Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или
Телефонные звонки не умолкали, разрывая тишину. Джеймс понимал, что эти крики о помощи обращены не к нему, а к человеку, чей образ он украл. И теперь телефонные звонки этот образ с него срывали. Джеймсу казалось, что они превратились в хлысты, полосующие его череп. Объект ненависти, будто очерчиваемый этими звонками, начал приобретать форму. Плотный комок внутри взорвался и толкнул на слепые действия. Вылетев из комнаты, не обращая внимания на окружившие его лица, он бегом бросился вниз, в Производственный отдел, к приемной вице-президента.
Через распахнутую настежь дверь он увидел в широких окнах небо над пустым столом. Потом заметил подошедших сотрудников, белокурую голову Эдди Уиллерса за стеклянной стеной. Решительно направился к Эдди, рванул стеклянную дверь и с порога, так, чтобы слышали все, заорал:
— Где она?!
Эдди Уиллерс медленно поднялся из-за стола, со спокойным любопытством глядя на Таггерта, как на еще один странный объект среди множества неожиданных явлений, которые он изучал. Эдди не ответил.
— Где она?
— Я не могу вам этого сказать.
— Послушайте, ты, тупой подонок, сейчас не до церемоний! Если ты задумал убедить меня, что не знаешь, куда она сгинула, то я не поверю! Ты знаешь, где она, и скажешь об этом мне, иначе я доложу Объединенному совету! Я поклянусь им, что ты знаешь, где ее найти, и попробуй тогда убедить их в обратном!
Эдди ответил с легким оттенком удивления:
— Я никогда не делал вид, что не знаю, где она находится, Джим. Я это знаю. Но вам не скажу.
Крик Таггерта превратился в дрожащий, бессильный визг, выдавший, что он понял свой просчет.
— Ты соображаешь, что говоришь?
— Ну, конечно, понимаю.
— И повторишь при свидетелях? — он махнул рукой в сторону приемной.
Эдди повысил голос, более для четкости, чем для громкости:
— Я знаю, где она находится. Но вам не скажу.
— Ты признаешься в том, что являешься сообщником дезертира?
— Если хотите, можете назвать это так.
— Но это же преступление! Преступление против нации. Ты понимаешь?
— Нет.
— Это противоречит закону!
— Да.
— В стране чрезвычайное положение! Ты не имеешь права на частные секреты! Ты утаиваешь жизненно важную информацию! Я — президент железной дороги! Я приказываю тебе отвечать! Ты не можешь не подчиниться моему приказу! Это подсудное дело! Ты понимаешь?
— Да.
— Ты отказываешься отвечать?
— Отказываюсь.
Годы тренировок приучили Таггерта следить за окружающими, не подавая виду. Он видел напряженные, замкнутые лица сотрудников, явно не его союзников. Все лица выражали отчаяние, кроме лица Эдди Уиллерса. «Феодального слугу» компании «Таггерт Трансконтинентал», кажется, единственного не затронуло несчастье. Он взирал на Таггерта безжизненным, тупым взглядом школяра, столкнувшегося с областью знаний, которую не собирался изучать.
— Ты понимаешь, что ты — предатель? — визжал Таггерт.
Эдди спокойно уточнил:
— Кого я предал?
— Людей! Укрывать дезертира преступно! Это экономическое преступление! Твой долг служить людям превыше всего! Тебе это скажет любой представитель общественности! Ты этого не знал? Понимаешь, что с тобой сделают?
— Разве не ясно, что мне на это наплевать?
— Ах, вот как? Я передам твои слова в Объединенный совет! У меня достаточно свидетелей, которые могут подтвердить твои слова…
— Не беспокойтесь о свидетелях, Джим. Не вмешивайте их. Я запишу все, что сказал, и подпишусь под своими словами, и можете передать их Объединенному совету.
Внезапно вспыхнув, словно от пощечины, Таггерт завизжал:
— Кто ты такой, чтобы выступать против правительства? Кто ты такой, жалкая конторская крыса, чтобы обсуждать национальную политику и иметь на ее счет собственное мнение? Не думаешь ли ты, что у страны есть время заботиться о твоем мнении, твоих устремлениях или о твоей драгоценной маленькой совести? Тебе нужно усвоить один урок — всем вам! — избалованным, потакающим своим страстишкам, недисциплинированным мелким клеркам, возомнившим, что вся эта дребедень о правах говорится всерьез! Тебе нужно усвоить, что у нас теперь не времена Нэта Таггерта!
Эдди не сказал ничего. Несколько мгновений они стояли, глядя друг на друга через стол. Физиономия Таггерта была искажена яростью, лицо Эдди сохраняло строгую безмятежность. Джеймс Таггерт слишком хорошо знал жизнь Эдди Уиллерса. Эдди Уиллерс не мог понять жизни Джеймса Таггерта.
