Антони Троллоп - Барчестерские башни
— Ах, Куиверфул! — сказала миссис Куиверфул, и, забыв про кухонный фартук, про жирные пальцы и следы ирландской похлебки, они нежно обнялись.
— Только ради всего святого не поддайся опять на чей-нибудь обман,— сказала жена.
— Уж положись на меня! — яростно ответил муж и опустил кулак на стол с такой силой, словно прижимал к его крышке голову мистера Слоупа и не собирался больше ее отпускать.
— Теперь это будет скоро! — сказала она.
— Только будет ли это? — ответил он с сомнением.
— Ну, я ничего не стану говорить. Два раза нас ужо обманули, могут обмануть и в третий. Но думаю, этого не будет. Он завтра вручит тебе твое назначение, вот увидишь!
— Дай-то бог! — торжественно произнес мистер Куиверфул. И кто, зная его ношу, скажет, что он помянул имя божье всуе? Их же было четырнадцать — четырнадцать оставшихся в живых, как вопияла миссис Куиверфул перед супругой епископа. И до тех пор, пока назначения будут исходить от людей, такой аргумент будет иметь силу повсюду, несмотря на все наши экзамены, detur digniori[33] и поиски совершенства. И следует от души уповать, что это будет так. Пока мы не обрели божественности, нам следует быть человечными, иначе в стремлении к переменам мы можем пасть гораздо ниже.
И любящие супруги начали обсуждать свои трудности, которые им часто приходилось обсуждать, и свои надежды, обсуждать которые им приходилось редко.
— Когда уйдешь из дворца, Куиверфул, зайди к этому человеку,— сказала миссис Куиверфул, указывая на гневный счет, полученный с утренней почтой от барчестерского суконщика. Он был коршуном, бессовестным, жадным коршуном! Когда пошли слухи, что Куиверфулы получают богадельню, он угодливо начал навязывать свой товар бедному священнику. Он рассчитывал, что ему заплатят из средств богадельни, а человек, имеющий четырнадцать детей и располагающий средствами, чтобы их одевать,— клиент весьма выгодный. Но едва до него дошли новые слухи, как он сердито потребовал немедленной оплаты счета.
“Четырнадцать” тоже наперебой обсуждали чудесное будущее,— во всяком случае, те из них, кто достаточно подрос, чтобы мечтать и делиться своими мечтами. Старшие дочери шептались о званых вечерах в Барчестере, о новых платьях, о фортепьяно (годы и дети превратили их нынешний инструмент в жалкую развалину), о красивом саде и красивом доме — то есть обо всем, о чем им и подобало шептаться.
Мелюзга же шептаться не умела и во весь голос обсуждала площадку для игр под любимыми вязами мистера Хардинга, будущие свои садики, замечательные шарики, которые можно выменивать в городе их мечты, и доходившие до них слухи о барчестерской школе.
Тщетно пыталась благоразумная маменька заронить в их души те самые опасения, которые старалась изгнать из души мужа, тщетно повторяла она дочерям, что ничего еще не решено и нельзя делить шкуру неубитого медведя, а младшим детям внушала, что они будут жить в Пуддингдейле до конца своих дней. Радужные надежды не желали гаснуть. Окрестные фермеры прослышали про новость и явились их поздравить. Этот огонь разожгла сама миссис Куиверфул, но погасить его она уже не могла.
Бедная мать семейства, честная и добрая женщина, исполняющая возложенный на тебя долг со всем тщанием, если и не всегда с радостью, дай спокойно гореть этому огню. На этот раз пламя не опалит, а лишь согреет твою семью. Твоему мужу, твоему любимому Куиверфулу суждено многие годы самодержавно править в Хайремской богадельне.
И менее, чем кто-либо другой в Барчестере, был бы склонен омрачить их счастье мистер Хардинг, узнай он, что происходит в Пуддингдейле. Могла ли его нужда сравниться с нуждой этого полчища юных воронят? Их же было четырнадцать оставшихся в живых! Во всяком случае, по его мнению, одного этого довода было бы достаточно для назначения мистера Куиверфула.
Утром мистер Куиверфул и его супруга явились во дворец к назначенному часу с точностью, говорящей о нетерпении. Добрый фермер одолжил им тележку, и они укатили в Барчестер, обсуждая по пути многие важные дела. Детям велено было ожидать их назад к часу и старшему залогу любви было поручено к этому обычному времени их обеда разогреть остатки похлебки, сваренной предусмотрительной матерью накануне. Но стрелки кухонных ходиков успели показать и два часа, и три, и четыре, прежде чем у ворот вновь застучали колеса тележки. Как отчаянно бились сердца встречавших!
— Наверное, дети, вы уже думали, что мы вовсе не вернемся? — спросила мать, медленно нащупывая толстой ногой подножку.— Ну и денек же это был! - Она оперлась на плечо старшего сына и наконец вновь ступила на твердую землю.
