Грация Деледда - Элиас Портолу
Эти слова поразили Элиаса в самое сердце: он внезапно вспомнил, что через несколько недель Магдалина должна перебраться к ним в дом как жена Пьетро. О, как же ему суждено будет мучиться! Нет, он не сможет перенести этих страданий!
— Выпей кофе, сынок, — молвила тетушка Аннедда. — Съешь вот это печенье, прогони печаль; сейчас ведь праздник, да и Святому Франциску неугодно, когда мы хандрим.
— Но я весел, мамочка, весел, как беззаботная птаха. Эй! — крикнул он в сторону очага приора. — Добрый день, распрекрасная Паска!
После этого у очага Портолу ни в тот день, ни на следующий ровным счетом ничего интересного не произошло. Из Нуоро и из близлежащих местечек, особенно из Лула, прибыло накануне праздника много народу; по крутой горной тропе, сбегавшей вниз между яркими зарослями цветущего дрока, пробирались длинными рядами женщины, одетые так, что их фигуры производили несколько странное впечатление: голова казалась непомерно вытянутой из-за упрятанного под большим платком с бахромой кокошника; тяжелые юбки из грубого сукна были, наоборот, слишком короткими; длинные бусы четок были скреплены причудливыми серебряными украшениями.
Множество гостей явилось проведать и семейство Портолу; и Элиаса с Пьетро весь день наперебой зазывали к себе то те, то другие их молодые приятели, явившиеся на праздник из Нуоро. Все упились до того, что уже ничего не соображали; пели, плясали, галдели. Временами казалось, что Элиас явно не в себе; он, со своими русалочьими глазами, хохотал так, что лицо наливалось кровью, при этом он издавал от радости странные звуки, нечто вроде «уах!», «уах!», долгий, заливистый, гортанный крик, походивший на боевой клич какого-нибудь дикаря.
Магдалина вместе с тетушкой Аннеддой готовила еду, угощала гостей вином и кофе. По временам она поглядывала искоса на Элиаса и приговаривала:
— Вы только посмотрите, как развеселился ваш сын, тетушка Аннедда, как он раскраснелся! Как он смеется!
Тетушка Аннедда поглядывала на Элиаса, вздыхала, а сердце ее при этом обливалось кровью. Улучив момент, она зашла в храм помолиться:
— Святой Франциск, милый, милый мой Святой Франциск, избавь меня от этой напасти! Элиас, сынок мой, снова вступает на дурной путь: он стал пить, не бережет себя и совсем не похож на того, каким он был раньше. А ведь каким он казался хорошим, когда вернулся, какие надежды он подавал! Сжалься над нами, Святой Франциск, милый, славный Святой Франциск, верни его на праведный путь, обрати его помыслы к вере, убереги его от пороков, дурных приятелей, мирской суеты! Святой Франциск, братик мой, окажи мне эту милость!
С высоты своего алтаря, неприхотливо украшенный круглый год яркими цветами, Святой внимал тетушке Аннедде строго, чуть ли не сурово. И, похоже, что он исполнил то, о чем она его молила, ибо в тот же самый вечер Элиас обмолвился за ужином о том, как он намеревается устроить свое будущее. Речь зашла о преподобном Поркедду: некоторые его порицали, другие над ним смеялись.
Элиас был еще под хмельком, хотя и не слишком, и, тем не менее, вступился за своего друга, а в конце сказал:
— Гавкайте себе на здоровье, шелудивые псы, бранитесь сколько угодно; он плюет на вас, он живет себе припеваючи. И я тоже стану священником.
Все рассмеялись, а Элиас продолжал:
— Что вы ржете, голодранцы, шелудивые псы, скоты! Да, я стану священником, подумаешь, какое дело! Я, между прочим, читаю по-латыни. И надеюсь, что еще всех вас провожу в последний путь и закопаю на кладбище, голодранцы вы этакие!
— И меня тоже, брат мой? — выкрикнул Пьетро.
— Да, и тебя!
— И меня тоже? — спросила Магдалина.
— Да, и тебя! — злобно выкрикнул Элиас. — А почему бы и нет? Может, потому что ты женщина? Для меня мужчины или женщины — все едино. Женщины даже хуже мужчин!
— Все это к делу не относится, — вступил в разговор дядюшка Портолу, слушавший слова Элиаса с большим вниманием. — Вернемся к главному. Итак, ты хотел бы стать священником?
— Ну, допустим! — выкрикнул Элиас, наливая себе вина. — Пейте, пейте, наливайте, давайте же хлебнем все вместе!
Кружки наполнились вином.
— А ну, потише! — прокричал дядюшка Портолу посреди общего веселья. — Прежде чем пить, давайте это дело обмозгуем…
— Кто не пьет, тот не мужик, папа! — повторил Пьетро аксиому, которую множество раз слышал из уст отца.
