Юхан Борген - Темные источники
– И связи у него, верно, недурные! – заключил Вилфред.
– Откуда мне знать... – прежним тоном отозвалась она. Отозвалась с присущей ей невинной готовностью относиться с полным безразличием к тому, откуда сваливаются на нее мирские блага.
– Но раз уж ты заговорил об этом, мой брат и в самом деле дал понять, что тебя часто видят на людях...
Это прозвучало не как упрек, а как вздох сожаления, вырвавшийся из сердца, считающего себя обязанным огорчаться в должное время по соответствующему поводу. Но в Вилфреде под влиянием хорошего вина, которым он запил отнюдь не такую уж маленькую порцию виски у Андреаса, зашевелилось беззлобное раздражение.
– В городе много говорят о дружбе дяди Мартина с немцами, – заявил он, невозмутимо отломив ломтик чуть присоленного хлеба – этот привкус соли сохраняли только маленькие пышные хлебцы пекаря Хансена, аппетитные хлебцы, на которые не оказывали действия непросеянная мука и всякие эрзацы, заполонившие во время войны пекарни норвежской столицы.
– Я полагаю, у тебя нет оснований жаловаться на твою семью, – заметила мать с ноткой негодования в голосе. Она нажала кнопку звонка, прикрепленного к низу столешницы. Служанка вошла, чтобы сменить тарелки. На столе появился сыр и нежный, блеклый осенний салат.
– Возьми, к примеру, твою тетку Клару, – продолжала фру Сусанна, когда они вновь остались наедине. – Ты ведь знаешь, что она перестала давать уроки немецкого в тот самый день, когда немцы начали эту беспощадную подводную войну против наших бедных моряков...
И снова Вилфред восхитился всеобщей национальной скорбью, которая проявлялась каждый раз, как только речь заходила о бедных моряках. Казалось, люди глотают слезы, стоит им упомянуть бедных моряков, и дрожат так, словно их самих только что окатило ледяной волной Атлантического океана.
– Она дошла до того, что уверяет, будто разучилась говорить по-немецки, – с восхищением продолжала фру Саген. – И право же, слова имеют волшебную силу: мне кажется, она и впрямь забыла язык.
– Прекрасно, – подтвердил Вилфред без тени иронии. Но мать внимательно поглядела на него.
– А твоя тетка Кристина? Как только стала ощущаться нехватка сахара и какао, она немедленно закрыла свою маленькую кондитерскую, хотя ее дела шли очень успешно. Но это еще не все – знаешь ли ты, что она преподает на Государственных курсах для домохозяек по использованию заменителей?
– Я же говорю: прекрасно, – примирительным тоном сказал он. – А кстати, мама, что, если к этому сыру мы выпьем по глоточку золотистого хереса?
Он сам встал, чтобы его принести, – проворный и ловкий в каждом своем движении. Она, как прежде, следила за ним. Во взгляде ее было нечто большее чем одобрение, нечто меньшее чем восторг, пожалуй, своего рода удовольствие оттого, что он действует так изящно и так по-хозяйски.
– Послушай, мама, – заговорил он, когда они поставили бокалы на стол. – Как по-твоему, из чего делаются эти эрзацы? – Он говорил таким серьезным и деловитым тоном, что она сразу растерялась.
– Не знаю, – ответила она. – Кристина недавно говорила мне, будто бы они совершенно превосходны. Наверное, это селедка, – добавила она с мимолетной и совершенно непроизвольной гримаской. – Селедка в виде бифштекса, селедка в виде... словом, насколько я понимаю, во всех видах. Это будто бы необыкновенно вкусно, – добавила она, словно извиняясь. – Кстати, тебе следовало бы попробовать этого сыру, мой мальчик. На мой взгляд, ты слишком исхудал, и обычно к концу лета у тебя загар гораздо темнее.
Осторожные слова, высказанные и в то же время невысказанные. Тень подозрения, упреки наготове.
– Кстати, дядя Мартин поместил кое-какие наши бумаги в более доходные предприятия, – вдруг сказала она. В голосе ее прозвучала нотка ребяческой гордости.
Он поглядел на нее в непритворном испуге:
– Ты хочешь сказать, мама, что ты тоже...
– Что тоже? – простодушно спросила она.
– ...Тоже спекулируешь?– Слово прозвучало резче, чем ему хотелось. Она подняла руки, словно обороняясь от какой-то непристойности, произнесенной за столом.
– Что это за выражение? – сердито спросила она. – Можно подумать, что мой брат участвует во всей этой жалкой возне, о которой столько говорят. Нет, мой мальчик, речь идет просто о том, что он поместил кое-какие бумаги, ну да, в более доходные предприятия. Но я так плохо в этом разбираюсь. Да и к тому же у тебя есть...
