Шарль Костер - Легенда об Уленшпигеле
Скоро мы с тобой навестим Катлину, красивую добрую бабу. Если только Катлина была мне верна, то ее дочка Неле — от меня; девчонка миловидна и приветлива. Ты овладеешь ею без хлопот. Дарю ее тебе — мне эти приблудные детки, о которых никогда нельзя сказать наверное, твои они или не твои, ровно ни на что не нужны. У ее матери я уже выудил двадцать три с лишним каролю — все ее достояние, но у нее хранятся деньги, если не ошибаюсь, еретика Клааса, сожженного на костре в Дамме: семьсот каролю, подлежащие конфискации. Добрый король Филипп, который сжег столько своих подданных, для того чтобы унаследовать их достояние, на сей раз не сумел наложить лапу на денежки, до которых он такой охотник. Впрочем, у меня в кошельке они будут весить больше, нежели у него в казне. Катлина мне скажет, где зарыт клад. Мы с тобой разделим его. Львиную долю я, однако ж, возьму себе — ведь открыл местонахождение червонцев я.
А тех женщин, которые будут нам верными служанками и покорными рабынями, мы возьмем с собой в Германию. Там мы их научим, как превращаться в дьяволиц и чертовок и влюблять в себя богатых горожан и дворян. За их любовь им будут платить полновесными rixdaelder’ами, бархатом, шелком, золотом, жемчугом и разными драгоценностями — на это мы с ними будем жить. Так мы, не прилагая усилий, скоро разбогатеем и за спиной у дьяволиц и чертовок будем развлекаться с красотками, которых мы, однако, тоже заставим платить за любовь. Все женщины глупеют и шалеют в присутствии мужчины, сумевшего разжечь огонь любви, который вложил им внутрь господь бог. Катлина и Неле еще глупее других: поверив, что мы и правда бесы, они будут слушаться нас беспрекословно. Можешь называться своим собственным именем, только ни под каким видом не открывай имени твоего отца — Рейвиш. Если бабы угодят под суд, мы мигом скроемся, и бабы так никогда и не узнают, кто мы, и не смогут на нас донести.
Ну, желаю тебе успеха, мой драгоценный! Судьба к молодым людям благосклонна, как говаривал его святейшее величество в бозе почивший император Карл Пятый, вельми искушенный как в военной, так равно и в любовной науке».
Кончив читать, секретарь сказал:
— Вот и все. А подписано письмо: «Дворянин Иоос Дамман».
И тут народ закричал:
— Смерть убийце! Смерть колдуну! В огонь соблазнителя! На виселицу разбойника!
— Тише, добрые люди! Дайте нам спокойно разобрать его дело, — сказал судья и обратился к старшинам: — Я хочу прочитать вам другое письмо, которое Неле обнаружила в зашитом кармане праздничного платья Катлины. Письмо это следующего содержания:
«Прелестная ведьмочка! Вот рецепт снадобья, присланный мне самой супругой Люцифера. Благодаря этому снадобью ты сможешь взлететь на солнце, на луну, на звезды, побеседовать с духами стихий, возносящими к богу молитвы людей, пронестись над всеми городами, селами, реками и лугами. Смешай равные доли stramonium’а[58], solanum somniferum’а[59], белены, опия, только что сорванные головки конопли и белладонну.
Если хочешь, мы с тобой нынче же вечером отправимся на шабаш духов, только люби меня крепче и не будь такой скрягой, как прошлый раз, когда ты мне объявила, что у тебя нет десяти флоринов. Я знаю, что ты хранишь клад и не желаешь мне его открыть. Неужто ты меня разлюбила, моя зазноба?
Твой холодный бес
Ганс»
— Смерть колдуну! — кричал народ.
— Надобно сличить почерки, — заметил судья.
Оказалось, что почерк один и тот же.
Тогда судья обратился к присутствовавшим на суде дворянам:
— Подтверждаете ли вы, что это точно мессир Иоос Дамман, сын старшины города Кейре, что под Гентом?
— Подтверждаем, — объявили дворяне.
— А знали ли вы, — продолжал судья, — мессира Гильберта, сына дворянина Виллема Рейвиша?
На это ему один из дворян по имени ван дер Зикелен ответил так:
— Я из Гента. Мой steen[60] находится на площади Михаила Архангела. Я знаю дворянина Виллема Рейвиша, старшину Кейре, что под Гентом. Назад тому пятнадцать лет у него пропал двадцатитрехлетний сын, кутила, игрок, шалопай. Все это ему прощалось по молодости лет. С тех пор о нем ни слуху ни духу. Прошу показать мне шпагу, кинжал и сумку покойного.
Осмотрев их, он сказал:
— На рукоятях шпаги и кинжала герб Рейвишей: три серебряные рыбы на голубом поле. Тот же самый герб воспроизведен на золотом замочке сумки. А это что за кинжал?
