Эльза Триоле - Анна-Мария
— Здравствуйте, мадам Белланже. Мадам в кабинете Ива. Входите без доклада, мадам ждет вас. Хорошо отдохнули, мадам? Здесь все время лил дождь. Боши испортили наш климат…
Мадам де Фонтероль поднялась с дивана, повернутого спинкой к заставленной книгами комнате.
— Дайте я вас поцелую, дорогое дитя мое! Покажитесь-ка! Вы хороши, как божий день… Но вы еще похудели! Ну и талия! Вы скоро переломитесь пополам! Садитесь… Как отпуск? Хорошо отдохнули? Я получила вашу открытку из П. Знаете, вы разъехались с Ивом. Он как раз отправился туда.
— Я не знала… А зачем ваш сын отправился в такую глушь? — Мысли, как серые мыши, забегали в голове Анны-Марии.
— Не могу вам сказать… Я вообще хорошенько не знаю, чем занимается мой сын. Ив становится все более и более скрытным. Кажется, он имеет дело с людьми, которые были в его военной организации, составляет списки пострадавших и тех, кого надо представить к награде…
— Да, понимаю… — сказала Анна-Мария, покоряясь судьбе. Это опять, как с Марией, превосходило все ее опасения… — А вы сами как поживаете, мадам?
— Да я никуда не ездила, я предпочитаю сидеть в Париже. Но поговорим сначала о пересылке денег… Боюсь показаться вам нескромной… Вы позволите задать вам один вопрос?.. Я, конечно, готова пересылать их по-прежнему, но объясните мне, как может воспитание вашего сына стоить таких денег?
— Ничего не могу вам на это ответить…
Анна-Мария отвернулась, словно виноватая. Мадам де Фонтероль вздохнула. Она понимала ее…
— Хорошо, — сказала она, — раз это неизбежно…
Дети… Мадам де Фонтероль взяла обе руки Анны-Марии в свои. Редкий порыв со стороны такой сдержанной женщины. И она тихонько заговорила, словно боясь, как бы ее не услышал кто-нибудь, кроме Анны-Марии. Она решилась быть с ней откровенной, потому что, несмотря на людское злословие, недоброжелательство, сплетни, между ней и Анной-Марией установилась хорошая женская дружба, ведь они сблизились в момент, когда, можно сказать, душа с душою говорит. Мадам де Фонтероль не сомневалась, что Анна-Мария если не поможет ей, то хотя бы поймет ее беспокойство. Доверься она полковнику Вуарону, которого она очень уважала, и он тут же сведет все к политике, а мадам де Фонтероль считала, что политика только сбивает с толку. Анна-Мария не занималась политикой; она была порядочная женщина, мать, она умела и дрожать от страха и без дрожи держать револьвер. А мадам де Фонтероль знала себя, знала, что и она способна выхватить револьвер, если дело коснется, скажем, Ива. Они обе сделаны из одного теста. Вот почему она доверилась Анне-Марии и сказала ей, что в этой комнате, которая служила кабинетом и одновременно спальней Иву, она на его неубранной постели нашла листовку… Антисемитскую, антикоммунистическую листовку, в точности похожую на то, что они читали и слышали в течение четырех лет. Свежая листовка, она даже испачкала ей пальцы — еще не высохла краска. Мадам де Фонтероль судорожно сжимала в руках руки Анны-Марии, словно боялась потерять рассудок. Страх мучил ее по двум причинам: ее пугало и то, что существуют подобные вещи, и то, что Ив причастен к ним. Анна-Мария пыталась найти доводы, которые бы успокоили мадам де Фонтероль.
— Ив против коллаборационистов, — сказала она. — Он за решительную чистку и постоянно говорит об этом.
— Я сама ничего не понимаю, — ответила мать Ива. Она не хотела больше ничего скрывать, она перечисляла все симптомы постыдной болезни, и тем хуже, если диагноз подтвердится. — Этот его приятель, лейтенант Лоран, — она почувствовала, как руки Анны-Марии слегка напряглись, — я и не знала, что вы с ним знакомы… Беспокойный человек… Он занимается политикой. Постоянно толчется в кулуарах Палаты. Отец его жены несметно богат… Его предприятия, видимо, будут национализированы… По-моему, он подстрекает своего зятя, а сам остается в тени. Когда Лоран приезжает в Париж, они с Ивом неразлучны, все ночи проводят на Монмартре — за счет Лорана, я так полагаю, во всяком случае от меня Ив на шампанское в ночных кабаках денег не получает… Не допускаю мысли, что Ив может превратиться в паразита… Больше того: Лоран увивается за Эдмондой, но даже это не смущает Ива… В наше время любовниц не уступали друзьям… Вот до чего они дошли…
Мадам де Фонтероль было что порассказать. Ив с Лораном постоянно о чем-то совещались; здесь, в этом кабинете, собирались не знакомые ей люди… Впрочем, прекрасно воспитанные…
— Мне бы хотелось увидеться с генералом де Шамфором, — сказала мадам де Фонтероль в заключение. — Ив преклоняется перед ним; генерал заставил бы его все рассказать, отругал бы и вразумил как следует…
И снова мадам де Фонтероль почувствовала, как дрогнули руки Анны-Марии, увидела, каким напряженным стало выражение ее лица: Анна-Мария старалась припомнить до мельчайших подробностей все, что произошло во время пребывания Лорана у Селестена… Вот нагруженная мешками машина лейтенанта… Вот Селестен, он поднимается к ней ночью по лестнице, ведущей из подземелья… и в каком виде… Мадам де Фонтероль с нежностью смотрела на Анну-Марию. Она знала, что Анна-Мария молчит не оттого, что думает о чем-то другом, не оттого, что равнодушна: она знала, что всегда найдет отклик в ее душе.