Он это знал. Ему авансом выделили часть того, что ему предстояло получить в наследство. Чтобы он испытал себя, пожил на свой страх и риск, как выражался либеральный опекун дядя Мартин. Нет, ему и впрямь было не на что жаловаться...
– Ты не поняла меня, мама, – сказал он проникновенно. – Я просто немного удивился, мне трудно представить, что ты тоже участвуешь в этом шабаше, в который вовлечены все. Впрочем, я ничего не имею против – ты там будешь в хорошем обществе.
Но она встревожилась. Когда они пили кофе в гостиной, она снова вернулась к его замечанию. Они сидели в эркере, выходившем на Бюгдё. Перед ними расстилалась темно-синяя бархатистая гладь Фрогнеркиля, а по ней скользили белые и красновато-коричневые яхты, возвращавшиеся из дальних прогулок. «На одной из них отец Андреаса, – подумал Вилфред. – Вот тот желтовато-кремовый лебедь, может, и есть его яхта, она довольно большая».
– В хорошем обществе? – переспросила она. – Ты хочешь сказать, что порядочные люди тоже пустились в эту... спекуляцию?
– Милая мама, – сказал он. – Выражение «порядочные люди» ты тоже позаимствовала у дяди Мартина. «Порядочные люди» уже несколько лет участвуют в спекуляциях. По правде сказать, ты явилась к шапочному разбору. – Он бросил на нее требовательный взгляд, несколько раздраженный тем, что она не предлагает ему коньяку: он прекрасно знал, что, несмотря на ее разговоры о трудных временах, ее погреб по-прежнему полон превосходными напитками – правда, с тех пор как самым распространенным преступлением в стране наряду с контрабандой на ближних и дальних берегах стало очищать винные погреба, вина переместились из подвалов в шкафы и на полки.
– Ты ошибаешься, – сказала она с неожиданно обретенной уверенностью. Она знала, что, если сейчас подать коньяк, неприятная строптивость сына утихомирится. Она встала и, вернувшись с подносом, закончила: – Во все времена в делах был старый добрый обычай – помещать свои капиталы как можно выгодней. – Она поставила поднос на стол и, вопросительно взглянув на сына, наполнила его рюмку.
– Дорогая мамочка, – сказал он, вдыхая вожделенный аромат спиртного. – Ты говоришь, как по книге читаешь, ну прямо дядя Мартин. – И, не давая ей вставить слово, продолжал: – Я тебе уже объяснил, что не имею к этому никакого отношения, но, как, судя по всему, тебе дал понять дядя Мартин, я встречаюсь с людьми, которые обделывают эти дела, и поверь мне, даже самые опытные спекулянты отнюдь не знают, какие бумаги окажутся выгодными или надежными в будущем – и даже в самое ближайшее время.
Но она была непоколебима.
– Мой брат Мартин знает, что делает, – сказала она, однако все-таки позволила налить себе маленькую рюмку коньяку.
Вилфред удовлетворенно вздохнул, чувствуя приятное жжение в горле.
– Пусть будет так, – сказал он. – Хотя по правде сказать, я думаю, что мы с тобой оба не слишком смыслим в том, о чем сейчас толкуем.
Но мать вдруг о чем-то вспомнила и, спохватившись, взглянула на часы.
– Вилфред, а ведь я обещала твоей тетке Кристине побывать в Доме ремесел. Она устраивает там очередной показ. – Она подметила испуганный взгляд сына. – Извини, пожалуйста, но, когда ты приходишь ко мне обедать, у тебя обычно столько разных планов, и я думала...
Перед ним молниеносно обнажилась гротесковая сторона ситуации. Они оба, ублаготворенные изысканным домашним обедом, будут смотреть, как искусная Кристина учит стесненных в средствах хозяек использовать недоброкачественные продукты, чтобы готовить пищу, напоминающую ту, какую им хотелось бы есть. Ему стало весело, он любил подобные противоречия, в которых никогда не было недостатка.
– Мамочка, – сказал он, улыбаясь своей самой радужной улыбкой, – да я с удовольствием пойду с тобой в Дом ремесел. – И, видя, как она обрадовалась и какой груз свалился у нее с души, добавил: – А помнишь, как мы с тобой ходили в Тиволи и смотрели индийских факиров? Сразу после выпускного экзамена в школе фрекен Воллквартс?
– Это когда ты прочитал непристойные стихи? – На нее уже нахлынули приятные воспоминания.
– Это была народная песня, мама, старинная датская народная песня. По моим тогдашним детским представлениям – гарантия добропорядочности...
– Черта с два! – радостно воскликнула она, повторяя одно из любимых выражений дяди Мартина. – Так я тебе и поверила! Но неужто ты и вправду пойдешь со мной? Кристина так долго приставала ко мне, что пришлось пообещать...