— Думаешь, страна станет беспокоиться о твоих или ее желаниях? — продолжал кричать Таггерт. — Ее долг — вернуться! Ее долг — работать! Нас не волнует, хочет она работать или нет! Она нам нужна!
— Нужна вам, Джим?
Инстинкт самосохранения заставил Таггерта отпрянуть в сторону от звука очень уж спокойного, подозрительно спокойного голоса Эдди Уиллерса. Но Эдди не двинулся вслед за ним. Он остался стоять у своего стола, как пристало вышколенному офисному работнику.
— Вы не найдете ее, — продолжил он. — Она не вернется. Я рад, что она не вернется. Вы можете умереть с голода, можете закрыть железную дорогу, можете бросить меня в тюрьму, застрелить меня, разве это имеет значение? Я все равно не скажу вам, где она. Если вся страна развалится у меня на глазах, я и тогда не скажу. Вы не найдете ее. Вы…
Все обернулись на громкий звук распахнувшейся двери. На пороге стояла Дагни. Платье помято, волосы спутались от долгих часов, проведенных за рулем. Она обвела комнату глазами, будто припоминая, где находится, но, казалось, без особого успеха. Взгляд ее будто просто быстро пересчитал находящиеся вокруг предметы. Лицо Дагни изменилось, словно состарилось, но не с появлением морщинок, а из-за застывшего, обнаженного взора, исполненного одной лишь безжалостности.
Первой реакцией, опередившей удивление, был пронесшийся по всей комнате вздох облегчения. Оно отразилось на лицах всех, кроме Эдди: только что такой спокойный, он молча уронил голову на стол; его плечи сотрясались от беззвучных рыданий.
Как бы не узнавая окружающих, не здороваясь, словно она и не покидала офиса, и в приветствиях не было нужды, Дагни направилась к двери кабинета. Проходя мимо стола секретарши, механическим голосом, не выражавшим ни грубости, ни ласки, она велела:
— Попросите Эдди зайти.
Джеймс Таггерт опомнился первым, словно испугался, что потеряет ее из виду. Семеня следом, он возопил:
— Я не мог этому помешать! — тут жизнь вернулась к нему, его обычная, нормальная жизнь, и он крикнул: — Это твоя авария! Ты это сделала! Ты во всем виновата! Потому что ты сбежала!
Джим подумал, уж не показалось ли ему, что он действительно это сказал? Лицо Дагни не изменилось, она просто повернулась к нему. Казалось, она слышит звуки, не различая слов и не понимая их значения. На мгновение он остро почувствовал, что очутился на самом краю небытия.
По губам Дагни скользнула легкая гримаска: она заметила присутствие какого-то человека, но смотрела мимо него. Обернувшись, Джим увидел, что в кабинет вошел Эдди Уиллерс. Тот не пытался скрыть следы слез, как будто ни слезы, ни извинения за них не имели значения ни для него, ни для Дагни. Она приказала:
— Позвоните Райану, скажите, что я здесь, потом соедините меня с ним. — Райан исполнял обязанности генерального менеджера Центрального отделения железной дороги.
Эдди ответил не сразу, потом ровным голосом произнес:
— Райан больше не работает, Дагни. Он ушел на прошлой неделе.
Они не замечали Таггерта, как будто он был мебелью. Она не снизошла ни до узнавания, ни до приказа покинуть ее кабинет. Как паралитик, не уверенный в том, что мышцы ему послушны, он собрался с силами и выбрался за дверь. Джим точно знал, что должен сделать в первую очередь: он поспешил в свой кабинет, чтобы уничтожить прошение об отставке.
Дагни не заметила его ухода, она смотрела на Эдди.
— Ноланд здесь? — спросила она.
— Нет. Ушел.
— Эндрюс?
— Ушел.
— Макгир?
— Ушел.
Эдди продолжал спокойно перечислять всех, о ком она могла спросить, самых необходимых на этот час людей, ушедших и исчезнувших за последний месяц. Она внимала без удивления, без эмоций, как иной слушает список выбывших из строя в битве, где погибли все, и не важно, чье имя выпало первым.
Когда Эдди закончил, она только спросила:
— Что уже сделано сегодня с утра?
— Ничего.
— Ничего?
— Дагни, сегодня любой посыльный мог бы отдавать приказы, и все подчинились бы ему, но даже посыльный понимает, что на того, кто совершит первое движение, повесят всех собак за прошедшее, настоящее и будущее, когда начнется перекладывание ответственности. Он не сохранит сеть, а работу потеряет, как только спасет свой участок. Ничего не сделано. Все стоит на месте. Если что-то делается, то вслепую, а на линии не знают, двигаться им или остановиться.
