Пэлем Вудхауз - Том 8. Дживс и Вустер
Я понял, что настала минута вытащить на свет Божий побитую молью добрую старую любовь.
— Моя кузина Анджела совсем не дурна, — сказал я тоном умудренного жизнью старшего брата. — Если честно, она вполне достойная девица. Я надеялся, что вы с ней… И знаю, тетя Далия тоже надеялась.
Таппи презрительно усмехнулся, от чего короста у него на лице пошла трещинами.
— Анджела! — рявкнул он. — Не напоминай мне о ней. Если хочешь знать, твоя Анджела — это «тряпки, кость и пучок волос»[90] и вдобавок Божья кара, какую во всей Англии не сыщешь. Она меня выставила. Да-да, выставила. Только за то, что я посмел чистосердечно высказаться насчет кошмарной кастрюли, которую она имела глупость выдавать за шляпку. Она в ней была вылитый китайский мопс, и я ей сказал, что она похожа на мопса. Думал, она придет в восторг от моей искренности, а она выставила меня вон. Тьфу!
— Неужели выставила?
— Как миленького, — сказал Таппи. — В четыре часа шестнадцать минут пополудни, во вторник, семнадцатого.
— Кстати, старик, — сказал я. — Я нашел телеграмму.
— Какую телеграмму?
— О которой я тебе говорил.
— А, ты о той телеграмме?
— Ну да.
— Ладно, давай сюда эту чертову телеграмму.
Я протянул ему листок и стал внимательно за ним наблюдать. Внезапно лицо его выразило крайнее замешательство. Я понял, что он потрясен. Потрясен до глубины души.
— Что-то важное? — спросил я.
— Берти, — начал Таппи голосом, дрожащим от волнения, — забудь все, что я говорил о твоей кузине Анджеле. Вычеркни из памяти. Выброси из головы. Считай, что я тебе ничего не говорил. Берти, Анджела — само совершенство. Ангел в человеческом облике, торжественно тебе заявляю. Берти, я должен вернуться в Лондон. Анджела больна.
— Больна?
— Высокая температура, бред. Телеграмма от твоей тетушки. Она хочет, чтобы я немедленно вернулся. Можно я возьму твой автомобиль?
— Конечно.
— Спасибо, — бросил Таппи и умчался.
Не прошло и минуты, как в комнату вошел Дживс, держа в руках поднос с тонизирующей жидкостью.
— Дживс, мистер Глоссоп уехал.
— Вот как, сэр?
— В Лондон.
— Да, сэр?
— На моем автомобиле. Чтобы навестить кузину Анджелу. В небесах снова сияет солнце, Дживс.
— Чрезвычайно отрадная новость, сэр.
Я бросил на него многозначительный взгляд.
— Послушайте, Дживс, это вы телефонировали мисс Как-ее-там, что якобы нашли для нее ирландского спаниеля?
— Да, сэр.
— Я так и думал.
— Да, сэр?
— Да, Дживс. Едва мистер Глоссоп сказал мне, что этой собакоманке, — чтобы ей пусто было! — телефонировали по поводу ирландского спаниеля, я сразу все понял. Узнал вашу руку, Дживс. Вы для меня — открытая книга. Признайтесь, ведь вы были уверены, что малахольная девица тут же рванет в Лондон?
— Да, сэр.
— И вы предвидели, как себя поведет Таппи. Его дама сердца не является на матч! Такого не потерпит ни один рыцарь.
— Да, сэр.
— Однако, Дживс.
— Сэр?
— Тут есть одна загвоздка. Что скажет мистер Глоссоп, когда увидит кузину Анджелу, живую и здоровую?
— Эта сторона дела не ускользнула от моего внимания, сэр. Я взял на себя смелость телефонировать миссис Траверс и все ей объяснить. Миссис Траверс должным образом подготовится к приезду мистера Глоссопа.
— Дживс, — сказал я, — вы ничего не упустили из виду.
— Благодарю вас, сэр. Поскольку мистер Глоссоп отбыл, не пожелаете ли вы осушить этот стакан виски с содовой?
Я покачал головой.
— Нет, Дживс, только один человек этого достоин. Я говорю о вас. Вы честно заслужили глоток бодрящего напитка. Осушите стакан и шваркните им об пол на счастье.
— Очень вам благодарен, сэр.
— Ваше здоровье, Дживс!
— Ваше здоровье, сэр, если позволите.
Рассказы
КОМАНДУЕТ ПАРАДОМ ДЖИВС
Перевод И. Бернштейн.
Да, так насчет Дживса — знаете его? Мой камердинер. Многие считают, что я чересчур на него полагаюсь, тетя Агата — та даже вообще называет его «твоя няня». А по-моему, ну и что? Если он гений. Если он от воротничка до макушки на голову выше всех. Через неделю после того, как он ко мне поступил, я полностью передоверил ему ведение всех моих дел. Это было лет пять назад, тогда у меня как раз произошла довольно удивительная история с Флоренс Крэй, рукописью дяди Уиллоуби и бойскаутом Эдвином.
