Илья Штемлер - Архив
Мустафаев пальцем ткнул в потолок.
— Понятно. При деле… Передайте, что я отправился в Публичную библиотеку. И сегодня не вернусь, — переждав очередную арестантскую ходку, Гальперин шагнул за порог.
— Кто это? — спросил Цыган.
— Заместитель директора, — ответил Мустафаев.
Дарью Никитичну подбросило. Вот кто ей нужен! Не милиционер и Чемоданова, а этот толстяк с сырым просторным лицом и унылым носом, заместитель директора архива.
Проворно сползнув со скамьи, она сунула остаток гостинцев в сумку и, не простившись, шмыгнула за порог.
Гальперин шел, переваливаясь на медленных ногах, отчего тесное пальто ходило ходуном от плеч до подола. Шапку он так и не надел, подставляя свежему воздуху редкие сивые волосы… За годы близости с Ксенией, как ни странно, он не удосужился узнать ее адрес в Уфе. И теперь направился в Публичную библиотеку, где надеялся разыскать адрес по читательскому формуляру.
Мысль о том, что Ксения оставила его, казалось, материализуется в мозгу, физическим грузом клоня голову вниз, выгибая шею… Особенно в последнее время, когда каждый грядущий день накатывался с неотвратимостью рока, тая в себе какую-то зловещую перспективу. Чем это объяснить, он не знал, но чувствовал. Он лишился сна, и ночами нередко в квартире раздавалось поскрипывание рассохшихся паркетин. Аркадия он вернуть не мог. Он не мог все повернуть вспять — страх перед лишениями, на которые он себя обрекал в этом случае, не проходил. А вот Ксения… Как жить без ее милого голоса, ее взгляда, ее рук, таких сильных и нежных. Не может так статься, чтобы вчера он ей был нужен, а сегодня — забыт. Надо написать письмо, позвонить, а то и самому съездить в Уфу.
Гальперин остановился и принялся расстегивать верхние пуговицы пальто. Если с силой нажать пальцами чуть ниже левой ключицы, тяжесть в сердце притупляется, видно, проявляют себя какие-то нервные узлы… Он просунул ладонь за обшлага, а взгляд тем временем оглядел старушку, что остановилась в нескольких шагах от него. Ту самую, которая сидела в архиве. Старушка что-то шептала блеклыми губами… «За мной идет, что ли?» — подумал Гальперин.
Автобус собирал пассажиров, пока водитель просматривал газету. Гальперин поднялся на площадку и почувствовал под боком утлую голову той самой старушки.
— Преследуете вы меня, что ли? — проговорил он без особого радушия.
Дарья Никитична потерянно кивнула. Обращение Гальперина положило конец ее робости и сомнениям.
— Да, товарищ, — с готовностью согласилась она. — Поговорить бы надо.
Гальперин поморщился. Он не любил подобные прихваты, они ничего не сулили, кроме просьб и претензий. Особенно от стариков, точно те ищут в архиве себе вторую жизнь.
Автобус натуженно заурчал и двинулся в путь.
Возня с билетами, тряска, гул и собственные заботы отвлекли Гальперина. И присесть некуда, повсюду над креслами торчали жеваные лица пожилых людей, словно распустили на каникулы областной дом престарелых…
«Завезет куда-нибудь, ей-богу, выбирайся потом», — думала с тоской Дарья Никитична, еще раз недобро помянув про себя племянничка, и, приподнявшись на носках, крикнула в крупное, поросшее мхом ухо Гальперина — далеко ли тот собрался?
— До площади Энергетиков, — Гальперин вздрогнул от неожиданности.
— Это где? — Дарья Никитична плохо разбиралась в новых названиях. — Там, где памятник коню?
— Коню? — озадаченно переспросил Гальперин и засмеялся. Он вспомнил, что на старинном здании Публичной библиотеки, в глубокой нише, чудом сохранился горельеф с изображением лошадиной морды и торса седока с отшибленной головой. — Коню?! Это памятник крупнейшему реформатору России, Его Величеству императору Александру Второму, матушка… Коню…
Дарья Никитична приободрилась. Смеется, это хорошо, теперь она от него не отвяжется, пока все не расскажет…
— А что он такого сделал? — хитровато потрафила Гальперину старушенция.
— Ну… Хотя бы отменил крепостное право, — добродушно отозвался Гальперин.
— Ничего он не отменил, — отрезала Дарья Никитична. — Крепостное право до сих пор имеется. У кого есть крепость, у того и право.
