Редьярд Киплинг - Собрание сочинений. Том 6. Индийские рассказы. История Гедсбая. Самая удивительная повесть в мире и другие рассказы
— Прекрасно, — ответил я, — на первое условие я охотно соглашаюсь, но так как ничто в мире не мешает мне убить вас вот на этом самом месте и взять себе все, что вы имеете (в ту минуту я подумал о двух драгоценных воронах), решительно отказываюсь отдать вам мои сапоги и займу то логовище, которое мне понравится.
Это был смелый удар, я порадовался, увидев, что он удался. Гунга Дасс немедленно переменил тон и отказался от моих сапог. Тогда меня не поразило, что я, гражданский инженер, человек тридцати лет, состоящий на службе и, как мне кажется, настоящий англичанин, могу спокойно грозить убийством и грабежом человеку, который, правда не бескорыстно, но все же взял меня под свое крылышко. Казалось, я целые столетия тому назад расстался с цивилизацией. В то время я был уверен, как теперь уверен в собственном существовании, что в этом проклятом поселке царит только право сильного, что живые мертвецы бросили все законы мира, который изгнал их, и что моя собственная жизнь зависит исключительно от моей силы и бдительности. Лишь экипаж злополучной «Миньонет» способен понять состояние моего ума.
— В настоящее время, — говорил я себе, — я силен и стою шестерых из этих несчастных. Мне необходимо сохранять здоровье и силу до часа моего освобождения… если такой час настанет.
Подкрепленный моими решениями, я сытно поел, выпил воды побольше, дал понять Гунга Дассу, что намереваюсь быть его господином и что малейший признак неповиновения с его стороны повлечет единственное наказание, которое было у меня в руках, — его внезапную и насильственную смерть. Скоро после этого я пошел спать. Другими словами, Гунга Дасс дал мне две охапки сухой травы, я бросил их в отверстие логовища справа от его помещения и сам спустился в него ногами вперед: нора уходила приблизительно на десять футов в песок, имела легкий наклон вниз и вся была выстлана дерном. Из моего логовища, которое было обращено к реке, я мог видеть воды Сетледжа, залитые светом молодой луны.
Я никогда не забуду ужасов этой ночи. Моя нора была почти так же узка, как гроб, и благодаря прикосновению неисчислимого количества обнаженных тел ее откосы стали гладкими, покрылись салом и вдобавок отвратительно пахли. При моем возбужденном состоянии о сне не могло быть и речи. По мере того как проходила ночь, весь амфитеатр, казалось, наполнялся легионами нечистых дьяволов, которые, двигаясь от речных мелей, насмехались над несчастными в их норах.
Я не одарен живым воображением (не многие англичане имеют его), но тогда я совсем ослабел от нервного ужаса, точно женщина. Однако приблизительно через полчаса я овладел собой и мог снова взвесить мои шансы на спасение. Понятно, не следовало и помышлять о том, чтобы уйти через песчаные стены. Я убедился в этом несколько раньше. Было возможно (только возможно) благодаря неверному свету луны, при удаче, счастливо избежать ружейных выстрелов. Кратер казался мне до того ужасен, что я охотно подвергся бы любой опасности — только бы уйти из него. Представьте же себе, в какой восторг пришел я, когда, подкравшись к реке, заметил, что на ней больше нет адской лодки! Свобода могла начаться через несколько шагов…
Я дойду до первой мелкой заводи у подножия выступающего левого рога подковы, двинусь вброд, поверну за край кратера и направлюсь к земле. Без колебаний я бодро пошел мимо тех кочек, на которых Гунга Дасс ловил ворон, и миновал их, бесшумно шагая к гладкому белому песку. Но мне пришлось тотчас же понять, как напрасна была надежда на спасение. Едва поставив ногу на песок, я почувствовал его неописуемое, втягивающее, всасывающее движение. Еще секунда — и моя нога ушла почти до колена. При бледном свете, казалось, вся песчаная поверхность дрожала от дьявольского наслаждения. Пот от ужаса и напряжения покрывал меня, но я освободился, вернулся к буграм и упал ничком.
Мое единственное средство к бегству из этого амфитеатра было защищено зыбучим песком…
Как долго я лежал, не могу сказать, но наконец меня заставило подняться злобное хихиканье Гунга Дасса.
— Я посоветовал бы вам, покровитель бедных (мошенник говорил по-английски), вернуться домой. Нездорово лежать здесь. Кроме того, когда вернется лодка, вас, конечно, застрелят.
В слабом свете зари он наклонялся надо мной и смеялся про себя. Я подавил первое побуждение схватить его за шею и швырнуть в зыбучий песок, мрачно поднялся и пошел за ним к платформе под норами.
Внезапно и, как мне казалось тогда, совершенно бесцельно я спросил:
— Гунга Дасс, если я никаким образом не могу убежать, то зачем на реке стоит лодка?