Но тот разозлился по-настоящему и цыкнул на него:
— Даже у бессловесной скотины есть мозги, чертов сын! Ты лучше уважай отца своего, и скажи еще спасибо, что здесь с нами эти друзья и эта голубка, а не то я бы тебе столько раз врезал по шее, сколько волос у тебя на голове!
— Что это вы, дядюшка Портолу, так расшумелись? Это уж слишком! Разве так говорят с женихом?
— Магдалина моя, настал мне конец, если ты мне не поможешь! — крикнул со смехом Пьетро.
— Помоги же ему, голубка! — язвительно отозвался дядюшка Портолу, после чего вновь повернулся к Элиасу и стал от него домогаться, говорил ли он всерьез или в шутку. Но Элиас пил, хохотал, орал и не поддержал разговора, а объявленное им намерение, удивившее было присутствующих, потонуло во всеобщем шумном веселье.
И только один человек в этой компании воспринял с трепетом намерение Элиаса стать священником. Это была тетушка Аннедда. Она молчала — отчасти ради приличия, отчасти потому, что не могла до конца расслышать, о чем говорили другие, но смотрела вокруг внимательным взором. Магдалина по временам повторяла ей на ухо то одно, то другое — тетушка Аннедда кивала в знак согласия и улыбалась. Ах, если бы Элиас и взаправду так поступил! Какое бы то было великое чудо! Впрочем, Святой Франциск вполне мог совершить и это, и другие чудеса. Элиас ведь еще молод, он вполне может выучиться и стать тем, кем хочет. Это — его путь, путь, уготовленный ему Господом, ибо если он останется в миру, то непременно плохо кончит. Так считала тетушка Аннедда, потому что знала своего сынка.
Улучив момент, она вошла в храм, чтобы возблагодарить Святого за ту мысль, что он внушил Элиасу. На дворе стояла ночь, перед алтарем мерцали лампады, отбрасывавшие вокруг себя в пустой церкви дрожащие блики и тени. Великий Святой имел угрюмый вид и, казалось, дремал среди украшавших его цветов. Тетушка Аннедда преклонила перед Святым колена, затем села в дальнем углу и принялась молиться. Мысли ее были неизменно обращены к Элиасу: она уже видела своего сыночка лицом духовного звания, представляла, как будет принимать в приношение от друзей новоиспеченного священника зерно, украшенные цветами кувшинчики с вином, сладкие пироги и фигурные пряники.
Тетушка Аннедда предавалась своим мечтам и молилась, как вдруг увидала входящую Магдалину. Девушка пришла за ней; она подошла и села рядом.
— Так вот вы где! — промолвила она. — Все вас ищут, а я гак подумала, что вы, должно быть, здесь.
— Я еще немного побуду и приду.
— Тогда я тоже немного побуду здесь.
Он и замолчали. Снаружи доносился гомон; слышны были песни и грустные мелодии, звеневшие в чистом ночном воздухе. Кто-то вдалеке пел звучным тенором, ему вторил грустный и стройный хор голосов, выводивший напевы Нуоро. Их печальные и звонкие звуки казались исполненными торжественной грусти лесных зарослей, ночи и одиночества; они уносились вверх и разбегались вширь, пробиваясь сквозь гомон толпы и наполняя все вокруг сладостным томлением.
Магдалина внимала пению, и сердце ее ныло от глубокой тоски. Временами ей казалось, что она уже где-то слышала этот голос. Уж не Пьетро ли это? А может быть, Элиас? Она терялась в догадках. Но приглушенные в ночи звуки этого голоса и этого хора пробуждали в ее душе желание упиться грустью как некой сладкой отравой. А тетушка Аннедда продолжала тем временем грезить и молиться, совсем не замечая, что рядом с ней Магдалина дрожала и трепетала, как голубка, охваченная любовной горячкой.
Внезапно обе женщины прервали свои размышления: в церковь вошел какой-то мужчина и направился неровным шагом к алтарю. Это был Элиас, занимавший все их помыслы. Он преклонил колена на ступенях алтаря, — с шапкой, сдвинутой на затылок, — и начал бить себя в грудь и голову и глухо стонать. Красноватый цвет лампады освещал его сверху и отражался ярким бликом от его волос, он не думал, что в церкви мог быть еще кто-нибудь, и продолжал в своем горестном порыве стонать и бить себя в грудь и лоб.
Обе женщины следили за Элиасом не дыша, а тетушка Аннедда была чуть ли не счастлива той болью, что терзала ее сына. «Он раскаивается в том, что напился, — думалось ей, — и строит благие планы, хвала Святому Франциску, милому моему Святому Франциску!»
— Пойдем отсюда, а то он может нас увидеть и устыдится, — прошептала она и потянула за собой Магдалину.
— Что с Элиасом? — взволнованно спросила та, когда они вышли из церкви.
