Анджей Заневский - Безымянная трилогия: “Крыса”, “Тень крысолова”, “Цивилизация птиц”
Я открываю глаза, потягиваюсь, зеваю, смотрю вниз, на коричневые конусы муравейников, выросших на растрескавшихся плитах, которые когда-то были уложены здесь бескрылыми.
Сверху доносятся голоса щеглов, кормящих своих птенцов. Из неглубокого дупла то и дело высовываются маленькие желтоклювые головки.
В гнездах под старыми стропилами башни Кея и Ми ждут моего возвращения.
Я закрываю глаза, и мне кажется, что я снова на юге, в моем родном городе, что я сижу под куполом и наблюдаю за скольжением солнечного луча по разноцветным стенам…
Я тоскую. Мне неуютно здесь, среди ветров, холода, дождей и внезапных изменений погоды, среди влажных кирпичей и покрытых плесенью стен.
— Что я здесь делаю? Зачем я прилетел сюда? — жалуюсь я среди чужой, темно-зеленой листвы, сквозь которую просвечивают тяжелые, налитые водой тучи, затянувшие все небо до самого горизонта.— Надо возвращаться! — убеждаю я сам себя.— Нельзя, пока не вырастишь птенцов. Только тогда ты сможешь вернуться.
Веки снова тяжелеют, глаза закрываются, я погружаюсь в дрему. Вдруг слышу громкое, пронзительное верещание сорок. Они скачут по соседним веткам, ссорятся друг с другом, дерутся, прогоняют друг друга, кричат. Эти сороки — более крупные и пушистые, чем те, которыми там, на юге, верховодил Сарторис. Они делают вид, что не замечают меня.
Меня преследуют хриплые вопли, трескотня сварливой бело-черной оравы. Жалобный крик щегла означает, что сороки уже залезли в гнездо под толстым суком и крадут птенцов.
Я развожу крылья ещё шире в стороны и позволяю ветру нести меня, подбрасывать снизу, трепать перышки, прочесывать пух, холодить поджатые ноги.
В полусне я кружу над глубокими ущельями улиц, над разваливающимися мостами, над набережными, поросшими травой и хилыми деревцами, которые торчат изо всех щелей, дыр, трещин.
Я прикрываю глаза и позволяю ветру нести меня в сторону серо-синего морского простора. Сквозь темно-синие тучи пробивается солнце, согревая кончики моих крыльев.
Я счастлив. Огромные красные птицы кружатся у меня перед глазами. Они напоминают мне тех, других — стройных, длинноногих, гордых, с тяжелыми кожистыми клювами, которые парили над болотами, теряя на лету маленьких рыбок и улиток. Но эти еще похожи и на воронов — своими длинными когтями и кривыми клювами, приспособленными для того, чтобы убивать и раздирать на куски добычу.
Где же я видел этих птиц? На освещенных лучами солнца стенах под огромным куполом? Или над морем, когда они ровным клином летели вдоль залива? А может, на оставленных бескрылыми изображениях? Или в том далеком лесу, где я встретил оленя со светящимися рогами? И наяву я их видел или во сне?
Не помню? Не знаю, где это было? Над какой рекой, берегом, холмом? Не помню, где видел красных птиц, летящих выше и дальше, чем я сам когда-нибудь смогу долететь? Куда они неслись тогда — такие красивые, что навсегда остались в моей памяти?
Нет, это уже не птицы, не крылья, не светящиеся пышные воротнички вокруг шей, не длинные, подрагивающие в воздухе хвосты… Уже не птицы, а язычки пламени кружат под моими веками, заливают пурпурным огнем мозг. Внизу и впереди я вижу двойное кровавое пятно солнца — одно, сияющее прямо перед глазами на западе, куда меня несет ветер, и второе, отраженное в море. Я жажду тепла, но эти предзакатные лучи так ужасающе холодны… Они совсем не греют.
Я кричу. Поворачиваю к темной линии берега, к пурпурным башням и домам, которые отсюда выглядят так, как будто охвачены пожаром. Я резко взмахиваю крыльями, стараясь побыстрее оставить позади и эту сверкающую, пульсирующую кровавую лужу, и холодное солнце, которое вот-вот погрузится в темнеющие волны.
Страх подгоняет, придает сил, заставляет все чаще взмахивать крыльями… Страх в сердце, в мозгу, в желудке, в дыхании.
Быстрее, чтобы успеть в гнездо, пока красный диск еще не успел окончательно исчезнуть в море. Быстрее, чтобы не упасть в ледяную воду. Я вижу Кею и Ми, вижу, как они ждут меня в своих гнездах, как вытягивают головы к входу, как вскакивают на карнизы, на стропила, кричат, жалуются, зовут.
Я чувствую, что сердце вот-вот вырвется у меня из груди. Ветер относит в сторону выпавшее перо, и оно, кружась, падает в темнеющие внизу волны.
— Если хочешь жить, нужно долететь! — кричу я, ускоряя свой полет к гаснущим на горизонте городским башням.