Я отлично помню, что даже среди глубокого волнения я смутно подумал о бесполезной трате боевых припасов для охраны берега, который был и без того хорошо защищен.
Гунга Дасс опять засмеялся и ответил:
— Они ставят лодку только днем. Дело в том, что существует способ бегства. О, я надеюсь, мы будем иметь удовольствие пользоваться вашим обществом долгое время. Когда проживешь здесь несколько лет и достаточно времени поешь жареных ворон, право, начинаешь находить, что это довольно приятное место.
Онемевший, беспомощный, я побрел к своей зловонной норе, спустился в нее и скоро заснул. Через час или больше я проснулся от пронзительного вопля, резкого высокого крика страдающей лошади. Слышавший этот крик никогда его не забывает. С некоторым трудом выбрался я из моего логовища и тотчас же увидел Порника, моего бедного старого Порника. Он лежал мертвый на песчаном дне кратера. Не понимаю, как они убили его! Гунга Дасс объяснил мне, что конина вкуснее ворон и что «наибольшее благо для наибольшего числа людей» — политическая аксиома.
— Теперь мы — республика, мистер Джек, — прибавил он, — и вы имеете право на долю мяса этого животного. Если вам угодно, мы выразим вам благодарность. Внести это предложение?
Действительно, это была республика, республика диких животных, стесненных в яме, в которой им было суждено есть и драться до своей смерти. Я не стал возражать и сел, глядя на отвратительное зрелище. Кажется, скорее, чем я могу описать, тело лошади было разделено тем или другим образом. Мужчины и женщины унесли куски мяса на платформу и стали приготовлять утреннюю еду. Гунга Дасс жарил для меня большой кусок конины. Почти неудержимое побуждение кинуться на песчаные стены и бороться с ними до полной усталости снова охватило меня, и мне пришлось усиленно подавлять его. Гунга Дасс был оскорбительно весел. Наконец, я сказал ему, что, если он обратится ко мне с каким-либо замечанием, я его задушу на месте. Он замолк, но молчание стало для меня невыносимо, и я приказал ему сказать что-нибудь.
— Вы будете жить здесь, пока не умрете, как другой феринги, — спокойно сказал бывший брамин, посматривая на меня поверх кости, которую он глодал.
— О каком другом сахибе говоришь ты, свинья? Говори да не смей лгать.
— Он вон там, — ответил Гунга Дасс, указывая на вход в четвертую нору слева от моей. — Вы сами можете посмотреть. Он умер в этой норе, как умрете вы, я и все эти мужчины и женщины, да и ребенок также.
— Во имя сострадания, скажите мне все, что вы знаете о нем… Кто он был? Когда он пришел? Когда умер?
Эта мольба была слабостью с моей стороны. Гунга Дасс только захихикал и ответил:
— Дайте что-нибудь, тогда скажу.
Тогда я вспомнил, где я был, ударил его кулаком по переносице и ошеломил его. Он отошел от платформы, приниженно всхлипывая, и, пытаясь обнять мои ноги, повел меня к указанной им норе.
— Я ничего не знаю об этом джентльмене. Ваш Бог свидетель, не знаю! Ему так же хотелось убежать, как вам, и его застрелили с лодки, хотя мы все старались удерживать его от таких попыток. Пуля попала ему вот сюда. — Он указал на свой тощий живот и поклонился до земли.
— Хорошо, а что было дальше?
— Тогда… тогда мы, ваша честь, отнесли его к нему в дом, напоили его водой и приложили к его ране влажное полотно. А он лег и скоро испустил дух свой.
— Через сколько времени? Через сколько времени?
— Приблизительно через полчаса после получения раны. Призываю Вишну в свидетели, — провыл дрянной человек, — я сделал все, что можно было сделать для него. Все, что только было можно, я сделал для него.
Он упал на землю и обхватил руками мои щиколотки. Но я сомневался в расположении Гунга Дасса и оттолкнул его.
— Я думаю, вы ограбили его. Но я сам увижу это через две минуты. Сколько времени пробыл здесь сахиб?
— Около полутора лет. Я думаю, он сошел с ума. Но, покровитель бедных, слушайте мою клятву. Разве ваша честь не желает выслушать, как я клянусь, что не дотронулся ни до одной вещи, принадлежащей ему? Что собирается сделать ваша милость?
Я схватил Гунга Дасса за талию и поднял его на платформу, против указанной им норы. В эти минуты я думал о том, что пережил в течение восемнадцати месяцев мой соотечественник, как невыразимо был он несчастен среди этих ужасов, как невыносимо было ему умирать, точно крысе, в тесной норе, от пули, попавшей в живот. Гунга Дасс вообразил, что я сейчас его убью, и жалобно завопил от страха.
