Шарль Костер - Легенда об Уленшпигеле
– Мы оба влюбились в одну девчонку из Хейста, оттого и драка у нас вышла, – отвечал Иоос.
– В девчонку из Хейста? – порываясь встать, вскричала Катлина. – Так ты мне изменял с другой, подлый обманщик? А ты знаешь, что я сидела по ту сторону гатей и слышала, как ты говорил, что хочешь взять себе все деньги Клааса? Стало быть, они нужны были тебе, чтобы пить с ней да гулять? А я, несчастная, отдала бы ему свою кровь, если б он мог превратить ее в золото! А ты – все для другой! Будь же ты проклят!
Тут она вдруг разрыдалась, задвигалась на скамье и заговорила снова:
– Нет, нет, Ганс, скажи, что ты опять полюбишь бедную свою рабыню, и я землю стану рыть ногтями и откопаю для тебя клад. Я знаю, где зарыт клад. Я пойду туда с веточкой орешника, а ветка орешника наклоняется в том месте, где есть металл. Я найду клад и принесу тебе. Поцелуй меня, мой ненаглядный, и ты будешь богат! Каждый день мы будем с тобой есть мясо, пить пиво, холодное, пенистое пиво. Ах, государи мои, дайте мне капельку воды, я вся горю! Ганс, я знаю, где растет орешник, только надо подождать весны.
– Замолчи, ведьма, я тебя в первый раз вижу! – крикнул Иоос Дамман. – Ты приняла меня за Гильберта, – это он приходил к тебе, а ты от своей подлости называла его Гансом. Да будет тебе известно, что меня зовут не Гансом, а Иоосом. Мы с Гильбертом были одного роста. Я же тебя не знаю. Семьсот каролю украл, разумеется, Гильберт. Пить! Дайте мне стаканчик водички – мой отец заплатит вам сто флоринов. Я не знаю, кто эта женщина.
– Господин судья, господа старшины! – воскликнула Катлина. – Он говорит, что не знает, кто я, ну а я хорошо знаю, кто он. Я даже знаю, что на спине у него коричневая родинка с волосками, большая – не меньше боба. А, так ты путался с девкой из Хейста? Разве тот, кто любит взаправду, стыдится своей милой? Разве я уже не хороша собой, Ганс?
– Хороша! – возмутился тот. – У тебя лицо похоже на сушеный кизиль, а тело – на вязанку хвороста. Дворянин найдет себе получше любовницу – очень ему нужна такая рвань. Пить!
– Ты со мной не так говорил, Ганс, ласковый мой повелитель, когда я была на шестнадцать лет моложе, – сказала Катлина и ударила себя по голове и груди. – Вот здесь у меня огонь – это он сушит мне и лицо и сердце. Не кори меня! Помнишь, как мы с тобой ели соленое – чтобы, как ты говорил, побольше выпить? Теперь соль у нас внутри, а господин судья пьет бургонское. Мы не хотим вина – дайте нам воды! По лугу течет ручеек, прозрачный ключ. Вода в нем хорошая, холодная. Нет, нет, она жжет! Это адская вода. – Катлина заплакала. – Я никому зла не делала, а меня все бросают в огонь! Пить! Бродячим собакам – и тем дают воды, а я христианка. Дайте же мне воды! Я никому зла не делала. Пить!
Тут вмешался один из старшин:
– Эта ведьма выказывает безумие, только когда толкует об огне, который будто бы жжет ей голову, а во всем остальном она обнаруживает светлый ум. Только человек здравомыслящий мог оказать нам такую помощь в нахождении останков убитого. Если на теле у Иооса Даммана есть родинка с волосками, – значит, перед нами точно тот самый черт по имени Ганс, который свел с ума Катлину. Палач, покажи нам пятно!
Палач оголил Иоосу Дамману шею и спину, и все увидели коричневую родинку с волосками.
– Ах, какая у тебя белая кожа! – воскликнула Катлина. – Плечи совсем как у девушки. Ганс, милый, до чего же ты красив! Пить!
Палач воткнул в родинку длинную иглу. Кровь, однако ж, не выступила.
И тут старшины заговорили между собой:
– Это черт. Он убил Иооса Даммана и принял его обличье – так ему легче дурачить бедных людей.
На судью и на старшин напал страх.
– Это черт, у него тело заколдовано.
А Иоос Дамман сказал:
– Да вы же сами отлично знаете, что колдовство тут ни при чем: бывают такие наросты на теле – их колешь, а кровь не течет. Если Гильберт в самом деле взял деньги у этой ведьмы – а она точно ведьма, коль скоро признается, что спала с чертом, – значит, на то была добрая воля этой мужички: она платила дворянину за его ласки. Так сплошь да рядом поступают распутные девки. Разве мало на свете таких же распутных молодых людей, которым женщины платят за их силу и красоту?
