Пэлем Вудхауз - Том 13. Салли и другие
— А по-моему, будет все не так.
— Так-так, если только они не завели новые порядки.
— По-моему, потащат в суд.
— Да нет же.
— Я лично не намерена рисковать. Всего наилучшего!
И сорвавшись с места, Флоренс бросилась к служебной двери, находившейся неподалеку от нашего столика. Ближайший констебль взлаял, как гончий пес, и рванул вдогонку.
Разумен ли был мой следующий поступок? Этого я так для себя и не решил. То мне кажется, что да, ведь рыцарь Байярд[12] на моем месте поступил бы так же; а то — все-таки нет. А произошло, говоря вкратце, вот что: когда жандарм пробегал мимо меня, я выставил ногу, и он на полном скаку ласточкой спикировал на пол. Флоренс улизнула, а страж закона, разобравшись, где у него ноги, а где руки, поднялся с пола и уведомил меня, что я арестован.
А так как при этом он одной рукой держал меня за шиворот, а другой — сзади за штаны, сомневаться в правоте этого честного малого у меня не было оснований.
6Ночь я провел «в узилище зловонном»,[13] как сказал поэт, и наутро, чуть свет, был доставлен в полицейский суд на Винтон-стрит, где мне предъявили обвинение в «нападении на служителя закона и в воспрепятствовании исполнению им служебного долга» — выражение, на мой взгляд, емкое и по существу. Я был жутко голоден и небрит.
С мировым судьей этого района я прежде не встречался, как правило, я пользовался услугами его конкурента в районном суде на Бошер-стрит. Но Барми Фодеринг-Фиппс, познакомившийся с ним как-то в новогоднюю ночь, предупреждал, что с ним лучше дела не иметь, и теперь я в этом лично убедился. Мне даже подумалось, пока я слушал из уст пострадавшего фараона сагу о моем прегрешении, что Барми, обозвавший этого законника непробиваемым болваном с отдельными наиболее отталкивающими чертами испанского инквизитора высших степеней, скорее недооценил его в этом качестве, чем переоценил.
Вид старого негодяя мне сразу не понравился. Он дышал ядом. Выражение его лица, если это можно назвать лицом, по ходу повествования становилось все мрачнее и беспощаднее. Он то и дело бросал на меня сквозь пенсне свирепые взоры, и даже самый подслеповатый зритель не мог бы не заметить, что все его симпатии — на стороне полицейского, а на роль мальчика для побоев выдвинут задержанный Гэдсби. Мне становилось все яснее, что задержанный Гэдсби сейчас получит по первое число и хорошо, если не угодит на остров Дьявола.[14]
Тем не менее, когда полицейский договорил свое «J'accuse»[15]* и меня спросили, желаю ли я что-нибудь сказать, я приложил старания. Да, признал я, в тот вечер, о котором речь, я действительно вытянул ногу, в результате чего констебль полетел вверх тормашками, но сделано это было случайно, без задней мысли. Просто у меня затекла нога от долгого сидения за столиком, и захотелось расслабить мышцы.
— Знаете, как иной раз бывает, хочется размяться, — пояснил я.
— Думаю, вы у меня получите возможность поразмяться вдоволь, притом в течение длительного времени, — посулился судья.
Сразу угадав в этом шутку, я от всей души расхохотался, желая показать, что с чувством юмора у меня все в порядке. Пристав из глубины зала сразу рявкнул: «Тишина в зале!» И напрасно я пытался втолковать ему, что меня рассмешило остроумие его чести, он только опять на меня зашикал. А тут и его честь еще раз всплыл на поверхность.
— Однако, — пробурчал он, поправляя пенсне на носу, — учитывая вашу молодость, я склонен проявить снисхождение.
— Вот и роскошно! — обрадовался я.
— Роскошно — не роскошно, а штраф десять фунтов. Следующий!
Я заплатил мой долг перед Обществом и двинул домой.
Когда я возвратился под родимый кров, Дживс был занят домашними делами, отрабатывая свое еженедельное жалованье. Он скосил на меня вопрошающий глаз, и мне стало ясно, что ему от меня причитаются объяснения. Его наверняка удивило, что спальня пуста и постель не смята.
— Небольшие трения со служителями закона, Дживс, — сообщил я ему. — Что-то вроде того, как «Юджин Арам в наручниках шел, / И два стража шли по бокам».[16]
— Вот как, сэр? Весьма неприятно.
— Мне это совсем не понравилось, а вот судья, с которым я сегодня утром обсуждал этот случай, получил уйму удовольствия. Я привнес луч света в его сумрачную жизнь. Вы знали, что полицейские судьи — великолепные комики?
— Нет, сэр. Этот факт мне неизвестен.
