Чарльз Диккенс - Оливер Твист
Ноэ внимательно оглядѣлся, высматривая Доджера; но хотя тутъ было нѣсколько женщинъ, которыя очень хорошо могли сойти бы за сестру или за мать этой замѣчательной личности и не мало мужчинъ которыхъ можно было принять за его родителя, но не было видно никого, кто имѣлъ бы примѣты самого мистера Даукинса. Ноэ пребывалъ въ состояніи неизвѣстности и недоумѣнія, пока надъ женщинами не былъ произнесенъ приговоръ, и онѣ съ форсомъ удалились. Послѣ этого онъ почувствовалъ сильное облегченіе, когда былъ введенъ новый арестантъ, въ которомъ онъ сразу угадалъ того, ради кого онъ сюда явился.
Это дѣйствительно былъ мистеръ Даукинсъ, который, вошелъ въ залу, съ засученными по обыкновенію, рукавами своего огромнаго сюртука, засунувъ лѣвую руку въ карманъ, а въ правой держа шляпу и идя впереди тюремщика какой то особенной виляющей походкой, не поддающейся никакому описанію; занявъ мѣсто у скамьи подсудимыхъ, онъ громкимъ голосомъ пожелалъ узнать, по какой причинѣ его ставятъ въ такое унизительное положеніе?
— Попридержи свой языкъ! — сказалъ тюремщикъ.
— Развѣ я не англичанинъ? — возразилъ Доджеръ. — Гдѣ же мои личныя права?
— Получишь скоро свои личныя права — да еще съ перцемъ, — отвѣтилъ тюремщикъ.
— Посмотримъ, что скажетъ министръ внутреннихъ дѣлъ этимъ приказнымъ крючкамъ, если мнѣ не дадутъ удовлетворенія, — продолжалъ мистеръ Даукинсъ. — Ну, такъ въ чемъ же дѣло? Я прошу господъ судей поскорѣе выяснить это недоразумѣніе, а не задерживать меня, читая въ это время газеты, такъ какъ у меня назначено свиданіе съ однимъ джентльменомъ въ Сити; а я строго соблюдаю данное слово и очень аккуратенъ въ дѣловыхъ сношеніяхъ, и онъ уйдетъ, не найдя меня въ условленное время, и это можетъ послужить причиною иска противъ тѣхъ, которые меня задержали. Конечно, имъ такой исходъ нежелателенъ.
Тутъ Доджеръ, очевидно желая во всѣхъ подробностяхъ ознакомиться съ предстоящимъ разборомъ дѣла, спросилъ у тюремщика, «какъ звать вонъ тѣхъ двухъ старыхъ писакъ, что сидятъ за cyдейскимъ столомъ». Это такъ разсмѣшило зрителей, что они расхохотались почти столь же задушевно, какъ сдѣлалъ бы мистеръ Бэтсъ, если бы слышалъ его требованіе.
— Тише тамъ! — закричалъ тюремщикъ.
— Въ чемъ тутъ дѣло? — освѣдомился одинъ изъ судей.
— Карманщика привели, ваша милость.
— Бывалъ этотъ малый здѣсь раньше?
— Навѣрно много разъ бывалъ, — отвѣтилъ тюремщикъ. — Онъ, я думаю, вездѣ побывалъ. Я хорошо его знаю, ваша милость.
— Вотъ какъ, вы знаете меня? — вскричалъ Доджеръ, дѣлая видъ, что записываетъ это показаніе. — Отлично. Это вѣдь есть ничто иное, какъ опороченье моего добраго имени.
Раздался снова взрывъ хохота и снова прозвучалъ призывъ къ молчанію.
— Ну, гдѣ же свидѣтели? — спросилъ письмоводитель.
— Да, правда! — добавилъ Доджеръ. — Гдѣ они? Я бы хотѣлъ ихъ видѣть.
Это желаніе было немедленно удовлетворено, такъ какъ выступилъ впередъ полисменъ, который видѣлъ, какъ подсудимый рылся въ карманѣ неизвѣстнаго господина въ толпѣ и вытащилъ оттуда платокъ, оказавшійся такимъ старымъ, что онъ благоразумно положилъ его назадъ, предварительно употребивъ его на собственную надобность. На основаніи этого полисменъ арестовалъ его, какъ только ему удалось до него протискаться, и обыскавъ его, нашелъ при немъ серебряную табакерку съ выгравированной на крышкѣ фамиліей владѣльца. Этотъ джентльменъ былъ разысканъ по справкѣ въ «Судебномъ Указателѣ» и присутствовалъ на засѣданіи. Онъ подъ присягою заявилъ что табакерка принадлежитъ ему и что онъ хватился ея какъ разъ въ тотъ моментъ, когда выбрался изъ упомянутой только что толпы. Онъ также разглядѣлъ среди давки молодого человѣка, усердно прокладывавшаго себѣ путь, и этого молодого человѣка онъ видитъ теперь передъ собой на скамьѣ подсудимыхъ.
— Не имѣешь ли ты о чемъ нибудь спроситъ этого свидѣтеля? — сказалъ судья.
— Я не желаю унижаться до разговора съ нимъ, — отвѣтилъ Доджеръ.
— Не имѣешь ли ты вообще что нибудь сказать?
— Развѣ ты не слышишь, ихъ милость спрашиваютъ у тебя, что ты имѣешь сказать вообще? — спросилъ тюремщикъ, толкая молчавшаго Доджера локтемъ.
— Виноватъ, — сказалъ Доджеръ, разсѣянно вскидывая взоръ. — Вы кажется обратились ко мнѣ, любезный?