Началось все, когда я возвратился в «Уютное», дядину шропширскую усадьбу. Я имел обыкновение гостить там недельку-другую каждое лето, но в тот год мне понадобилось срочно прервать свое пребывание в Шропшире и съездить в Лондон — нанять нового камердинера. Медоуз, человек, который у меня был, попался на краже моих шелковых носков, чего ни один мужчина и спортсмен не потерпит ни за какие коврижки. К тому же выяснилось, что он еще прибрал к рукам кое-какие вещи в доме. Словом, пришлось за носки бросить злодею перчатку и обратиться в лондонскую контору по найму, дабы мне представили на рассмотрение другой экземпляр. И мне прислали Дживса.
В жизни не забуду то утро, когда он явился. Случилось так, что накануне я принимал участие в довольно бойком застолье и с утра был немного не вполне. Да вдобавок я еще держал перед глазами и старался читать книгу, которую получил "от Флоренс Крэй. Она тоже гостила тогда в «Уютном», и дня за два до моего отбытия в Лондон мы с ней обручились. В конце недели я должен был вернуться, и она, конечно, ожидала, что к этому сроку книга будет мною проштудирована. Дело в том, что Флоренс Крэй решила во что бы то ни стало подтянуть мой интеллект поближе к своему уровню. Она была девушка с чудесным профилем, но по жабры погружена в высшие материи. А чтобы вам было понятно, о чем речь, скажу, что книга, которую она мне дала, называлась «Типы этических категорий», и, в первый раз открыв ее наобум, я прочитал вверху страницы следующее:
«Постулаты, или исходные предпосылки речи, безусловно, коэкстенсивны по задачам социальному организму, инструментом которого является язык, служа тем же целям».
Это все, несомненно, истинная правда, но не слишком полезная для приема внутрь и с утра пораньше на больную голову.
Сижу я и прилагаю титанические усилия к тому, чтобы ознакомиться с этой занятной книжицей, и тут звонок. Сползаю с дивана, отпираю дверь — на пороге какой-то субъект, волосы черные, вид почтительный.
— Меня прислала контора по найму, сэр, — говорит он. — Мне дали понять, что вам нужен камердинер.
Скорее гробовщик, я бы сказал. Но я пригласил его войти, и он, бесшумно вея, проник в комнату, подобно целительному зефиру. Такое впечатление создалось у меня в первую же минуту. Медоуз страдал плоскостопием и бил оземь копытом. А у этого ног как бы вообще не было. Он просто просочился в квартиру, и лицо его выражало заботу и сострадание, словно ему тоже известно по собственному опыту состояние человека после дружеской попойки.
— Прошу прощения, сэр, — произнес он ласково. И будто испарился. Только что стоял передо мной, миг — и нет его. Послышалась возня в кухне, и вот он уже опять появился со стаканом на подносе.
— Окажите любезность, сэр, — проговорил он, склоняясь ко мне, как врач к больному, как придворный лекарь, подающий стаканчик живительного эликсира занемогшему принцу крови. — Это состав моего личного изобретения. Цвет ему придает соус «Пикан», питательность — сырое яйцо, а остроту — красный перец. Чрезвычайно бодрит, если засиделся накануне, так мне говорили многие.
В то утро я готов был уцепиться за любой спасательный кончик. Стакан этот осушил сразу. В первую минуту ощущение было такое, будто в башке кто-то взорвал мину и полез вниз по пищеводу с горящим факелом в руке, но затем все встало на свои места. Сквозь окно засияло солнце, в древесных кронах зачирикали птички, и вообще заря надежды вновь разрумянила небеса.
— Я вас беру, — выговорил я, как только смог. Я ясно понял, что этот миляга принадлежит к племени неутомимых заботников, столь незаменимых в каждом доме.
— Благодарю вас, сэр. Моя фамилия — Дживс.
— Вы можете приступить сразу?
— Незамедлительно, сэр.
— Послезавтра нам надо быть в Шропшире в усадьбе «Уютное».
— Очень хорошо, сэр. — Его взгляд соскользнул на каминную полку у меня за спиной. — Прекрасный портрет леди Флоренс Крэй, сэр. Я видел ее сиятельство последний раз два года назад. Я некоторое время состоял в услужении у лорда Уорплсдона, но вынужден был отказаться от места ввиду желания его сиятельства обедать в вечерних брюках, фланелевой рубахе и охотничьей куртке.
Он мог не трудиться мне объяснять: чудачества старика были известны повсеместно вдоль и поперек. Этот лорд Уорплсдон — не кто иной, как папаша Флоренс. Тот самый бузотер преклонных годов, который через пару лет сошел в одно прекрасное утро к завтраку, поднял первую попавшуюся крышку и с воплем «Яичница! Яичница и яичница! Чтоб ей пусто было!» рванул во Францию, откуда так никогда больше и не возвратился в лоно семьи. Для лона семьи, впрочем, это была большая удача, ибо хуже норова, чем у старика Уорплсдона, не найдется во всем графстве.
