РИЧАРД ХИЛЬДРЕТ - БЕЛЫЙ РАБ
Сын мой! Наконец-то мне дано свидеться с тобой! Тебе удалось спастись из жадных лап, укрыться от ненависти негодяя, готовившего тебе нечеловеческие пытки, ссылаясь на то, что ты его собственность. Ты, которого я оставил младенцем у груди матери и которого теперь увидел юношей в расцвете сил и мужественной красоты!
Нет, ничто не сравнимо с чувством восторга, которое я испытывал, прижимая к груди моего сына. Но для него, для этого благородного и смелого юноши, радость встречи была омрачена: он вновь обрел отца, но зато ему приходилось трепетать за судьбу подруги своих детских лет, за судьбу любимой девушки - той, которую он надеялся вскоре назвать своей женой.
Нам стоило больших трудов помешать ему немедленно же броситься к Джильмору.
Мы постарались хоть немного успокоить его, объяснив, что у Кольтера есть люди, размещенные им поблизости от дома Джильмора, и если Джильмор попытается увезти куда-нибудь Элизу, мы немедленно бросимся ей на помощь.
Монтгомери сказал нам, что знает всех слуг Джильмора и когда-то в детстве был любимцем и баловнем его ключницы-негритянки. Он твердо стоял на своем: сегодня же ночью он найдет способ пробраться в дом Джильмора и спасти несчастную Элизу, чем бы это ни грозило ему самому.
Пока что мы занялись внимательным изучением документов, которые привез с собой Монтгомери. Только тогда в полной мере выяснилась вся глубина подлости мистера Грипа Кэртиса и его достойного помощника Джильмора. Когда сын мой, за год до описываемых событий, покинул Новый Орлеан, собираясь уже самостоятельно устроиться в Нью-Йорке, мистер Джемс Кэртис на прощанье вручил ему запечатанный пакет. К пакету была приложена письменная инструкция, согласно которой Монтгомери должен был вскрыть этот пакет в случае смерти мистера Джемса Кэртиса, после засвидетельствования в суде его завещания или же спустя тридцать дней после официально засвидетельствованной его смерти, если завещание до этого времени не будет представлено в суд.
Вряд ли мистер Джемс Кэртис в то время сомневался в порядочности своего брата или мистера Джильмора или мог подозревать их в намерении путем сложных хитросплетений нарушить его последнюю волю и воспользоваться его имуществом. Мистер Джемс Кэртис составил свое завещание и акт об освобождении в двух экземплярах просто в виде предосторожности, допуская возможность несчастного случая.
Монтгомери вручил нам пакет нераспечатанным, и вскрыв его, мы нашли в нем копию завещания, снабженную всеми нужными подписями и заверенную как полагалось. Мистер Джемс Кэртис, как явствовало из этого документа, завещал своей внебрачной дочери Элизе - вполне четко объявляя о своем признании ее своей дочерью - одну четвертую часть своего имущества, состоящего главным образом из домов, расположенных в Новом Орлеане, которые он оценивал примерно в сумме двухсот тысяч долларов. Эта четвертая часть являлась той долей, которой мистер Кэртис, на основании луизианских законов, имел право распорядиться в пользу внебрачного ребенка. Остальные три четверти по закону переходили в собственность его брата, которого, так же как и мистера Джильмора, завещатель назначил своим душеприказчиком.
Не довольствуясь доставшимся ему большим состоянием, бесчестный и подлый Грип Кэртис, заручившись помощью Джильмора, решил обобрать сироту, дочь покойного. Чтобы лишить ее возможности протестовать и жаловаться, сообщники попытались обратить Элизу в рабство и сделать наложницей Джильмора, который при дележе потребовал ее как свою часть добычи.
Чтобы дать свободу Элизе, мистер Джемс Кэртис, как было сказано в завещании, несколько раз обращался в приходский суд, стараясь добиться согласия судьи и трех четвертей всего состава членов полицейского суда, как того требовал закон при освобождении рабов, не достигших тридцатилетнего возраста. Но эти почтенные господа сочли, видимо, что быть единственной дочерью свободного гражданина еще недостаточно для того, чтобы он имел право даровать ей свободу. Поэтому, как было далее написано в завещании, мистер Джемс Кэртис решил отправить свою дочь в пансион в городе Бостоне, желая и надеясь таким путем сделать ее свободной. Предусматривая все же возможность того, что закон будет препятствовать до тридцатилетнего возраста освобождению его единственной дочери, мистер Кэртис завещал, чтобы Элиза была отдана Касси, которую он называл в завещании "свободной женщиной", ввиду того, что она уже давно была им освобождена, и к которой он, как было написано в завещании, питал полное доверие. В завещании же мистер Кэртис выражал надежду, что Касси, всегда заменявшая Элизе мать, возьмет на себя заботу и попечение о ней, когда его самого не будет в живых.