Пассажиры автобуса одобрительно помалкивали, словно догадывались об огорчениях, что доставлял Будимирка своей престарелой тетке…
2
Янссон шел и думал. То, что произошло на кафедре фармакологии медицинского института, казалось самым невероятным из всего, с чем он сталкивался на своей первозданной родине за время торопливых наездов.
К скудным магазинам, темным ночным улицам и мрачноватым лицам он привык. Его не удивляла и дорогостоящая гостиница с водопроводом, отсутствие воды в котором с одиннадцати утра и до шести вечера объяснялось ремонтом, словно это была не обыкновенная система труб, а капризный электронный организм… Но чем объяснить, что принципиально новый метод синтеза для получения препарата с особо избирательным действием на сосуды головного мозга встретил активное недовольство у всех пятерых крупных фармакологов города? Этого Янссон понять не мог! А один, розовощекий, с гусарскими усами, ведущий специалист завода лекарственных препаратов даже заявил: мол, вы у себя, в Швеции, изготовьте сам препарат, проведите все стадии испытания, а потом уж нам и дарите! Янссон изумился: «Помилуйте, господа… Я совершенно бесплатно передаю в дар России сердцевину препарата. Требуются лишь дублирующие испытания, чтобы сравнить с теми, еще дореволюционными результатами. Ну, и разработка промышленной технологии… Вы платите валюту за девинкан и кавинтон. Наш же, кавинкан, объединяет лучшие свойства этих лекарств. Он менее токсичен, ибо производится из трав, не оказывает побочных действий. Да если мы выпустим его на рынок, это же сенсация в лечении расстройств мозгового кровообращения после инсультов, травм и даже атеросклеротических болезней. Я не понимаю, господа! Мы решили на семейном совете сделать подарок своей родине… Я не понимаю вас, господа. Ведь препарат уже практиковался в России, с отменным результатом. Только в малых объемах, рассчитанных на дедушкиных пациентов на Васильевском острове Петрограда… Надо только найти промышленный эквивалент».
Размышляя, Янссон убыстрял шаг.
— Не забывайте, Николай Павлович, я иду рядом с вами, — Чемоданова едва поспевала.
— Ах, извините, — Янссон смирил шаг. — Может быть, они меня не так поняли? — он посмотрел на Чемоданову жалостливым взором. — Может быть, я волновался и плохо излагал мысли?
— Вы говорили по-русски лучше них, Николай Павлович, — Чемоданова взяла Янссона под руку и подумала, что напрасно она всех столкнула лбами в архиве. Читала документы, прячась у стены с Женькой Колесниковым от посторонних взглядов. — Жаль, что столько попортили нервов из-за спецхрана.
— Что вы, Нина Васильевна. Именно то, что обнаружили в спецхране, и дало основание сослаться на практическое применение препарата в военном госпитале, на Васильевском острове, — горестно произнес Янссон. — Просто мне кажется, в старой России люди были умнее… Или ответственнее, что ли.
Маленькая злая луна светила ярко и пронзительно, съедая белым светом ближайшие звезды. А тени от луны — длинные, ломкие — полосовали стены. Круглые часы на кронштейне в стене дома походили на птицу, прильнувшую к ветке, клювом указывающую на без четверти девять… Сколько же времени они провели на этом совещании, если началось оно около семи вечера? Почти два часа пустых разговоров.
Чемоданова там сгорала со стыда. Хотелось стукнуть кулаком и крикнуть: «Да перестаньте вы юлить! Скажите честно: у нас свои шкурные интересы. Нам ваши подарки, господин Янссон, как зубная боль. Не звонок из министерства, мы бы вас на порог не пустили».
— Отчего у них там такой запах? — спросила Чемоданова.
— Запах? Мыши, крысы… морские свинки, — угрюмо ответил Янссон. — Обычный запах фармолабо-ратории.
— Чуть было не задохнулась в этом зверинце, — с нажимом проговорила Чемоданова.
— Я видел… вы так переживали, — вздохнул Янссон.
В кепи, отороченном мехом, и длинном, расклешенном книзу пальто он походил на перевернутый восклицательный знак. Чемоданова пыталась втолковать гостю истинные, на ее взгляд, причины, вызвавшие такую неприязнь. Вспомнила свою историю с вологодским маслом. Тогда она тоже ворошила архивы, разыскивая документы, а в итоге чуть было не лишилась работы… «Вы, со своим кавинканом, наверняка подставляете ножку какой-нибудь диссертации или плановой работе, или просто предлагаете какую-то заботу, а заботиться лень».
Распалясь разговором, они шли, не замечая пути. Чемоданову эта тема выводила из себя. Так живешь себе и живешь, а как столкнешься… Янссон слушал внимательно, с нескрываемой обидой.