Старшины между тем переговаривались:
– Какая дьявольская самоуверенность! Из его родинки кровь не выступила. Он – убийца, черт, колдун, а хочет сойти всего лишь за дуэлиста, свалив другие преступления на своего друга, такого же черта, как и он сам, но хоть он его и убил, а душу-то убить не смог... Обратите внимание, какое у него белое лицо. Так выглядят все черти: в аду они багровы, на земле бледны – ведь у них нет огня жизни, от которого на лице играет краска, внутри у них пепел. Его надо снова ввергнуть в огонь – тогда он побагровеет и сгорит.
Но тут опять заговорила Катлина:
– Да, да, он черт, но только добрый черт, ласковый черт. И апостол Иаков, его покровитель, дозволил ему уйти из ада. Апостол каждодневно молит за него Господа Иисуса. В чистилище ему положено быть всего лишь семь тысяч лет – так судила Божья Матерь, а сатана воспротивился. Но только Божья Матерь настоит на своем. Неужто вы пойдете ей наперекор? Посмотрите на него хорошенько: дьявольского в нем только его холодное тело да лик, сверкающий, как гребни волн морских в летнюю грозу.
– Замолчи, ведьма, я из-за тебя на костер попаду! – прикрикнул на нее Иоос Дамман и обратился к судье и старшинам: – Посмотрите на меня! Ну какой я черт? Мое тело состоит из мяса, костей, крови и воды. Я пью, ем, перевариваю и извергаю, как вы. Кожа у меня такая же, как у вас, и ноги такие же точно. Палач, сними с меня сапоги, я не могу пошевелить связанными ногами!
Палач с некоторым страхом исполнил его просьбу.
– Смотрите! – показывая свои белые ноги, снова заговорил Иоос. – Похожи они на копыта, как у чертей? Ну а касательно бледности, то разве среди вас не найдется таких же бледных, как я? Я уже вижу трех. Я ни в чем не виноват, виноваты мерзкая эта ведьма и ее дочка, подлая доносчица. Откуда у этой ведьмы деньги, которые она дала Гильберту, откуда у нее червонцы? Не сам ли дьявол платил ей за то, что она клеветала на людей благородных и невинных и обрекала их на смерть? Это у них обеих надо спросить, кто удавил во дворе собаку, кто вырыл клад – вырыл, уж верно, для того, чтобы зарыть где-нибудь в другом месте. Вдова Сооткин никакой тайны мне не доверила, она меня и не знала, а им доверила, она с ними виделась каждый день. Они и похитили деньги, принадлежащие императору.
Секретарь записал его показание, а судья обратился к Катлине:
– Женщина, что ты можешь сказать в свое оправдание?
Катлина взглянула на Иооса Даммана и ласково заговорила:
– Пора клекотать орлу. Ганс, милый, рука Гильберта у меня. Они говорят, что ты мне отдашь семьсот каролю. Уберите огонь! Уберите огонь! – вдруг закричала она. – Пить! Пить! Голова горит. Бог и ангелы его едят в раю яблочки.
И тут она потеряла сознание.
– Развяжите ее, – сказал судья.
Палач и его подручные исполнили это распоряжение. Ноги у Катлины распухли, оттого что палач слишком сильно стянул их; стоять она не могла.
– Дайте ей напиться, – сказал судья.
Ей дали холодной воды; она глотала ее с жадностью, вгрызаясь зубами в кружку, точно собака в кость, и долго не могла оторваться. Затем ей дали еще воды, и она хотела было напоить Иооса Даммана, но палач вырвал у нее кружку. Катлина упала и мгновенно заснула мертвым сном.
Иоос Дамман пришел в ярость.
– Я тоже хочу пить и спать! – заорал он. – Почему вы даете ей пить? Почему вы ей позволяете спать?
– Она слаба, она женщина, она невменяема, – отвечал судья.
– Ее невменяемость – это одно притворство, – возразил Иоос Дамман. – Она – ведьма. Я хочу пить, я хочу спать!
Он закрыл глаза, но подручные палача стали бить его по лицу.
– Дайте мне нож! – крикнул он. – Я искрошу все это мужичье. Я – дворянин, меня никто никогда не бил по лицу. Воды! Дайте мне поспать! Я ни в чем не виноват. Я не брал семисот каролю – это Гильберт. Пить! Я не занимался ни ворожбой, ни чародейством. Я ни в чем не виноват. Отпустите меня! Пить!
Но тут судья задал ему вопрос:
– А что ты делал после того, как расстался с Катлиной?
– Не знаю я никакой Катлины и не расставался с ней, – объявил он. – Вы спрашиваете меня о вещах, к делу не идущих. Я не обязан отвечать на такие вопросы. Пить! Дайте мне поспать! Я же вам сказал, что все это Гильберт.
– Развяжите его, – сказал судья. – Отведите в тюрьму. Но не давайте ни пить, ни спать, пока он не признается в ворожбе и в чародействе.
И то была для Даммана нестерпимая пытка. Он так громко кричал в тюрьме: «Пить! Пить!», что народ слышал эти вопли, но жалости к нему не испытывал. Когда же он засыпал, тюремщики били его по лицу, а он приходил в исступление и кричал:
– Я – дворянин, я вас всех перебью, мужичье! Я до самого государя дойду! Пить!
Но сознаться он так и не сознался.