Это было единственное место в завещании, где упоминалось имя Касси. О Монтгомери также ничего не было сказано, но к завещанию был приложен акт об его освобождении и справка о том, что мистер Кэртис вложил в Лондонский банк сумму в двадцать тысяч долларов. Эта сумма должна быть выплачена Монтгомери в случае смерти мистера Кэртиса, с тем чтобы деньги эти могли поддержать благосостояние как Монтгомери, так и матери его, Касси.
Этот вклад денег в английский банк был, повидимому, сделан мистером Кэртисом с целью избежать правил, которыми луизианские законы ограничивают права завещателей.
В тот же конверт был вложен второй экземпляр акта об освобождении Касси, составленного и подписанного у нотариуса много лет назад. Среди свидетелей, подписавших акт, значился и Джильмор.
Завещание заканчивалось обращением к душеприказчикам с горячей просьбой заботиться о дочери завещателя, опекунами которой они назначались до ее совершеннолетия.
Из описанных выше событий видно, как оба душеприказчика выполнили эту обращенную к ним просьбу.
Тысяча долларов для каждого из них (для Джильмора, кроме того, возможность завладеть нравящейся ему девушкой, а для Грипа Кэртиса - надежда отомстить и матери и сыну) - такому соблазну оба негодяя противиться не могли. Чтобы достигнуть своей цели, они не задумываясь готовы были повергнуть в рабство и Касси, и Монтгомери, и Элизу.
Да разве Джильмор и Грип Кэртис хуже, чем многие их единомышленники на Севере, которые, не имея перед собой такого соблазна, а лишь в надежде угодить своим деловым друзьям на Юге, всегда готовы выступить против трех миллионов рабов, готовы преследовать рабов и выдавать этих несчастных их мнимым владельцам? Ведь эти господа не заботятся даже о том, чтобы проверить, более ли обоснованы претензии этих владельцев, чем претензии господ Кэртиса и Джильмора.
Сколько таких Грипов Кэртисов и Джильморов бродит по свету!
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
Несчастная Элиза! Даже и на таком расстоянии, отдаленный от нее всем пространством, которое занимал город, Монтгомери сердцем, казалось, ощущал трепетное биение ее сердца. Он знал, что она в страшной опасности, и мы уже не в силах были дольше удержать его. Он должен был, он страстно желал освободить ее.
Пусть читатель попытается представить себе ужас и отчаяние молодой девушки, которая, доверчиво отозвавшись на приглашение человека, которого считала другом своего отца, придя к нему, оказалась лицом к лицу с Грипом Кэртисом, чья беззастенчивая грубость была ей уже известна по последней их встрече в Бостоне. И здесь, снова так же грубо, Грип Кэртис объявил ей, что она рабыня - рабыня Джильмора, которому он, Грип Кэртис, ее продал и собственностью которого она, по его словам, являлась в силу завещания ее отца - брата этого гнусного Грипа.
- Да, да, дорогая моя, - произнес старый развратник мистер Джильмор, беззастенчиво взяв ее за подбородок и сопровождая этот жест многозначительным подмигиванием, -тебе необходимо хорошенько отдать себе отчет в твоем положении. Чтобы тебе все было ясно, послушай-ка, что по этому поводу говорится в законах Луизианы. Вот это, - добавил он, беря с полки какую-то книгу, - это "Кодекс законов о неграх", действующий в Луизиане. И вот что здесь сказано: "Ввиду того, что положение раба (или рабыни, понимаешь, милая?) - чисто пассивное, он обязан…" Он, значит и она, милая моя, - пояснил Джильмор, - "он обязан повиноваться своему хозяину, а также и всем членам его семейства, без всяких при этом возражений или ограничений. Он - или она - обязан всемерно проявлять почтительность по отношению к хозяину и семье хозяина, и он - или она, - как следует из вышесказанного, - обязан подчиняться любому требованию хозяина или кого-либо из членов его семьи". Гражданский закон, - добавил ученый юрист, - стоит на той же точке зрения.
И взяв с полки другую, еще более толстую, книгу, он прочел вслух следующие строки:
"Раб - тот, кем владеет хозяин. Последний имеет право продать его, распоряжаться им лично, его трудом или использовать ремесло, которым раб владеет. Раб не может что-либо делать, что-либо приобретать или предпринимать иначе, как в пользу хозяина". Так, дружочек ты мой, гласит закон Луизианы, на основании которого ты - моя рабыня. Надеюсь, что ты поймешь необходимость примириться с обстоятельствами и подчинишься моим желаниям. Все мы, - закончил он гнусавым голосом, с благочестивым видом возведя взор к потолку, - все мы должны подчиняться воле провидения и законам нашей страны.