— Де Шамфор, — проговорила наконец Анна-Мария, — прежде всего — солдат; о личных переживаниях лучше с ним не говорить. А для вас все, что касается Ива, переживания личные, душевные…
— Вы думаете лучше не говорить? Я очень рассчитывала на помощь генерала.
— Все мы, матери, одинаковы, и вы, и я… Мы считаем, что существует плохая и хорошая среда, благотворное влияние и злые гении… Все это не так! Возможно, именно наши дети — злые гении для других… Я не говорю сейчас об Иве… Но мать никогда ничего не знает о своих детях. Если заговор действительно существует, мы не в состоянии помешать ему, это дело правительства и полиции! Прошли времена кустарщины в Сопротивлении, когда каждый действовал в одиночку, как умел… Мы можем только признать наше бессилие, откровенно говоря, я чувствую себя, как птица, загипнотизированная змеей…
Она встала, подошла к еще светлому окну. Мадам де Фонтероль зажгла лампу на камине.
— Дни такие длинные, — сказала она. — Мне стало легче оттого, что я вам все рассказала, дорогое дитя мое… — Она поцеловала Анну-Марию. — Как от вас хорошо пахнет… Что вам, Ольга?
Ольга постучалась и с присущим ей решительным видом вошла в комнату:
— Мадам, Жанна спрашивает, что будем готовить завтра.
— Я устала от жизни, — сказала мадам де Фонтероль, провожая Анну-Марию до дверей.
Кроме мадам де Фонтероль, все друзья Анны-Марии уехали отдыхать. Жако и в самом деле отправился в П., он собрался так быстро, что она не успела даже повидаться с ним до отъезда. Мальчик-с-Пальчик после своей неудачной попытки соблазнить Анну-Марию, казалось, потерял к ней всякий интерес. Париж опустел. Впрочем, Анна-Мария не представляла себе, чье присутствие могло сделать для нее этот город менее пустым. Ее ничто не привлекало, ничто не могло бы заставить ее «to look forward»[54], как говорят англичане, жизнь не сулила ей ничего такого, чего бы она ждала с радостью и нетерпением. Нет, ничто ее не радовало. С самого утра, едва проснувшись, она уже начинала скучать, она носила в самой себе эту засасывающую скуку. Хотелось ли ей чего-нибудь? Нет, ничего. Самое большее, чего она могла бы пожелать, это чтобы не было того, что есть… Она бы очень удивилась, скажи ей кто-нибудь, что это не просто ее тоска, что она беспокоится за всех и за все и что именно это беспокойство гасит в ней радость жизни… Она попыталась бороться с собой, работала до изнеможения, снимала Бэвина, Бирнса, Бидо, металась из стороны в сторону, но не могла справиться со своей тоской.
Атмосфера Мирной конференции не укрепляла веру в возможность мира во всем мире и во Франции. По-прежнему велись бесконечные дебаты вокруг Триеста, вокруг любой проблемы… Дело полковника Пасси пролило свет на действия тайных агентов, на существование черных касс, на язвы общества. Заключенные в тюрьмах умирали при таинственных обстоятельствах, все кругом негодовали, и никто ничего уже не понимал.
Правду сказала Анна-Мария мадам де Фонтероль: она и в самом деле чувствовала себя как птица, загипнотизированная змеей. С тех пор как она побывала в П. и в поселке, ее точно заворожила нависшая над страной мрачная угроза, она смотрела ей в глаза, не имея сил оторвать взгляд; ее тянуло туда, где она окажется ближе к опасности. Она сопротивлялась, стараясь не поддаваться, занималась другими делами, жила, как все люди, работала… А потом в один прекрасный день, получив в Агентстве деньги, бросила все — Конференцию, работу — и села в поезд, отходивший в П.
XXXIIIБиблиотека тюрьмы насчитывала всего несколько сот разрозненных томов и пополнялась лишь за счет книг, великодушно оставленных заключенными, отбывшими срок или переведенными в другую тюрьму. Библиотеку обслуживали двое заключенных: Робер Бувен делил эту привилегию с одним типом из ЛВФ, по имени Карапасс.