По ее голосу они поняли, что опасаться нечего. Ирландская похлебка могла выкипать и пригорать, сколько ей было угодно. Начались объятия, поцелуи, смех и слезы. Мистер Куиверфул был не в силах усидеть на месте: он прошел по всем комнатам, вышел в сад, оттуда на дорогу и лишь потом вернулся к жене. Но она не тратила времени понапрасну.
— Девочки, нам надо сразу же браться за дело,— объявила она.— Миссис Прауди хочет, чтобы мы переехали в богадельню не позже пятнадцатого октября.
Девочки не стали бы возражать, даже если бы миссис Прауди потребовала, чтобы они переехали туда на следующий день.
— А с какого дня начнут выплачивать жалованье? — спросил старший сын.
— С нынешнего, милый,— ответила довольная мать.
— Вот хорошо-то! — воскликнул мальчик.
— Миссис Прауди настояла, чтобы мы сегодня же осмотрели дом,— объяснила маменька.— Так я сразу измерила комнаты и окна, чтобы лишний раз туда не ездить. Тесьму я взяла у Боббинса. И уж до того он был услужлив!
— Я бы ему спасибо не сказала! — объявила Летти-младшая.
— Так уж заведено в мире, голубчик. Все они одинаковы. Не сердиться же на индюка за то, что он на тебя топорщится. Такова его природа.— И, сообщив своему выводку этот свод своих житейских наблюдений, миссис Куиверфул извлекла из кармана куски тесьмы, показывающие длину и ширину комнат в доме смотрителя богадельни.
И мы оставим ее за этими счастливыми хлопотами.
Куиверфулы только-только покинули дворец и миссис Прауди еще не кончила говорить о них с епископом, когда явился новый посетитель — доктор Гвинн. Декан колледжа Лазаря просил доложить о себе епископу, а не его супруге, и потому был скорее удивлен, чем обрадован, увидев ее в кабинете.
Однако мы должны немного вернуться назад. (Но лишь очень немного, ибо до конца третьего тома места остается мало, а нужно еще распутать судьбы всех наших друзей. Вот если бы мистер Лонгмен разрешил мне написать еще четвертый! Он превзошел бы первые три, как седьмое небо превосходит все низшие ступени небесного блаженства!)
Когда они возвращались из Уллаторна, доктор Гвинн не без труда сумел убедить своего друга архидьякона избрать менее воинственную тактику, чем тому хотелось. “Не следует показывать, что мы раздражены, а так как в этом деле мы бессильны, то было бы неразумно держаться таким образом, будто от нас что-то зависит,— доказывал декан. — Если епископ твердо решил назначить в богадельню другого человека, угрозы его не остановят; а архидьякону епархии не подобает пускать в ход угрозы против своего епископа. Если доктор Прауди назначит в богадельню другого, нам останется только предоставить его негодованию публики. В конце концов может оказаться, что подобный шаг не повредит вашему тестю. Я повидаю епископа, но, с вашего разрешения, поеду к нему один”. Архидьякон подскочил на сиденье. “Да, один. Так я буду чувствовать себя спокойнее. И, во всяком случае, я узнаю, каковы его намерения”.
Архидьякон пыхтел, закипал, поднял стекло в окошке кареты, снова его опустил, продолжал спорить до ворот своего дома, и там наконец сдался. Все были против него — его собственная жена, мистер Хардинг и доктор Гвинн.
“Прошу вас, доктор Гвинн, удержите его!” — просила накануне своего гостя миссис Грант ли. “Сударыня, я сделаю все, что в моих силах”,— ответил галантный декан и сдержал слово, заслужив вечную благодарность миссис Грантли. А теперь мы можем вернуться в кабинет епископа. Доктор Гвинн отнюдь не предвидел ожидавшую его трудность. Он, как и весь церковный мир Англии, слышал, что миссис Прауди не ограничивает поле своей деятельности кладовыми, гардеробными и бельевыми. Однако он никак не ожидал, что, приехав к епископу с визитом в час дня, застанет его в обществе супруги; и уж во всяком случае, он и помыслить не мог, что супруга не удалится тотчас после обмена приветствиями. Но скоро он понял, что миссис Прауди удаляться не намерена.
Епископ накануне был очарован доктором Гвинном и не сомневался, что доктор Гвинн был в равной степени очарован им. Этому он и приписывал его визит и был весьма польщен такой любезностью декана колледжа Лазаря, который, едва приехав в Пламстед, уже счел нужным навестить его. А то, что они были противниками и в политике, и в вопросах доктрины, придавало этой любезности еще большую цену. Поэтому епископ сиял улыбкой. И миссис Прауди, которой нравились люди с титулами и званиями, также была готова встретить доктора Гвинна с распростертыми объятиями.
![Антони МакКартен - Ladies Night [=Только для женщин]](/uploads/posts/books/228760/228760.jpg)
