Сосэки Нацумэ - Ваш покорный слуга кот
Тофу— кун очень серьезно отозвался:
— Новые стихи — это вам не хайку. На ходу их не сочинишь. Зато когда они готовы, в них так и чувствуется свежий, живой дух.
— Ах, вот как? А я-то думал, что духов вызывают с помощью возжигания курений! К новым стихам их, значит, тоже приспособили? — Мэйтэй уже забыл об игре.
— Не болтай, а то опять проиграешь! — сказал хозяин.
Но Мэйтэй и бровью не повел.
— Какой может быть разговор о проигрыше, когда противник уже не может пошевелиться, как осьминог в сетях. Вот я со скуки и вмешался в ваш разговор.
Докусэн— кун сказал раздраженно:
— Ход твой. Я тебя жду, а не ты меня!
— Да? Ты разве уже пошел?
— Давно пошел.
— Куда?
— Вот сюда.
— Ага. «И, пешку поставив, он проиграл». В таком случае мы… мы… мы… Ого, уже вечер наступает! Что-то я не вижу хорошего хода. Ладно, так и быть. Ходи еще раз.
— Да кто же так играет?
— Ну, раз никто так не играет, пойду… Так. Вот сюда походим, в этот уголочек… Кангэцу-кун, мыши были так непочтительны к твоей скрипке только потому, что она у тебя дешевая. Тебе следует купить подороже. Хочешь, я выпишу тебе старинную, этак трехсотлетнюю, из Италии?
— Пожалуйста, очень прошу вас. А заодно уж и заплатите.
— Да на что может годиться такое старье? — сердито проговорил хозяин.
— Ты приравниваешь старье человеческое к старым скрипкам? Если даже человеческое старье гонится высоко, как, например, Канэда, то о скрипках и говорить не приходится. Скрипка чем старее, тем лучше. Ну, Докусэн-кун, ходи скорее, прошу тебя.
— Невозможно играть с таким суматошным типом, как ты. Даже подумать не даешь. Ну, делать нечего, пойдем сюда.
— Ох, пошел все-таки сюда! Какая жалость… Я не думал, что ты сюда пойдешь. Специально тебя отвлекал. Не помогло.
— В этом нет ничего удивительного. Если б ты хоть играл, а то только жульничаешь…
— В этом как раз и заключается способ монаха Хонъин, Канэда и всех современных джентльменов. Эй, Кусями-сэнсэй! Разве не видно сразу, что Докусэн-кун в Камакура объелся тухлых маринадов? Ничем его не пронять. Достоин большого уважения. В го играет скверно, однако держится спокойно.
— А ты бы брал с него пример, — отвечает хозяин, не оборачиваясь. Мэйтэй показывает ему в спину громадный красный язык. А Докусэн-кун, ни на что не обращая внимания, опять торопит партнера:
— Твой ход!
Тофу— кун спросил Кангэцу-куна:
— Ты давно начал заниматься игрой на скрипке? Я вот тоже хочу заняться. Говорят, это очень трудно.
— В общем, играть может научиться всякий.
— Ведь это тоже искусство, — с надеждой в голосе сказал Тофу-кун. — У кого есть способности к стихам, тот и музыку освоит быстро, как ты думаешь?
— Попробуй. Мне кажется, у тебя получится.
— Ты когда начал?
— Еще в колледже… Сэнсэй, я вам не рассказывал, как я начал заниматься музыкой?
— Нет, не рассказывал.
— Вероятно, в колледже был преподаватель, игравший на скрипке? — предположил Тофу-кун.
— Ну что ты, какой там преподаватель. Я самоучка.
— Ты просто гений.
— Ну, самоучка — это не обязательно гений, — обиженно сказал Кангэцу-кун. Кажется, один только Кангэцу-кун способен обижаться, когда его называют гением.
— Хорошо, пусть будет так. Расскажи, пожалуйста, как ты научился играть. Мне тоже хочется научиться.
— Могу рассказать. Рассказывать, сэнсэй?
— Ну, рассказывай.
— Теперь часто можно увидеть на улицах молодых людей со скрипками в футлярах. Но в мое время в колледже не было ни одного человека, который бы занимался европейской музыкой. Тем более в нашем провинциальном колледже, где было все так скромно, что мы не имели даже нормальной обуви…
— Ого, — сказал Мэйтэй, — там рассказывают что-то интересное. Давай кончать, Докусэн-кун. Будет с нас.
— Но мы же еще не закончили. Есть еще свободные клетки.
— А ну их. Дарю их тебе.
— Мало ли что ты даришь. Я не могу их так просто взять.
— Ты такой аккуратный, что совсем не похож на йога. Ну ладно, будь по-твоему, давай заканчивать… Что это ты такое интересное рассказываешь, Кангэцу-кун? Это про колледж, где ученики ходили на занятия босиком?
— Да нет, ничего подобного.
— Да, да, я слышал еще, что у учеников там страшно огрубели пятки. Это оттого, что они босиком занимались военной подготовкой.
— Ну вот еще. Кто это вам говорил такие вещи?