— Представьте себе некое подобие Граучо Маркса и попадете в самую точку. Шпарил шутку за шуткой, и все на мой счет. А я выступал в роли Простодушного, и мне это совсем не доставляло удовольствия, тем более, не дали завтрака, вернее, ничего такого, что сознательный гурман согласился бы признать завтраком. Вы когда-нибудь проводили ночь в застенке, Дживс?
— Нет, сэр. В этом отношении мне повезло.
— Там у человека разыгрывается такой аппетит! Так что поспешите на подмогу, если вы не против, и беритесь скорее за сковородку. Яйца в доме есть, надеюсь?
— Есть, сэр.
— Мне понадобится с полсотни и, пожалуй, такое же количество фунтов бекона. И тосты. Четырех батонов, я думаю, хватит, но будьте наготове подать еще, если понадобится. Да, и кофе. Скажем, шестнадцать кофейничков.
— Очень хорошо, сэр.
— А вы после этого, конечно, поспешите к «Подсобнику Ганимеду», — не без горечи заметил я, — чтобы записать мои злоключения в вашу клубную книгу?
— Боюсь, сэр, у меня нет выбора. Я должен. Правило номер одиннадцать чрезвычайно строгое.
— Что ж, должны так должны. Я совсем не хочу, чтобы вас выволокли в середину каре с дворецкими по сторонам и срезали у вас пуговицы с пиджака. Кстати, о клубной книге. Вы уверены, что в ней нет ничего на букву «Ч» про Чеддера?
— Ничего, кроме того, что внесено мною вчера, сэр.
— Н-да, от этого проку мало, — вздохнул я. — Не скрою от вас, Дживс, что Сыр Чеддер представляет теперь для меня серьезную опасность.
— Неужели, сэр?
— Я надеялся, что, может быть, у вас там найдется что-нибудь такое, чем можно было бы заклепать его орудия. Но, конечно, раз нет, значит нет. Ладно, несите сюда мой завтрак, да поживее.
Минувшей ночью я почти не спал на дощатом ложе, какие гестапо на Винтон-стрит предоставляет для удобства своих клиентов, поэтому, насытившись, я завалился в постель. Мне, как Ролло Биминстеру, хотелось все забыть. И было уже сильно за полдень, когда телефонный звонок вырвал меня из объятий глубокого сна. Чувствуя себя неплохо освежившимся я нырнул в халат и подошел к аппарату.
Это оказалась Флоренс.
— Берти? — пискнула она.
— Как? Вы же собирались сегодня в Бринкли.
— Сейчас отправляюсь. Я позвонила узнать, что с вами было вчера после моего ухода?
Я рассмеялся горьким смехом.
— Приятного мало, — ответил я. — Меня загребла полиция.
— Но вы же говорили, они не арестуют.
— Вообще нет. Но арестовали.
— А сейчас вы в порядке?
— Заметно осунулся.
— Не понимаю. Почему вас арестовали?
— Длинная история. Вкратце говоря, я понял, что вы решили покинуть помещение, смотрю, за вами следом во всю прыть несется фараон, я выставил ногу, он споткнулся, ну, и утратил к преследованию всякий интерес.
— Господи милосердный!
— Мне подумалось, что так будет правильно, потому что еще мгновение, и он ухватил бы вас сзади за брюки. Он, конечно, этого не стерпел, и в итоге я провел ночь в тюремной камере, а утром имел малоприятный разговор с мировым судьей в полицейском участке на Винтон-стрит. Впрочем, сейчас я уже почти совсем отдышался.
— О, Берти!
Она, похоже, растрогалась и дрогнувшим голосом сказала мне «спасибо», а я ответил, что не стоит благодарности. Тут она вдруг охнула, как будто получила кулаком поддых на уровне третьей жилетной пуговицы. И переспросила:
— Винтон-стрит, вы сказали?
— Да.
— Ах, Боже мой! Вы знаете, кто там судья?
— Затрудняюсь вам сказать. Мы не обменялись визитными карточками. На суде мы звали его запросто «Ваша честь».
— Это дядя д'Арси Чеддера!
Я чуть не чертыхнулся то изумления.
— Ей-богу?
— Ей-богу.
— Тот, что любит суп?
— Тот самый. Можете себе представить, что было бы, если бы вчера вечером я у него обедала, а сегодня утром предстала бы перед ним, задержанная полицией!
— Да, неловко. Не найдешься, что сказать.
— Д'Арси бы мне этого не простил.
— Не понял.
— Он бы расторг помолвку.
— То есть как?
— Что — как?
— Как бы он расторг помолку? Она ведь уже расторгнута? Флоренс засмеялась, как говорится, нежным серебристым смехом.
— О, нет. Сегодня утром он позвонил, взял назад все, что было сказано, и получил мое прощение. С сегодняшнего дня он отпускает усы.
У меня — гора с плеч.
