Мария Пуйманова - Люди на перепутье
В эти дни по цехам разнеслась весть, что предстоит очередной «обход». Такие «обходы» устраиваются, когда нужно избавиться от лишней рабочей силы и заставить напряженнее работать остальных. Придет Бедуин — инженер фирмы, у которой Казмар приобрел патент на шестидесятибалльную систему подхлестывания людей. На фабрике болтали и о том, что, мол, как только закончим партию зимних товаров, оборудование демонтируют, сложат в ящики, и «Яфета» переедет куда-то в Венгрию (кому охота слушать такие речи, у страха глаза велики!). Все содрогались перед загадочным бедствием, перед экономическим мором, название которого в Улах не велено произносить, все сваливали вину друг на друга, и хуже всех приходилось самому младшему, если только к нему не благоволил мастер. Галачиха уже несколько раз жаловалась товаркам, что Лехора на нее зол, вечно бранит и придирается. Все это с тех пор, как она была на митинге в Драхове. Ондржей потом вспомнил об этом.
В среду, о которой идет речь, Ондржей кончил ткать партию клетчатой фланели — заказ для Швеции, — остановил машины и пошел за Лехорой, чтобы тот записал выработку. В цехе мастера не было. Ондржей вышел в соседнее помещение, где наводили основы, и вздрогнул. Он уже не был мальчиком, как в те времена, когда впервые увидел Казмара, и все же каждый раз при виде Хозяина у него замирало сердце. Нет, Хозяин не витает над нашей фабрикой, как незримый дух банка над Латманами, он не посылает вместо себя полицейских, он сам заботится обо всем, сам приходит в цехи. Молодец Хозяин! Вот он стоит у них в цехе, великан в поношенном пиджаке. Справа от него элегантный верзила с секундомером в руке, такой красивый, словно герой дешевого кинофильма, — это Бедуин, жупел всей фабрики. Слева мастер Лехора. Он почтительно остановился на шаг позади Казмара, и вся его фигура выражает готовность устремиться вперед, схватить вещь или человека и вышвырнуть вон — как прикажет Хозяин.
Все трое стояли около Галачихи. Она сидела у окна, склонив голову над рамой, на которой висели листы и разделанная основа с узором, готовым разлететься, чуть дунешь на него. Ондржей вошел, и глаза его невольно обратились туда, куда внимательно смотрели еще три пары глаз — узкие щелки глаз Казмара, круглые, как конский навоз, глаза красавца Бедуина и выцветшие буркалы мастера Лехоры, — на руки Галачихи. Она торопливо работала иглой, руки у нее дрожали… и вот она сбилась. Ондржей знал, какая она нервная, ведь в бытность учеником он работал у нее подсобником.
— Ослепла, что ли? — рявкнул на мастерицу Лехора. — Не можешь повнимательней? Не так! Начни снова, да побыстрей!
Галачиха считалась опытной наводчицей, рекорды ставила, рука у нее всегда была легкая, работа шла как по маслу. Но она терпеть не могла, когда ей смотрели на руки, от этого она теряла темп и сбивалась. И тут вот этот обход, проверка с секундомером, которого Галачиха боялась как черта. Стрелка бежит по циферблату и гонит Галачиху, как колесо белку. Пальцы у нее одеревенели. А подносчица Здена, как назло, все подваливает работу. Бедуин делает заметки в своем проклятом блокноте, а Казмар зловеще молчит. Гонка, травля, охота, затравленный зверь, ловчие и обходчики!
— Расселась тут, как на даче! Такая работа нам не нужна! — гаркнул на работницу Лехора, стараясь выслужиться перед начальством. — Мы тебя тут не для красоты держим.
Галачиха вдруг швырнула иглу на пол так, что та зазвенела, вскочила на ноги и крикнула:
— Ну и что ж, мой убыток. У вас из получки не вычтут. А мне платят с выработки!
Пятидесятилетний Казмар нагнулся легко, как юноша, и поднял иглу прежде, чем это успели сделать стукнувшиеся лбами Лехора и Бедуин. И, как бы умерив этим свой гнев, Хозяин сказал медленно, вертя иглу в пальцах:
— Пани Галова, если у нас рабочий бросает работу, мы его не задерживаем. Незаменимых нет, и вы с субботы свободны. Обратитесь в кассу.
И пошел дальше. Галачиха стояла ошеломленная, слегка открыв рот и растопырив руки, не зная, куда их деть. Женщины в цехе подняли головы, посмотрели на нее и снова опустили глаза к работе. Каждый знал, что Галачиха пришла на фабрику еще девчонкой четырнадцати лет и четверть века отдала Казмару. А он даже не посмотрел на нее и пошел дальше.
— Здена, сядь на ее место! — крикнул Лехора и сам — старый черт, как ему не зазорно было браться за такую работу, ученицы ее стеснялись — стал подносить Зденке материал, чтобы только угодить Казмару.
