Уильям Фолкнер - Притча
Они положили крышку на место и воткнули гвозди в старые отверстия. Абсолютный минимум рассудительности заставил бы их или по крайней мере надоумил положить в гроб какой-нибудь, все равно какой, груз, но им было плевать на рассудительность. Вернулся ганимед, держа у груди ветхую корзину; ее выхватили у него, прежде чем он успел влезть в вагон, владелец штопора стал торопливо откупоривать подаваемые бутылки.
— Корзину он просил вернуть, — сказал ганимед.
— Ну так отнеси, — ответил Взломщик, и больше никто к этому не возвращался; солдаты хватали бутылки, едва из них была вынута пробка, и вернувшийся через час сержант был потрясен — не разгневан: потрясен до глубины души, Но тут уж он был бессилен, потому что теперь они были поистине в коматозном состоянии, валялись и храпели в смеси соломы, мочи, блевотины, пролитого коньяка и пустых бутылок, неуязвимые и свободные в этом забвении; к вечеру паровоз подцепил вагон, отвез его в Сен-Мишель и поставил на путь по другую сторону станции: проснулись они лишь благодаря яркому желтому свету, льющемуся в окна, и стуку молотков по крыше, потревожившим Взломщика.
Голова у него раскалывалась, он стиснул ее ладонями и поспешил зажмурить глаза от невыносимого света, ему казалось, что такого яркого восхода никогда не бывало. Свет очень походил на электрический; он не представлял, как может пошевелиться в нем, чтобы встать, и, даже уже будучи на ногах, пошатываясь, пока не собрался с силами, он не представлял, как совершил этот подвиг, потом, опершись рукой о стену, стал пинками приводить одного за другим в чувство или по крайней мере в сознание.
— Вставайте, — сказал он. — Вставайте. Нужно убираться отсюда.
— Где мы? — спросил один.
— В Париже, — ответил Взломщик. — Уже завтра.
— О господи, — раздался чей-то голос.
Потому что пробудились уже все и к ним вернулась даже не память, потому что и в коматозном состоянии они ничего не забывали, а ощущение опасности, словно к лунатикам, проснувшимся на оконном карнизе сорокового этажа. Они уже протрезвели. У них даже не было времени отлежаться.
— Да, господи, — произнес тот же голос.
Они поднялись, дрожа и пошатываясь на нетвердых ногах, кое-как вышли наружу и столпились, щурясь от яркого света, пока не привыкли к нему. К тому же свет был электрическим, еще стояла (нынешняя или завтрашняя, они не знали, и пока что им было все равно) ночь; два прожектора из тех, какие были во время войны у зенитчиков, освещали вагон, в их лучах люди на лестницах обивали черным крепом свесы вагонной крыши. Это был не Париж.
— Мы еще в Вердене, — сказал второй.
— Значит, станцию перенесли на другую сторону путей, — сказал Взломщик.
— Все-таки это не Париж, — сказал третий. — Выпить бы…
— Нет, — сказал Взломщик. — Получишь кофе и чего-нибудь пожевать. — Он повернулся к ганимеду. — Сколько денег осталось?
— Я отдал их тебе, — сказал ганимед.
— Черт возьми, — сказал Взломщик, протягивая руку. — Выкладывай.
Ганимед выудил из кармана несколько монет и скомканных бумажек. Взломщик взял их и быстро сосчитал.
— Может, и хватит, — сказал он. — Пошли. Напротив станции находилось небольшое бистро. Он повел их туда — там была маленькая оцинкованная стойка, у которой стоял человек в крестьянской вельветовой куртке, и было два столика, за которыми остальные посетители в грубой крестьянской или рабочей одежде сидели со стаканами кофе или вина, играя в домино; все они обернулись, когда Взломщик вошел со своей компанией и повел ее к стойке, где громадная женщина в черном спросила:
— Messieurs?[33]
— Кофе, мадам, и хлеба, если он у вас есть, — ответил Взломщик.
— На кой мне кофе? — сказал третий. — Я выпить хочу.
— Не волнуйся, — сказал Взломщик негромким, яростным голосом, даже чуть понизив его. — Побудь здесь, пока кто-нибудь не придет и не поднимет этот ящик или даже откроет его. Я слышал, что перед подъемом по лесенке всегда дают выпить.
— Может, удастся найти другой… — начал четвертый.
— Замолчи, — сказал Взломщик. — Пей кофе. Мне надо подумать.
Тут послышался новый голос:
— В чем дело, ребята? Что-нибудь стряслось?
Этот человек стоял у стойки, когда они вошли. Теперь они уставились на него — перед ними был крепкий, коренастый мужчина, очевидно фермер не такой уж старый, как им сперва показалось, с круглым, жестким, недоверчивым лицом, на отвороте куртки у него была орденская ленточка — не из высших, но вполне достойная, под стать той, что носил Взломщик; возможно, именно поэтому он и подошел к ним, они с Взломщиком быстро оглядели друг друга.
— Где получил орден? — спросил Взломщик.
— Комбле, — сказал незнакомец.
