Эльза Триоле - Анна-Мария
Я пила чай с Раулем Леже в будуаре Женни. Мне хотелось знать, что думает он об этих оскорблениях, об этих гнусных заметках… Он пожал плечами:
— Не тревожьтесь, ведь это и есть слава. Слава не дается безвозмездно. И никогда не показывайте всю эту грязь Женни. Она делает вид, что ей безразлично, но вы не верьте…
Он философ, не то что я, меня мутит от этой грязи, от всей этой низости, лжи и клеветы… Я возмущена даже не из-за Женни, а из-за того, что существует на свете подобная мерзость. А Женни говорит: «Никто меня не любит…» Мне больно за нее, выразить не могу, как мне больно. Талант, благородство, бескорыстие, золотое сердце — вот что она дарит людям!.. Моя Женни! Девочка моя! Рауль Леже смотрит на меня своим потусторонним взглядом. Моя привязанность к Женни, по-видимому, смущает его, как нечто диковинное. С таким же выражением он слушает мои рассказы об Островах. А я люблю слушать его. Он говорит о женщинах, о случайных встречах, о любви. В его устах все это приобретает жгучую прелесть тайны, гитары…
Меня бесит Мария. Почта ежедневно доставляет Женни груды писем, в них — восторг, преклонение, любовь, благодарность, — охапки газете хвалебными рецензиями, мне же Мария показывает совсем другие письма. Затем заносит всю корреспонденцию в свой реестр.
В конце концов она так настроила меня, что однажды, когда Женни вошла в мою комнату и сказала, хмуро глядя на меня: «Поедешь со мной на студию? Мне сейчас позвонили, что сгорели бобины фильма „Жанны д’Арк“… не знаю, есть ли копии…», — я в запальчивости воскликнула:
— Вот видишь, уже начали жечь твои фильмы! Нечего женщине и актрисе заниматься политикой. К тому же слишком легко ошибиться…
Женни смотрела на меня во все глаза, точно окаменев.
— Замолчи, — крикнула она. — Только не ты! А то я умру со стыда…
И вышла. Я бросилась на постель, в слезах, с таким чувством, словно только что предала Женни, гнусно предала. Оторвав голову от подушки, я увидела вокруг себя цветы, поставленные здесь Женни, домашние туфли, подаренные мне Женни, халат, который она искала по всему Парижу, потому что я как-то сказала, что мне нравится такой вот шелк. Со стены на меня смотрели непомерно большие трагические глаза Женни в роли несчастной королевы. Скорее бы уже вечер, чтобы принять снотворное…
Остаток дня я провела у себя. Один только раз вышла в коридор и даже приоткрыла дверь во второй коридор, тот, что ведет в парадные залы: оттуда донеслись нестройные обрывки музыки, и только…
Лишь поздно ночью я решилась позвонить в спальню Женни и, — о чудо! — она ответила. Я робко пробормотала:
— Женни, это я… Хотела только узнать, что с фильмом…
— Господа убийцы просчитались, — ответила Женни очень тихо, очень медленно. — Ты права, оказывается, это покушение… Но осталась копия. Я всегда все узнаю последней, как обманутые мужья.
Она говорила «на публику», видно, у нее кто-то был. Кто же? Люсьен? Рауль?
Возможно, я заблуждаюсь, но мне кажется, что Женни была очень привязана ко мне. И потому слишком требовательна. Ей нужно было верить в кого-нибудь!.. Тогда я не понимала почему, а все объяснялось совсем просто: она чувствовала, милая моя бедняжка, что живет на зыбучих песках, и искала дружеской руки, на которую могла бы опереться, чтобы справиться с головокружением.
Такой опорой она считала и своего бывшего преподавателя Театральной школы, я еще не упоминала о нем, знаменитого актера С. Женни питала к нему смешанное чувство преклонения и страха — так относятся школьницы к учителю, у которого не только приятная внешность, но и ореол зрелости, учености и всемогущества. В отношении С. «великая Женни» оставалась все той же девочкой, робко обожавшей своего учителя. А сам С., как я подозреваю, был втайне влюблен в Женни. Этот известный актер, теперь уже пожилой человек, мог в ту пору, когда Женни училась у него, рассчитывать на благосклонность любой женщины, хотя бы и самой Женни. Он был очень хорош собой, обаятелен, искушен в любовных делах. Однако Женни всегда смотрела на него только как на учителя, — впрочем, нет: сочетая в себе большой талант и ум, он являлся для нее прежде всего олицетворением справедливости, доброты, благородства… Видели бы вы, что творилось с Женни, если кто-нибудь позволял себе усомниться в достоинствах С.! Какие слова она находила, с каким пафосом спорила, доказывала…
Все это я говорю для того, чтобы пояснить, отчего меня так потрясло напечатанное в «Пари Суар»[9] интервью С., посвященное его ученикам и ученицам:
…Женни Боргез? Она много обещала, эта цапля… Американцы сумели ее обработать: деньги, реклама, дутая слава, дутые достоинства… Говорят, из всех звезд Голливуда именно она получает самый высокий гонорар… Но все это не прибавляет таланта.