Галачиха не издала ни звука. Словно озябшая, она втянула голову в плечи и медленно, медленно, как старуха, — а ведь ей не было сорока, — поплелась в раздевалку. Весь цех глядел ей вслед. «Застрелили ее, как Поланскую», — подумал Ондржей и преградил путь Казмару.
— Хозяин, — начал он, — так нельзя…
Казмар удивленно и с усмешкой взглянул на него из-под рысьих бровей, и Ондржей запнулся, но решимость его не исчезла. Робкому человеку всегда так трудно отважиться на что-нибудь, но когда он уже решился, то не отступится от своего замысла. И Ондржей стоял перед Казмаром.
— Хозяин, вы справедливый человек, — говорил он в смятении, и ему казалось, что решается какой-то другой, более важный для него, Ондржея, вопрос. — Я всегда верил в вас… Галачиха работает на вас двадцать пять лет, она не сделала вам ничего дурного. Не выбросите же вы ее на улицу, как какую-нибудь воровку… как мусор…
Казмар поглядел на него, но не в глаза, а куда-то на лоб.
— Рабочих я держу для работы, — коротко сказал он. — А порядки устанавливаю сам. Вам мои порядки не нравятся, возьмите свои документы и убирайтесь тоже.
У Ондржея на момент остановилось сердце. В его сознании, как у утопающего, промелькнули образы всех этих лет в Улах — юродивый Мишкержик с приветливой улыбкой, дрожащие ноги Горынека с живым мясом ран на потрескавшейся коже, Францек на трибуне вскидывает голову и кричит, заглушаемый музыкой, разноцветные воздушные шары, кружок микрофона и похвала Ондржею Урбану за храбрость.
«И ради этого человека я пошел в огонь!» Ондржей стоял перед Казмаром прямо, как солдат, и не отводил глаз. Что-то в этом упорном молодом взгляде раздражало Казмара.
— Идите, и чтоб я вас больше не видел, — добавил он своим глуховатым, сдавленным голосом, странным для такого гиганта, и отвернулся, сдерживая нарастающий гнев.
— Свет не сошелся клином на Улах, Хозяин, — ответил Ондржей, повернулся и отошел.
Когда в обеденный перерыв подруги рассказали Лидке о том, что произошло в шестнадцатом цехе, она набросила пальто и побежала к Ондржею. Он был дома и складывал вещи. Посреди комнаты стоял чемодан, шкаф был раскрыт настежь, на стульях лежали вещи. Девушка переступила порог и всплеснула руками.
— Что ты со мной сделал!
Она подошла к нему, села на кровать, опустила руки и расплакалась.
— Да разве я тебя обидел, Лидушка?
— И все из-за какой-то старой бабы, из-за Галачихи! — выпалила Лидка и вырвала у него руку. — Ну, ее жалко, да, — продолжала она, волнуясь. — Но кого нынче не жалко? Всех! Такое трудное время! Где была твоя голова? Не знаешь ты, что ли, порядки в Улах? Как маленький! Помог ты ей этим? Не помог. А себя погубил.
Ондржей усмехнулся, хотя ему было не до смеха. Он не перебивал Лиду, слушал ее слова, ее жалобный тон. Внимательно и отчужденно смотрел он на девушку… Пять лет казмаровской гонки… Километры ткани… А для чего?
— Несчастные мужчины! Всегда лезут не в свои дела! Будто каждому мало своих забот. Что ты теперь будешь делать, куда подашься?
«…Для чего? Чтобы когда-нибудь стать мастером и самому гонять людей? Чтобы поселиться с Лидкой в одном из новых стандартных домов, так похожих на кубообразные фабричные корпуса? Чтобы наплодить маленьких Ондржеев и Лидок, которые будут ходить в образцовую улецкую школу, украшенную портретами Казмара? А почему бы и нет, школа тут впрямь образцовая, а Лидка — красивая девушка. Разве я не знал всего этого раньше?»
— Такое хорошее место! И как тебя все любили!
— Прошу тебя, перестань! — бросил Ондржей, вздрогнув, словно притронулись к его обнаженному нерву.
«…Разве я не знал всего этого раньше: что Казмар не человек, а машина, что Лехора — скот, а Лидка — здоровая девушка, которой хочется замуж. Францек ли, Ондржей ли — все равно, лишь бы свить гнездо. Вот сейчас она висит у меня на шее и уговаривает не уезжать».
— Какая-нибудь работа найдется, погляди хоть на дядюшку из Америки, он чуть было не отчаялся, и все-таки мы нашли ему работу.
Ондржей только усмехнулся на эти уговоры.
— Меня бы все сторонились, как зачумленного, — сказал он.
Лидка не слушала его, ее заплаканное лицо выражало горячее стремление найти какой-нибудь выход.
— Жить ты мог бы пока у нас. Ева как раз с первого числа уезжает в Брно…
Мать ли, возлюбленная ли — женщины всегда с неохотой выпускают мужчину из-под своего крыла. Такая уж у них натура.
