь за шляхтичем закрылась, сел и издевательски засмеялся.
— Почему бы ему не обратиться к своим наставникам-иезуитам? Они могли бы предложить ему место по дипломатической части, — насмешливо заметил Станислав.
— Знаете, пан Горн, почему мы предпочитаем взять на работу вас, а не господина Старж-Стажевского? Потому что мы — демократы. Этот графский родственник большой бездельник с аристократическими замашками. Такого только в экипаже напоказ возить! На фабрике же надо трудиться, и там всякое бывает. И случись что-нибудь с ним, — допустим, он по оплошности на работе сломает себе ноготь, как в Европе по этому поводу поднимут шум. А зачем нам дипломатический скандал? Лучше иметь дело со скромными людьми, у которых нет знатных родственников…
Тут в кабинет вошли две дамы. Станислав шагнул им навстречу, а Шая встал со стула.
Это Травинская и Эндельман пришли просить о пожертвовании в пользу летней колонии для детей рабочих.
Эндельманша красочно живописала нищету тысяч детей, которые чахнут в подвалах без свежего воздуха и солнца.
При этом она обмахивала веером густо напудренное лицо, поправляла золотые браслеты и пышную прическу, и ее синеватые губы, похожие на стертые ступеньки, непрестанно шевелились.
Травинская, стройная, с открытым лицом, была сегодня необыкновенно хороша. Она молча смотрела то на красные ястребиные глаза Шаи, на его костлявые пальцы, нетерпеливо барабанившие по столу, то переводила взгляд на Горна.
— Ройза, а твой Берек сколько пожертвовал на бедных? — не без ехидства сделав ударение на именах, перебил Шая, не дожидаясь, когда она кончит.
— Он часто жертвует большие суммы, но не любит это афишировать! — раздраженная его бестактностью, Эндельманша повысила голос.
— А я люблю, чтобы люди знали, сколько я даю. Ну так и быть, дам сто рублей на летнюю колонию. За сто рублей дети получат много свежего воздуха! Пан Горн, принесите, пожалуйста, из кассы деньги, вот чек.
— Мы были бы вам очень признательны, если бы вы пожертвовали непригодные остатки бумажных тканей на белье для детей, — сказала Травинская низким, мелодичным голосом.
— А зачем им в деревне белье? Я видел в своем имении крестьянских детей, которые ходили почти нагишом. Это очень полезно для здоровья.
— Пан Кнолль дал пять штук ситца.
— Пускай хоть пятьдесят дает! Это его дело. А я больше шести… пяти штук миткаля дать не могу. Станислав, напиши на склад записку, чтобы выдали… четыре штуки, — сказал он сердито, торопясь покончить с этим.
— Благодарим вас от имени несчастных детей.
— Не за что! Я даю сто рублей и четыре штуки миткаля, но с условием, чтобы в газетах черным по белому было написано: Шая Мендельсон пожертвовал на летнюю колонию сто рублей и четыре штуки миткаля. Я не хвастаюсь, но пусть все знают, что у меня доброе сердце.
Эндельманша стала рассыпаться в благодарностях, а Нина обратилась к Горну, когда тот вернулся с деньгами:
— Я послала вам сегодня приглашение, но пользуюсь случаем, чтобы напомнить еще раз: завтра вечером мы ждем вас к себе. Не забудете?
— Нет, конечно. И почту для себя за честь.
Когда дамы вышли, Станислав сказал Горну:
— У вас хорошие знакомства! Пани Травинская — настоящая бонбоньерка с конфетами!
— А Ройза выглядит, как напудренная корова. Будь он так же умен, как она болтлива, они были бы вдвое богаче, — заключил Шая и заговорил с толстым торговцем в плисовой поддевке с хитрыми по-татарски раскосыми глазами.
Шая был с ним так предупредителен, что даже уступил свое кресло, а Станислав предложил сигару и сам поднес зажженную спичку.
За торговцем последовал целый ряд любопытных человеческих типов.
Едва дождавшись, когда за последним посетителем закрылась дверь, Горн попросил у Шаи позволения пройти на фабрику: ему не терпелось повидаться с Малиновским и расспросить о Зоське.
Малиновского он нашел в огромной прядильне около остановившегося станка, который в спешке чинили, в то время как весь цех сотрясался от работающих машин.
В воздухе сероватым облаком висела тонкая пыль, сквозь которую едва проступали контуры машин и маячили, точно призраки, люди.
Солнце, светившее через застекленную крышу, заливало цех таким зноем, что по лицам рабочих струился пот, а раскаленный, душный воздух был пропитан запахом горячей смазки.
— С сегодняшнего дня я служу у вас на фабрике, — сказал Горн.
— Да? Это хорошо! — тихо ответил Адам, склонясь над какой-то деталью, которую привинчивал слесарь, и больше ничего не сказал, так как станок быстро собрали, смазали, проверили, и спустя минуту, присоединенный к трансмиссии, он заработал вместе с остальными.