— Я тоже был там, — сказал Взломщик.
— У вас какая-то беда? — спросил незнакомец.
— С чего ты взял? — сказал Взломщик.
— Слушай, приятель, — заговорил незнакомец. — Может, когда вы уезжали из Парижа, у вас и было секретное предписание, но после того, как ваш сержант днем вышел из вагона, уже никакого секрета не существует. Он что, вроде проповедника-реформата, какие, говорят, есть в Англии и Америке? Был прямо-таки вне себя. Ему вроде было наплевать, что вы напились. Похоже, его беспокоило, как вы раздобыли двенадцать бутылок.
— Днем? — сказал Взломщик. — Значит, еще сегодня. Где мы?
— В Сен-Мишеле. Ночь вы простоите здесь, ваш вагон должны обить черным крепом, чтобы он походил на катафалк. Завтра утром специальный поезд подцепит вас и отвезет в Париж. Так в чем дело? Случилось что-нибудь?
Взломщик неожиданно шагнул от стойки.
— Иди сюда, — сказал он.
Незнакомец последовал за ним. Они чуть отошли от других к углу стойки и задней стены. Взломщик кратко, но обстоятельно рассказал обо всем, незнакомец спокойно слушал.
— Вам нужно взять другой труп, — сказал он.
— Ты подскажешь, где?
— Почему бы нет? У меня на поле лежит один. Я наткнулся на него, как только начал пахать. Сообщил о нем, но пока никто не приезжал. У меня здесь телега с лошадью; путь в оба конца займет часа четыре.
Они поглядели друг на друга.
— У вас впереди целая ночь — пока что.
— Ладно, — сказал Взломщик. — Сколько?
— Скажи свою цену. Тебе лучше знать, какая у вас в нем нужда.
— У нас нет денег.
— Ты разбиваешь мне сердце, — сказал незнакомец.
Они поглядели друг на друга. Не отводя взгляда, Взломщик чуть повысил голос:
— Мораш.
Мораш подошел.
— Часы, — сказал Взломщик.
— Какой ты прыткий, — сказал Мораш.
Это были швейцарские часы в золотом корпусе, он давно мечтал о таких, и однажды ночью, отделясь от группы, посланной отыскать живого, пусть даже умирающего, но способного говорить немца, наконец обнаружил эти на руке раненого немецкого офицера, лежащего в снарядной воронке. Он бросился в воронку перед самой вспышкой ракеты и в мертвенном свете магния увидел сперва заблестевшие часы, а потом человека — полковника, очевидно, раненного в позвоночник, так как он, казалось, был парализован, в полном сознании и даже не очень страдал от раны; это был бы прекрасный «язык», если бы не часы. И Мораш прикончил его ножом (выстрелом он мог бы навлечь на себя настоящий артобстрел), снял часы и лежал у своей проволоки, пока его группа не возвратилась (с пустыми руками) и не нашла его. Однако на другой день он, казалось, не решался надеть часы, даже взглянуть на них, пока не вспомнил, что лицо его в этот миг находилось в тени, и немец не смог бы определить, был это негр или белый, тем более опознать его; к тому же немца уже не было в живых.
— Какой ты прыткий, — сказал он. — Подожди.
— Все ясно, — сказал Взломщик. — Жди в вагоне, пока не придут за тем ящиком. Не знаю, что с тобой сделают тогда, но знаю, что сделают, если ты сбежишь, потому что это будет дезертирство.
Он протянул руку.
— Давай их сюда.
Мораш расстегнул ремешок и отдал часы Взломщику.
— Возьми уж и хоть немного коньяка, — сказал он. Незнакомец потянулся к часам.
— Нет, смотри оттуда, — сказал Взломщик, держа часы на открытой ладони.
— Само собой, я дам на коньяк, — сказал незнакомец. Взломщик сжал руку и опустил ее.
— Сколько?
— Пятьдесят франков, — сказал незнакомец.
— Двести, — сказал Взломщик.
— Сто.
— Двести.
— Давай часы, — сказал незнакомец.
— Давай телегу, — ответил Взломщик.
Проездили они чуть больше четырех часов («Все равно вам придется ждать, пока они не обтянут вагон крепом и не уйдут», — сказал незнакомец), их было четверо («Еще двоих — и хватит, — сказал незнакомец. — Мы подъедем прямо к месту»). Взломщик и незнакомец сидели на сиденье, Мораш и еще один позади них в кузове, путь их лежал к северо-востоку от города по темной проселочной дороге, лошадь сама, без поводьев, свернула на нее, понимая, что возвращается домой, в потемках мерная рысь неторопливой лошади, стук и дребезжание телеги представлялись шумом и тряской, а не движением, поэтому казалось, что придорожные деревья, словно бы возникающие из темноты, проплывают мимо них на фоне неба. Но телега двигалась, хотя и казалось (Взломщику) целую вечность, внезапно деревья вдоль дороги превратились в беспорядочно торчащие столбы, и лошадь, по-прежнему без поводьев, резко свернула влево.