— Никогда я не встрѣчалъ такого заправскаго бродяги, ваша милость, — замѣтилъ тюремщикъ съ усмѣшкой. — Хочешь ты что нибудь сказать или нѣтъ?
— Нѣтъ, — отвѣтилъ Доджеръ. — Скажу, да не здѣсь, потому что какое же здѣсь я могу найти правосудіе? Кромѣ того, мой адвокатъ нынче утромъ завтракаетъ у вице-предводителя палаты общинъ. Но въ другомъ мѣстѣ я скажу кое что, заговоритъ и онъ, заговорятъ и многочисленные мои высокопоставленные друзья, да такъ, что вонъ эти крючкотворы не возрадуются свѣту бѣлому и захотятъ, чтобы ихъ лакеи повѣсили бы ихъ на вѣшалки для шляпъ, вмѣсто того, чтобы попытаться сдѣлать это со мною. Я…
— Готово! Онъ приговоренъ въ тюрьму, — перебилъ письмоводитель. — Уведите его.
— Идемъ, — сказалъ тюремщикъ.
— Хорошо, я пойду, — отвѣтилъ Доджеръ, чистя свою шляпу ладонью руки. — Ага! (обращаясь къ судейскому столу:) нечего корчить испуганныя лица; я буду все равно безпощаденъ къ вамъ и не выкажу ни малѣйшаго снисхожденія. Вы поплатитесь за это, милѣйшіе! Я ни за что на свѣтѣ не согласился бы быть вами! Я не ушелъ бы на волю, если бы даже вы бросились на колѣни и умоляли меня. Ну, идемъ же въ тюрьму! Уведите меня!
При этихъ послѣднихъ словахъ Доджеръ разрѣшилъ увести себя за шиворотъ, не переставая, пока онъ не очутился на дворѣ, грозить, что онъ подвинетъ изъ за этого цѣлую бурю въ парламентѣ; затѣмъ онъ началъ ухмыляться въ лицо тюремщику съ весьма веселымъ и самодовольнымъ видомъ.
Увидѣвъ, что его заперли въ маленькой одинокой камерѣ, Ноэ торопливо вернулся туда, гдѣ онъ оставилъ мистера Бэтса. Подождавъ немного времени, онъ очутился снова въ компаніи этого молодого джентльмена, который благоразумно скрывался въ какомъ то укромномъ уголкѣ и не показывался, пока не убѣдился, что за его новымъ пріятелемъ не слѣдитъ никакой назойливый субъектъ.
Оба поспѣшили домой, чтобы сообщить мистеру Феджину утѣшительную вѣсть о томъ, какъ Доджеръ поддержалъ честь своего воспитателя и снискалъ себѣ славное имя.
XLIV. Для Нанси настаетъ время исполнить свое обѣщаніе, данное Розѣ; это ей не удается
Какъ ни была опытна Нанси во всѣхъ уловкахъ хитрости и притворства, но она не могла вполнѣ скрыть того дѣйствія, которое оказывало на ея настроеніе сознаніе предпринимаего ею шага. Она помнила, что и лукавый еврей, и грубый Сайксъ посвящали ее въ замыслы, которые оставались тайною для всѣхъ другихъ; они были вполнѣ убѣждены, что ей можно довѣрять, и что она внѣ всякихъ подозрѣній. Какъ ни были преступны эти замыслы, какъ ни были отчаянны люди, ихъ создававшіе, сколько ни было горечи въ ея чувствахъ къ Феджину, который шагъ за шагомъ велъ ее все ниже и ниже въ пучину бѣдствія и преступности, откуда нѣтъ спасенія, — но бывали минуты, когда даже по отношенію къ нему она чувствовала какія то угрызенія совѣсти, боясь, какъ бы ея сообщеніе не приблизило его къ желѣзнымъ когтямъ, отъ которыхъ онъ такъ долго ускользалъ, и какъ бы онъ въ концѣ концовъ — хотя онъ и сто разъ заслужилъ такую судьбу — не палъ отъ ея руки.
Но то были лишь блужданія души, которая не была способна всецѣло покинуть прежнихъ товарищей и прежнюю обстановку, хотя была въ состояніи неуклонно сосредоточиться на одной цѣли, рѣшивъ не отворачиваться отъ нея, несмотря ни на какія соображенія. Ея опасенія за Сайкса могли бы быть болѣе могучимъ призывомъ къ отступленію, пока было еще время; но вѣдь она условилась, что ея тайна будетъ свято сохранена, она не дала никакого ключа, который послужилъ бы къ обнаруженію его мѣстопребыванія. Ради него же она отказалась отъ убѣжища, гдѣ она могла бы укрыться отъ окружавшихъ ее грѣха и преступленія. Что больше этого могла она сдѣлать! Она твердо рѣшилась.
Хотя каждый разъ ея умственная борьба кончалась этимъ рѣшеніемъ, но эта борьба навязчиво возникала снова и снова, и оставляла видимые слѣды. За нѣсколько дней она сильно поблѣднѣла и похудѣла. По временамъ она не замѣчала происходившаго передъ ней или оставалась безучастной къ бесѣдѣ, въ которой прежде ея голосъ звучалъ бы громче всѣхъ. Порою она принималась смѣяться безъ повода къ радости, и шумѣть безъ причины и смысла. Иногда — и зачастую это бывало въ слѣдующую же за возбужденіемъ минуту — она сидѣла безмолвная и угнетенная, задумчиво подперевъ голову руками, и то усиліе, съ которымъ она затѣмъ старалась придать себѣ непринужденный видъ, еще отчетливѣе, чѣмъ всѣ эти признаки, говорило, что ее что то безпокоитъ, и что мысли ея витаютъ въ области очень далекой и непохожей на ту, близъ которой вертится разговоръ собесѣдниковъ.
