Пэлем Вудхауз - Вся правда о Муллинерах (сборник)
— Уэбстер! — произнес он прерывающимся голосом.
Из корзины пушечным ядром вылетел Уэбстер, изрыгая странные эпитеты. Несколько секунд он метался по комнате, видимо, в поисках того, кто упрятал его в узилище, — глаза Уэбстера метали пламя. Несколько успокоившись, он сел и начал вылизываться, и вот тут-то епископ получил возможность хорошенько его рассмотреть.
Две недели под опекой ветеринара пошли Уэбстеру на пользу, но недостаточно. Далеко-далеко не достаточно, с ужасом решил Ланселот. Какие-то две жалкие недели не могут восстановить шерсть на боевых проплешинах или вернуть пожеванному уху тот добавочный дюйм, без которого оно имеет несколько необычный вид. Когда Уэбстер отправился к доктору Робинсону, он выглядел так, словно побывал в зубьях какой-то машины; точно так же, лишь с весьма незначительными изменениями, он выглядел и теперь. Рассмотрев его, епископ испустил пронзительный крик, будто в предсмертной агонии. Затем, обернувшись к Ланселоту, произнес громовым голосом:
— Так-то ты, Ланселот Муллинер, исполнил возложенный на тебя священный долг!
Ланселот был сокрушен, но все-таки сумел ответить:
— Я не виноват, дядя. Ему не было никакого удержу.
— Ха!
— А вот и не было! — сказал Ланселот. — К тому же что дурного в небольшой приличной стычке с кем-нибудь из соседей? Коты — это все-таки коты.
— Никуда не годная логика! — сказал епископ, тяжело дыша.
— Лично я, — продолжал Ланселот глухим голосом, понимая, сколь безнадежны его усилия, — гордился бы Уэбстером, принадлежи он мне. Подумайте о его достижениях. — Тут Ланселот слегка оживился. — Он приезжает на Ботт-стрит без единого боя в прошлом и, вопреки своей неопытности, демонстрирует такой врожденный талант, что уже через две недели все окрестные коты, едва завидев его, прыгают через ограды и взлетают на фонарные столбы. Жаль, — сказал Ланселот, уже полностью увлеченный своей темой, — что вы не видели, как он отделал белого кота из номера одиннадцатого! Ничего чудеснее я в жизни не видывал. Он весил меньше этого котяры, чья боевая репутация к тому же достигла Фулем-роуд. Первый раунд завершился вничью, возможно, с легким перевесом в пользу его противника. Но когда гонг возвестил начало второго раунда…
Епископ поднял ладонь. Его лицо было полно невыразимого страдания.
— Довольно! — вскричал он. — Я сокрушен. Я…
Он умолк. Нечто вспрыгнуло на подоконник рядом с ним, заставив его отпрянуть. Это был кот Перси, который, услышав незнакомый кошачий голос, явился узнать, что происходит.
Выпадали дни, когда Перси, ублаженный сливками и солнечным теплом, становился если не дружелюбным, то хотя бы относительно беззлобным. Ланселот даже сподобился однажды увидеть, как он играл со смятой бумажкой. Но с первой же секунды стало очевидно, что этот день был не из таких. Перси явно изнемогал от злобы. Его черная душа поблескивала в суженных глазках. Он подергивал хвостом из стороны в сторону и мерил Уэбстера вызывающим взглядом, гнусно ухмыляясь.
Затем, пошевелив усами, что-то сказал тихим голосом.
Пока Перси не заговорил, Уэбстер словно бы не замечал его появления. Он все еще умывался после своего путешествия. Но, услышав эти словечки, он вздрогнул и поднял голову. И едва он увидел Перси, как его уши прижались к голове, а в глазах вспыхнул боевой огонь.
Наступила секундная пауза. Кот мерил взглядом кота. Затем, хлеща себя хвостом по бокам, Перси повторил свое заявление уже громче. И сказал мне Ланселот, с этого момента он понимал их диалог от слова и до слова, будто много лет изучал кошачий язык.
Вот какой произошел обмен фразами:
УЭБСТЕР. Кто? Я-а?
ПЕРСИ. Да, ты.
УЭБСТЕР. Что ты сказал?
ПЕРСИ. Что слышал.
УЭБСТЕР. Значит, так?
ПЕРСИ. Так.
УЭБСТЕР. Так?
ПЕРСИ. Так. Ну-ка подойди, и я откушу, что у тебя осталось от уха.
УЭБСТЕР. Так? Ты, значит, откусишь, а еще кто?
ПЕРСИ. Иди-иди сюда. Я тебе покажу.
УЭБСТЕР (жарко покраснев). Покажешь? Ты? Ну и нахал! Ну и наглец! Да я до завтрака съедал котов почище тебя! (Обращаясь к Ланселоту.) Подержи-ка мой пиджак и посторонись. А ну!