— Поскольку мы затронули этот вопрос, скажите, что вы думаете о Женни Боргез в роли Жанны д’Арк?
— Я не видел ее в этом фильме, он еще не вышел на экран, но сомневаюсь, чтобы Женни д’Арк понравилась французам.
Господи! Что же это происходит? С., тот, кого Женни ставит превыше всего на свете, друг, учитель, актер, почитатель ее дарования; защищая этого самого С., когда у него были неприятности в Комеди Франсез, она перессорилась с половиной Парижа, в том числе с людьми, очень ей, как актрисе, нужными, так что даже пошли толки, будто она чересчур «любимая» его ученица… Я сидела в кресле, опустив на колени газету, когда вошла Женни.
— Чудесная погода, — сказала она.
Луч солнца отбрасывал розовый отблеск на ее смуглые щеки и белую птицу, точно святой дух сошедшую на ее волосы. Я подумала: еще миг, и померкнет солнце…
— Что с тобой, девочка?
Женни наклонилась ко мне так близко, что я уже не видела ее, а только чувствовала. Нежность и жалость захлестнули меня…
— Что с тобой? — повторила Женни, и в голосе ее прозвучала тревога.
Я отстранилась и протянула ей газету. Пока она читала, я не спускала с нее глаз. На лице Женни, переменчивом, как бегущая вода, появилось, словно поднявшись из самых глубин ее существа, выражение такой почти детской растерянности, робости и такой душевной чистоты, что мне захотелось броситься к ее ногам…
— За что? — все с тем же потрясшим меня выражением лица спросила она.
— О, господи, — отозвалась я, — тебе ли не знать, что такое интервью, сама десятки раз мне объясняла.
— Нет! — Взгляд ее непомерно больших затуманенных слезами глаз испугал меня. Она снова взяла газету…
— Позвони сейчас же С. И все сразу выяснится…
Я пододвинула телефон к Женни.
— Ты думаешь? — Она набрала номер. — Позовите, пожалуйста, мосье С. Говорит Женни Боргез… Когда он будет дома? А, его нет в Париже?
Она повесила трубку. Тут же раздался звонок.
— Да… Нет, не Анна-Мария, а Женни. Чего ты от меня хочешь, Мария? Да, видела… Знаю не больше твоего… Что тебе сказать?.. Да… Нет, его нет в Париже… Возможно… А вдруг он действительно в отъезде… Да, да… Нет, прошу тебя, оставь, не вмешивайся… До свидания…
Она положила трубку и села возле меня.
— Странная история… — сказала Женни. — Бедный С., уверена, что ему сейчас так же тяжело, как мне… Я обедаю сегодня не дома и вернусь поздно… Возможно, вечером мы не увидимся. Послушай меня по радио в четверть десятого, если тебе не представится ничего более интересного.
Как будто для меня могло существовать что-либо более интересное, чем выступление Женни. Я села возле приемника и стала ждать…
Мария вошла как раз в ту минуту, когда по радио объявили «Мадам Женни Боргез!», и тут же голос Женни проник ко мне в комнату:
— Я прочту монолог Агриппины, как учил меня читать его мой учитель, Огюст С. В области драматического искусства я обязана ему всем, но именно этот монолог навеки связан для меня с именем моего учителя.
Потом раздалась музыка и снова голос Женни:
Извольте сесть, Нерон, и слушать, что скажу я.
Повинной ждете вы, свиданье мне даруя.
Не знаю, в чем меня могли оклеветать:
Я все свои вины вам поспешу назвать[10].
Волшебный голос! Голос, создававший иллюзию подлинного, случайно подслушанного разговора, тайны, поверяемой шепотом, почти на ухо… Она умела говорить в микрофон, как некоторые умеют сниматься, естественно, непринужденно, будто не замечая аппарата.
А вы, кто виноват в предательствах без счета,
Забыв, что долг ваш в том, чтоб оправдаться в них, —
Вы ждете от меня признанья вин моих[11].
— Она изумительна! — сказала Мария.
Да, она была изумительна! Все те, кто близко соприкасался с Женни, подпадали под власть ее обаяния, но забывали, благодаря чему она стала «Женни Боргез», забывали то великое, что как бы возвышало ее над самой Женни, которая, как все простые смертные, ела, спала, примеряла платья, мучилась от головной боли, не могла дозвониться по телефону, да мало ли еще что!.. Радиоволны доносили до нас чудесное превращение Женни, то самое чудо, которое делало ее легендарной Женни Боргез.