Я не сбавляю скорости, даже добравшись до сверкающей внизу береговой линии. Я несусь так, как будто за мной гонится ястреб, как будто красное зарево позади — это не обычный закат солнца, а опасная хищная птица.
Я пролетаю над лесом, над спокойной водой канала, мимо каменной башни, откуда доносятся вскрикивания засыпающих коршунов. Ныряю в просвет между темными крышами домов.
— Я здесь! — громко кричу я, влетая сквозь круглое отверстие в крыше.— Я здесь!
Вижу, как Кея и Ми спят, прикрывая крыльями птенцов. Они зевают, разбуженные моими криками, потягиваются, смотрят на меня заспанными глазами, взъерошивают перышки на шее, почесываются.
— Ну зачем ты разбудил нас? — недовольно фыркают они.— Мы спим!
И они снова засыпают. С раскрытым клювом, напуганный тем, что могло со мной случиться, я сажусь на балку над нашими гнездами и чувствую, как мои ноги расползаются в стороны от усталости. Я теснее прижимаюсь к широкой холодной поверхности.
Сердце судорожно колотится — так, что мне даже становится больно, колотится, несмотря на то, что вокруг больше нет ни холодного пурпурного зарева заката, ни кроваво-красных волн, ни бьющего в бок ветра, ни отделявшего меня от берега расстояния, которое лишало уверенности в своих силах.
Зерна падали в высохшую почву. Их подбирали воробьи, синицы, щеглы, трясогузки… После долгого полета мы, распугав мелких щебечущих пташек, опустились в эту золотистую котловину, поросшую зрелой, плодоносящей растительностью. Розовато-серое облачко снялось с места и снова опустилось в невысоких прибрежных зарослях.
Семена лежат прямо на земле, высыпаются из колосьев. Я опускаю клюв, слегка приоткрываю его — и вот он уже полон зерен.
Я со злостью смотрю на еду, которую не могу съесть. Хожу по полегшим пустым стеблям, сожалея о том, что уже не голоден, что просто не способен съесть ничего больше. Пытаюсь проглотить еще несколько зернышек, но это вызывает лишь судороги в желудке и извержение значительной части того, что было съедено раньше.
— Я наелась, а все равно хочу есть! — слышится позади голос Ми.
— Почему я ничего больше не могу проглотить? — спрашивает Кея, поднимая кверху набитый зерном клюв.— Ну разве можно оставить здесь столько пищи?..
Голуби с раздутыми зобами гордо прохаживаются на негнущихся ногах, не в состоянии ни повернуться, ни нагнуться. Они недовольно воркуют, снова и снова пытаясь проглотить еще хотя бы несколько зернышек. Но все напрасно. Наевшись до отвала, они тяжело взлетают и кружат над нами, высматривая подходящее для ночлега место.
Вечереет. Травы отбрасывают длинные коричневатые тени. Косые солнечные лучи пробиваются между стеблями. Я взлетаю на покосившийся трухлявый столб.
Наша стая тяжелой черной тучей покрыла весь берег.
Я опускаю клюв, снова поднимаю его — вода стекает в горло, булькает в гортани, проливается на зерно. Солнце зависло над туманным горизонтом. Мы летим к окруженным раскидистыми деревьями башням. Толстые ветки гнутся, трещат под нами. Часть птиц опускается на сады. Деревья становятся серо-сине-черными от множества птичьих крыльев. Солнце заходит. Все вокруг тонет в быстро наступающих сумерках. Пурпурное небо постепенно темнеет. Глаза застилает туман. Тонкая пленка век прикрывает зрачки. Я поворачиваю голову и прячу отяжелевший клюв в теплых, мягких перьях.
Из темноты передо мной вырастает спокойная, уютная роща. Деревья гнутся под тяжестью зрелых плодов. Яблоки, груши, сливы, апельсины, маслины, черешня, вишни, персики, виноград. Фасоль и горох. Созревшие диски подсолнухов поворачиваются вслед за движущимся по небосклону солнцем. Червяки, личинки-, мухи, пчелы, шмели… Столько еды растет, летает, ползает, бегает.
Тени… Бескрылые, такие же, как те, которых я видел на стенах там, перед землетрясением. Высокие, без шерсти и перьев, голые, золотисто-розовые. С ветки свешивается змея. Они рвут яблоки, вгрызаются в красновато-золотистую мякоть…
Бескрылые… Они двигаются, ходят, отбрасывают назад длинные волосы, подходят ближе… Позади них вдруг появляется огромная бело-серая птица… Орел? Ворон? Голубь? Альбатрос? Я никогда еще не встречал такой. Они бегут от нее, спотыкаются, падают, поднимаются и снова бегут… Птица гонится за ними среди золотистых трав и цветущих деревьев, среди сгибающихся под тяжестью плодов яблонь. Она бьет их по спинам маховыми перьями своих крыльев, пытается клюнуть прямо в лицо…