Затем раздалось шипение, и Уэбстер двинулся вперед в полном боевом порядке. Секунду спустя с подоконника в комнату скатился мохнатый клубок, напоминавший семнадцать кошек, сплетенных в тесном объятии.
Кошачий бой принципиального значения — всегда впечатляющее зрелище, но, по словам Ланселота, хотя это обещало стать ярким и захватывающим, его внимание было приковано не к перипетиям боя, а к епископу Бонго-Бонго.
В первые мгновения схватки черты прелата не выдавали никаких чувств, кроме сокрушенной тревоги и скорби. «Как упал ты с неба, денница, сын зари», — словно говорил он вместе с пророком Исайей, глядя, как его в былом непорочный любимец отбивает атаки Перси при помощи чего-то вроде шестнадцати одновременно действующих лап. Затем, внезапно, его лицо озарила страстная гордость за боевой талант Уэбстера, а также спортивный азарт, который так легко загорается во всех нас. Багрово покраснев, излучая фанатичный энтузиазм болельщика, он кружил вокруг бойцов, подбодряя своего словами и жестами:
— Отлично! Превосходно! Хороший удар, Уэбстер!
— Хук левой, Уэбстер! — вскричал Ланселот.
— Именно! — пробасил епископ.
— Врежь по сопелке, Уэбстер!
— Именно по ней! — согласился епископ. — Этот термин для меня нов, но я полностью одобряю его выразительность и энергичность. Всеконечно, врежь ему по сопелке, мой дорогой Уэбстер!
Именно в эту секунду в комнату торопливо вошла леди Уиддрингтон, привлеченная шумом поединка. И как раз успела увидеть, как Перси наткнулся на свинг правой и взлетел на подоконник, по пятам преследуемый своим противником. До Перси мало-помалу дошло, что, ввязавшись в этот бой, он срубил дерево не по плечу и сильно вляпался. Теперь он хотел одного: сбежать. Но Уэбстер не посчитался с выброшенным полотенцем, и доносящиеся снаружи вопли свидетельствовали, что бой возобновился на газоне.
Леди Уиддрингтон застыла в ужасе. При виде того, как ее любимец бесповоротно сдал позиции, она забыла о своих матримониальных планах. И перестала быть хладнокровной целеустремленной женщиной, намеревавшейся доставить епископа к алтарю, даже если бы пришлось пустить в ход хлороформ. Теперь она была возмущенной котолюбительницей и повернулась к своему гостю, сверкая глазами.
— Что, — вопросила она грозно, — это означает?
Епископ все еще пребывал под воздействием недавнего возбуждения.
— Ваш мерзкий котище сам напросился, вот Уэбстер его и отделал!
— И еще как! — поддержал Ланселот. — Этот тычок в нос левой!
— А молниеносный апперкот правой?! — воскликнул епископ.
— Ни один кот в Лондоне против него не устоит.
— В Лондоне? — сказал епископ с горячностью. — Во всей Англии! О, несравненный Уэбстер!
Леди Уиддрингтон гневно топнула ногой:
— Я требую, чтобы вы уничтожили этого кота!
— Какого кота?
— Вот этого, — ответила леди Уиддрингтон, указывая на подоконник.
Там стоял Уэбстер. Он чуть запыхался, а его ухо было потрепано даже еще больше, но на морде играла торжествующая улыбка победителя. Он поворачивал голову туда-сюда, словно выглядывая микрофон, чтобы сказать своим жадно внимающим поклонникам два-три скромных слова.
— Я требую, чтобы это бешеное животное было уничтожено! — сказала леди Уиддрингтон.
Епископ ответил ей невозмутимым взглядом.
— Сударыня, — сказал он, — я не намерен поддерживать подобный план.
— Вы отказываетесь?
— Безусловно, отказываюсь. Никогда еще я не ценил Уэбстера так высоко, как в эту минуту. Я считаю его благодетелем общества и готовым к самопожертвованию альтруистом. Несомненно, уже много лет все здравомыслящие люди жаждали обойтись с вашим омерзительным котом так, как сейчас с ним обошелся Уэбстер, к которому я не испытываю иных чувств, кроме восхищения и благодарности. Более того, я намерен лично и собственноручно преподнести ему миску, полную рыбы.
Леди Уиддрингтон судорожно вздохнула.
— Только не в моем доме, — сказала она.
И нажала на звонок.
— Фотерингей, — сказала она сухим холодным голосом появившемуся дворецкому, — епископ покидает нас сегодня. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы его чемоданы были упакованы к поезду шесть сорок две.
Она величественно вышла из комнаты. А епископ обернулся к Ланселоту с благосклонной улыбкой:
— У меня как раз останется время выписать тебе чек, мой мальчик.
Он нагнулся, подобрал Уэбстера в свои объятия, и Ланселот, торопливо взглянув на них, тихо прокрался вон из комнаты. Эта священная минута была не для посторонних глаз.
Рыцарские странствования Мервина