— Этот кинжал был найден вонзенным в тело Гильберта Рейвиша, сына Виллема, — отвечал судья.
— Я вижу на нем герб Дамманов: зубчатая башня на серебряном поле, — сказал дворянин. — И в том да будут мне свидетелями сам господь бог и все святые его!
Другие дворяне не разошлись с ним в показаниях:
— Мы подтверждаем, что это гербы Рейвишей и Дамманов. И в том да будут нам свидетелями сам господь бог и все святые его!
Тогда судья сказал:
— Из свидетельских показаний, а равно и из бумаг, оглашенных на суде старшин, явствует, что мессир Иоос Дамман — колдун, убийца, соблазнитель и похититель королевского имущества и, как таковой, повинен в оскорблении величия божеского и человеческого.
— Говорить вы можете все что угодно, господин судья, — начал Иоос, — но осудить меня за неимением непреложных доказательств вам не удастся. Я не колдун и никогда таковым не был. Бесом я только прикидывался. Что касается моего светящегося лица, то секрет его вам известен; в состав же снадобья, за исключением белены, растения ядовитого, входят средства только снотворные. Когда эта женщина, действительно — ведьма, его принимала, она мгновенно погружалась в сон, и снилось ей, будто она летит на шабаш, будто она водит там хоровод, спиной к центру круга, и поклоняется дьяволу, стоящему в обличье козла на престоле. Еще ей снилось, будто по окончании хоровода она подходила к дьяволу и, как все колдуньи, целовала его под хвост, а затем предавалась со мной противоестественным ласкам, тешившим извращенное ее воображение. Она утверждает, что руки у меня были ледяные, а тело прохладное, но это от молодости, колдовство тут ни при чем. Любовные игры быстро согревают. Катлина, однако ж, невесть что выдумала да сама же в это и поверила и упорно принимала меня за беса, хотя я самый настоящий человек, с кровью в жилах, такой, каким вы меня сейчас видите. Виновен не я, а только она: она принимала меня за беса и все-таки делила со мною ложе, а это значит грешить и помышлением и делом богу и духу святому. Следственно, это она, а не я, повинна в преступлении, которое именуется колдовством, и ее надлежит сжечь на костре, как заправскую хитрую ведьму, прикинувшуюся сумасшедшей, чтобы скрыть свои темные дела.
Но тут вмешалась Неле.
— Что вы слушаете убийцу? — воскликнула она. — Он, как продажная девка с кружком на рукаве, превратил любовь в ремесло и в товар. Что вы его слушаете? Чтобы спастись самому, он хочет послать на костер женщину, которая все ему отдала.
— Неле злая, — сказала Катлина. — Не слушай ее, милый Ганс!
— Нет, нет, — продолжала Неле, — ты не человек — ты трусливый и злобный бес. — Обняв Катлину, она обратилась к судьям: — Господа судьи, не слушайте бледнолицего этого злодея! У него одно желание — чтобы сожгли мою мать, а она виновна лишь в том, что господь посетил ее безумием и она верит всему, что ей чудится. Она много страдала — и телом и душой. Не казните же ее, господа судьи! Дайте ей, ни в чем не повинной, спокойно дожить ее нелегкую жизнь!
А Катлина все твердила:
— Неле злая! Не верь ей, Ганс, мой повелитель!
В толпе плакали женщины, а мужчины говорили:
— Помилуйте Катлину!
Иооса Даммана вновь подвергли пытке, он сознался наконец во всем, и суд вынес ему приговор. Он был приговорен к лишению всех прав состояния и к сожжению на медленном огне, и муку эту он претерпел на другой день перед ратушей. И пока не испустил дух, он все твердил: «Казните ведьму! Это она во всем виновата! Будь проклят бог! Мой отец перебьет всех судей!»
А народ говорил:
— Слышите, как он кощунствует и богохульствует? Собаке собачья смерть.
Еще через день судьи вынесли приговор Катлине. Ее решили подвергнуть испытанию водой в Брюггском канале. Если она выплывет — значит, она ведьма и ее сожгут. Если же она пойдет ко дну и утонет — значит, она христианка, и тело ее будет погребено в церковной ограде.
Еще через день Катлину со свечой в руках, босую, в черной холщовой рубахе, торжественно повели под деревьями к каналу. Впереди с пением заупокойных молитв шли настоятель Собора богоматери, викарии и церковный сторож, которому было поручено нести крест, а сзади — судьи, старшины, писцы, общинные стражники, профос, палач и двое подручных. На этом и на том берегу канала собралось много народа; женщины плакали, мужчины роптали, и все жалели Катлину, а Катлина шла покорно, как ягненок, который не понимает, куда его ведут, и все повторяла:
