Валерия Перуанская - Бабушка
Вот оно, колечко. Федя в Москве покупал. Он любил, когда еще в состоянии был, делать подарки, никогда из города не возвращался с пустыми руками... Для других, может, он и чуждый элемент, «лишенец», а для бабушки лучше его никого не было... Если б не блокада, еще пожил бы, он никогда на здоровье не жаловался, бабушка и не припомнит, болел хоть раз?.. А если бы он дольше пожил, все бы по-иному повернулось, не сидела бы одна-одинешенька сейчас бабушка, никому не нужная... Очень даже может быть, что и дом, хоть и плохонький, а был бы у нее свой, не зависела бы она от Шуры. «Ну, что теперь», – сказала бабушка и стала складывать Наденькины украшения обратно в коробочку.
Вечером, когда пришел Сережа, первым делом сообщила:
– Вся улица уже знает, что отец женится.
Сережа приоткрыл дверь на лестницу, чтобы стряхнуть с шапки снег, и сказал:
– И какое это имеет значение?
– «Какое, какое...» Постыдился бы, не успел жену схоронить.
– А ты от него другого ждала?
– Уж этого не ждала, что будет хвалиться. Жениться мы ему запретить не можем, конечно, а уж так афишировать...
– Заладила, – прервал ее Сережа. – Есть мне лучше дай. Я разом два зачета скинул.
Только сейчас бабушка взглянула на внука как следует: стоит румяный с мороза, щеки как два яблока, на рыжеватых ресницах капельки от растаявшего инея, – до чего ж он в эту минуту похож на молодую Наденьку!.. Вот что радость делает: и аппетит появился!..
– Молодец! – похвалила бабушка за два сданных зачета, студенческий жаргон ей хорошо известен, объяснений не требуется. И добавила огорченно: – Обед нынче не сготовила, совсем он меня из колеи выбил. Я сейчас яичницу сделаю. Теперь когда снова сдавать?
– Теперь на той неделе. Тот я запросто. Вот сегодня были – это да! Один – досрочно.
Давно она не видела его таким веселым. Давно он свою веселость и общительность оставляет за порогом дома. Друзей у него много, а тоже никого сюда не водит; если кто и зайдет, дальше прихожей не пустит, а сам – шапку в охапку и поминай как звали. С лестницы бабушке слышен веселый топот, а вон уж и по улице идут – хохочут, обсуждают чего-то, по ледышкам катаются... Наденька в молодости тоже такая была, до чего ж хохотунья!.. Неважно, что бедно жили, а молодость брала свое. Как за Шуру вышла, сильно изменилась. Посмеяться любила, да нечасто у нее получалось. Постоянно волновалась. И жили – как? В четырех стенах, можно сказать. К Тоське Наденька не любила ходить, а к кому-нибудь еще или в театр, в кино Шуру разве вытащишь?.. Вот у Коли с Ларисой, в Ленинграде, – людей всегда полный дом. И они – то в гости, то в филармонию на концерт, то на лыжах за город... А мы скучно жили, что уж там говорить. Недаром Сережа, как только подрос, дома лишней минуты не сидел. Бабушка вдруг увидела всю благополучную и, как казалось ей, счастливую жизнь дочки другими глазами. «Было ли у Наденьки счастье?» – с запоздалым и потому неприятным, мучительным сомнением спросила она себя. Или за счастье принимала то, что особых несчастий не было? А было вроде все как у людей. Деньги, достаточные для того, чтобы не бедствовать, не думать каждый день о куске хлеба, как когда-то приходилось им с Наденькой? И муж у дочки не кто-нибудь, а подполковник, пусть и бывший, не простой человек. У Сережи тех забот не было, что у бабушкиных детей, – от одного этого сколько ее глупое сердце радовалось!.. Все это было, а было ли у Наденьки счастье с Шурой или так – жилось, и ладно?.. Бабушка не решилась искать ответ на этот вопрос, да и к чему? Отогнала ненужные, липкие какие-то мысли – что теперь-то поправишь? – и полезла за окно достать масло.
Сережа молча уплетал яичницу, а бабушка вспоминала про главное, о чем совсем забыла сообщить:
– Отец твой велит мне в Ленинград, к Коле ехать.
– Чего? – не понял Сережа. – Зачем?
– Как – зачем? Жить. Квартира для новой жены нужна.
– Интересно, – сказал Сережа, – а мне куда?
– А тебя женить. Невесту с квартирой найдут.
Бабушка не договорила – хотела еще сказать про Антонину Зосимовну, известная, мол, сваха, но взглянула на Сережу и испугалась: лицо в красных пятнах, глаза такие, что, кажется, Бог знает что сейчас сделает.
– Сереженька, да ты не волнуйся, когда это будет?
– Что – будет?! Ты соображаешь, что говоришь?! Такой вот и Федя был – тихий, спокойный, а если ему что-нибудь уж очень обидно – себя забывал. Начинал кричать. На бабушку кричал, на кого ж ему еще кричать было?.. За Сережей бабушка раньше этого не замечала, ей стало страшно и жалко его, как, бывало, мужа, это ж не дай Бог слышать бессильный, беспомощный крик мужчины...
– Мы еще посмотрим! – кричал Сережа. – Как это он – тебя сюда, меня туда! Распорядился! Квартира не его, квартира общая!
– Конечно, общая, – поспешила успокоить его бабушка, хотя сама так не считала: квартиру давали зятю, за заслуги, а они с Сережей тут при чем?
– И никуда я отсюда не поеду! – Сережа вскочил. И опять бабушка не стала возражать: что он, молодой, неопытный, против отца? На его стороне – и сила и право, они с Сережей сейчас для него лишние, он и сделает, как ему, а не им надо.
Сережа, наверно, оттого и кричал, что понимал это.
Он выскочил в прихожую, схватил пальто.
Вот, и яичницу не доел.
Конечно, молодой, оттого такой храбрый. Тоже распоряжается. Повезло ему в хорошее время родиться. Да не справится он с отцом, чего уж там.
«И как же он тут без меня будет?..» Этого вообразить себе бабушка никак не сумела.
«Нельзя мне в Ленинград ехать, ни за что нельзя».
Нельзя-то нельзя, а куда денешься?..
– Вот ведь какой замкнутый круг получается, – сказала она вслух. – Хоть бы и правда женился Сережа. Тогда и мне помирать можно.
Мысль о смерти, которая от всего бы ее освободила, немного облегчила ощущение безнадежности, безысходности. Даже показалось, что как она задумала, все и получилось.
Но в душе понимала: и женится Сережа неизвестно когда, и смерть придет не тогда, когда ее просят. И что надо ей отсюда уезжать и нельзя уезжать.
Вся жизнь вкривь и вкось шла, подумала бабушка, и на старости лет передышки не дает...
Она пошла в Сережину комнату, достала лист бумаги и села писать: «Дорогие Коля, Ларочка и Игорек!.. У нас развиваются всякие события. Шура задумал жениться...» Тут бабушка отложила ручку. Только растревожит их, а чем они помогут?.. Напишут – приезжай, а она не может. Напишут – не уступайте с Сережей Шуре, а как не уступишь?
Она порвала листок, взяла другой. После обращения написала: «У нас все хорошо, мы здоровы. У Сережи в институте начались зачеты...» И опять не знала, что дальше писать. Не шло у нее нынче писание. Рука задрожала, и слезы полились из глаз. Два дня слезинки не уронила, а тут опять – подступило, подступило, никак не остановишь. Второй листок она тоже порвала.
За стеной, у соседей, заиграло радио. Шура небось водку пьет у Тоськи. С новой женой. Та рада, что ухватила такого жениха на старости лет. Тоже, пожалуй, не тридцать ей и не сорок, зачем молодой женщине старик?.. По лестнице, грохоча каблуками, что-то крича, пробежали ребятишки. Словно камни с горы посыпались. Женский голос позвал: «Володя!.. Володя! Домой пора!» Нюркин голос. Через форточку кличет. – Зажилась на этом свете, – сердясь на себя, сказала бабушка, – теперь вот живи.
«И зачем жила, и зачем живу?» Но это были уже пустые, никчемные мысли, бабушка никогда не давала им в себе ходу и, чтоб они не лезли помимо воли, заставила себя встать с табуретки и пойти в ванную. Там две рубашки нестираные, Шурийа и Сережина, завтра суббота, помоются, а сменить будет нечего.
Она налила в таз горячей воды и опустила в нее руки. Распухшие в суставах, с истончившейся от стирок кожей, они привычно заныли. Но эту боль бабушка за боль не считала. «Жила честно, никому зла не сделала. За что же мне такое? – горюя, рассуждала бабушка. – Или не угадала в жизни чего? Сама перепутала понятия и Наденьку запутала? – Она отмахнулась от этой догадки. – Потеряла подпорку – сразу и рухнуло все, вот и ответ».
Так она подумала и иначе подумать не могла, потому что, родись она еще раз, опять жила бы по велению своей доброй и простой души.
Она выполоскала в ледяной воде рубашку, отжала ее и полезла на табуретку повесить.
У входной двери послышались громкие голоса. Никак Шура с Сережей на пороге столкнулись? Кричат чего-то. Бабушка не сразу разобрала, кто что выкрикивает.
– ...Судом вас отсюда выброшу! Тебя и старуху твою!.. Господи Боже мой, как бы Сереженьку не побил!..
– Сосунок, молокосос! Кто ты такой против меня?! «Озверел, безобразничает, перед людьми стыд потерял!.. До чего дожили».
Она слезла с табуретки, вышла в прихожую.
Увидела багровое лицо зятя, наседающего на Сережу. Словила мимолетно брошенный на нее ненавидящий взгляд налитых кровью глаз. Загородила собой внука.
– Меня бей, если совсем стыд потерял, – сказала она, готовая ко всему – пусть даже убьет, ребенка бы не трогал.