— Какая разница — кто? Говорили, и всё. И еще говорили, что там ученики подвешивают к поясу комок риса, который съедают в школе на завтрак. Вернее, не съедают, а пожирают. В середине комка спрятана маринованная слива. Так вот, чтобы добраться до этой сливы, они с быстротой молнии пожирают несоленый рис. Очень энергичные молодцы, правда? Такие должны прийтись тебе по вкусу, Докусэн-кун.
— Отличные нравы. Скромные и здоровые.
— Есть нечто еще более отличное. Один мой друг служит в тех краях. Однажды он решил купить пепельницу знаменитого резчика с его, резчика, факсимиле. И что же? Сколько он ни искал, оказалось, что там нет не только пепельниц знаменитых резчиков, но и вообще никаких пепельниц. Он спросил, почему не продаются пепельницы, и ему ответили, что незачем продавать, когда каждый может сам вырезать ее из куска бамбука. Это тоже говорит о скромных и здоровых нравах, верно, Докусэн-кун?
— Все это так, однако…
— Однако, однако, однако… Хватит с меня. Я был изумлен, когда услыхал об этом. Поэтому достойно всяческой похвалы, что Кангэцу-кун научился играть на скрипке самоучкой в таком глухом месте. В книге «Кидзи» о таких сказано: «Одинок и гениален». Ты одинок и гениален, Кангэцу-кун.
— Ничего я не одинок и не гениален.
— Ну, тогда ты великий скромник… Что? Считать пешки? Не желаю, не приставай. Я и так знаю, что проиграл.
— Но ведь нужно знать точно.
— Вот и считай сам. Я не счетовод. Извиняюсь. Предки не простят мне, если я не выслушаю рассказ гения нашего времени о том, как он учился играть на скрипке.
И Мэйтэй, покинув Докусэн-куна, подсел к Кангэцу. Докусэн-кун старательно заполнил часть свободных мест белыми камешками, часть черными и принялся считать про себя, шевеля губами. А Кангэцу продолжал рассказывать:
— Нравы в наших краях очень жестокие, и чтобы не уронить свой престиж в глазах учеников из других провинций, наши ученики расправлялись с мягкотелыми очень жестоко. Дело доходило до самосудов, и мне приходилось очень тяжело.
— Действительно, настоящие грубияны, — сказал Мэйтэй. — Во-первых, зачем они носят синие без рисунка шаровары? Это уже снобизм. И все они такие смуглые, даже черные. Это, наверное, от морского ветра. Мужчина еще ничего, а уж женщине такой цвет кожи совсем не идет.
Тема скрипки отодвинулась на задний план.
— Да, женщины в нашей провинции смуглые, — согласился Кангэцу.
— И все-таки выходят замуж, да?
— Ну что же делать, если все в провинции смуглые?
— Вот бедняги. Правда, Кусями-кун?
— Это хорошо, что смуглые, — сказал хозяин. — Белокожие всегда крутятся перед зеркалом и без конца восхищаются собой. С женщинами ничего не поделаешь. — И хозяин вздохнул.
— Но ведь там, где все смуглые, — сообразил Тофу-кун, — женщины будут восхищаться своей смуглостью?
— Все равно, — сказал хозяин. — Женщины — это существа, которые ни к чему не пригодны.
— Ты не очень-то, — предупредил Мэйтэй, — а то от жены попадет.
— Ничего, не беспокойся.
— Что, ее дома нет?
— Куда-то отправилась с детьми.
— Я так и думал. Что-то у вас очень тихо. Куда она пошла?
— Не знаю. Куда захотела, туда и отправилась.
— И вернется, когда захочет?
— Да. Тебе вот хорошо, ты холостой.
Тофу— кун состроил недовольную гримасу, а Кангэцу-кун заулыбался. Мэйтэй-кун сказал:
— Все женатые так думают. Докусэн-кун, ты тоже, кажется, страдалец в семейной жизни?
— Что? Подожди. Четырежды шесть — двадцать четыре… двадцать пять, двадцать шесть… двадцать семь… Думал, что мало, а здесь сорок шесть пешек. Оказывается, разница всего в восемнадцать пешек. Что ты сказал?
— Я говорю, что ты тоже страдалец в семейной жизни.
— Ха-ха-ха! Нет, только не страдалец. Ведь моя жена в меня влюблена!
— Ну, тогда прошу прощения. Докусэн-кун есть Докусэн-кун.
— Это не только Докусэн-кун, — вступился за всех жен на свете Кангэцу-кун. — Таких примеров сколько хотите.
— Правильно! — серьезно сказал Тофу-кун. — Я думаю, человек может увековечить свое имя только двумя путями: путем искусства и путем любви. Например, путем супружеской любви. Поэтому люди непременно должны бракосочетаться и строить свое счастье. Иначе они будут противоречить законам неба. Разве не так, сэнсэй? — обратился он к Мэйтэю.
— Великолепное рассуждение. Но таким, как я, не суждено увековечить свое имя.
— Если женишься, то наверняка не увековечишь, — сказал хозяин, поморщившись.
